Вс. Вильчек - Алгоритмы истории
Повторим: Маркс и Энгельс считали, что их «исторический материализм» — не «учение», то есть не идеологическая доктрина, а научная («естественноисторическая») теория. Однако невольное, обусловленное состоянием науки середины XIX столетия смещение начала детерминации исторического процесса от причины, то есть отчуждения, к следствию, то есть труду, вызвало перекос в основании гениального замысла и во всем титаническом построении Маркса–Энгельса. Логическое развитие поразительных по глубине догадок вдруг порождало неразрешимые парадоксы и антиномии или же приводило к выводам, диаметрально противоположным истине; попытки примирить концепцию с фактами оборачивались противоречиями во внутренней структуре концепции, и так далее. «Трудовая» теория оказалась весьма неустойчивым построением, требовавшим внешних опор.
Всего интереснее здесь роль немецкой классической философии. Смещение начала детерминации исключило возможность дать принципиальный ответ она вопрос о том, что является причиной развития самого труда, самого материального производства. Подобный вопрос теоретически некорректен, если сам труд мыслится началом начал и причиной причин. Чтобы справиться с этим затруднением, пришлось «перевернуть с головы на ноги» идеалистическую диалектику Гегеля, приписав производству имманентную способность к саморазвитию. Но увы: материалистический парафраз диалектической абстракции Гегеля — истории Абсолютно духа — сделал учение, основанное на трудовой концепции, специфической разновидностью хилиазма — учения о посюстороннем, земном царстве божием: хилиазмом индустриальной эпохи.
— Человека создал Бог, — внушает религия. — Первые люди жили а раю (тезис), были изгнаны из рая за грех познания добра и зла, обречены в муках рожать детей и в поте лица добывать свой хлеб (антитезис) в долгом пути искупления, борения с кознями темных сил и возвращения к Богу (синтез). История — развертывание божьего промысла.
— Человека создал Труд, — говорит атеист, верующий в трудовую гипотезу, то есть в иного Владыку мира. — Труд же, приводящий людей, живших в первобытном коммунистическом обществе (тезис), к разделению — из‑за познания сладости прибавочного продукта — на богатых и бедных, эксплуататоров и эксплуатируемых? изгоняет людей из первобытного коммунизма, обрекает на жизнь в классовом, антагонистическом обществе (антитезис), но труд же — высшее развитие производственных сил — создает условия для окончательной победы трудящихся над слугами золотого тельца и вернет человечество в светлое царство коммунизма на новом витке спирали (синтез). История — развертывание материального промысла.
Труд, занявший место абсолютного духа, повторю, оказался только хилиастическим богом, переоблаченным — по моде буржуазной эпохи — в термины английской политической экономии, на время прикрывшие его французскую революционную нетерпеливость. Смещение начала детерминации привело к тому, что гениальный замысел Маркса воплотился не в теорию, а в «учение» — явление, переходное между средневековой (идеологической) нововременной (объективно–научной) формами социального знания. В тоже время это сообщило марксизму сильнейший идеологический импульс. Спрятанный в концепции религиозный архетип вызывал подсознательное доверие к ее научности, а научность, рационалистичность формы служила своеобразным алиби для таящегося под ней религиозного архетипа. Видимо, не случайно, что, в отличии от естественных наук, достаточно безразличных к религии, марксизм оказался столь враждебным к ней: он ее замещал и лучше всего приживался на месте вытесненной религиозности. «Научная идеология», будучи переходным между средневековым и нововременным знанием, особенно благоприятную почву находила в обществах аналогичного, переходного между феодальным и капиталистическим укладами типа. Именно учение Маркса–Энгельса всего убедительнее доказывало свою способность вдохновлять людей, стремящихся переделать мир.
Но перед нами сейчас стоит принципиально внеидеологическая задача: попытаться, устранив показанное смещение в фундаменте концепции Маркса, удовлетворительно этот мир объяснить. Поэтому мы говорим: человека и общество создал не тог и не труд, а «конструктивный регресс» в эволюции одной из биологических линий, то есть частичный регресс, оказывающийся в определенных условиях новой конструктивной возможностью бытия. Подобно паразиту, использующему чужой организм, примат–деградант начал жить в симбиозе с животным–тотемом, использовать чужую программу, а тем саамы нашел возможность существования по программе, носителем которой является не молекула ДНК, а образ. Переход от жизни по естественной программе («по меркам вида») к жизни «по образу и подобию» — это и есть процесс происхождения человека. Образ, являющийся компенсацией отчуждения, — это «ген», первоэлемент культуры; в самом принципе жизни по образу виртуально существуют начала, впоследствии дифференцирующиеся и развивающиеся в технологию, религию, науку, искусство, право, мораль, политику и тому подобное.
Стремясь успокоить травмированный инстинкт, восстановить поврежденную связь с природой, преодолеть отчуждение, выжить, прачеловек подражает явлениям и существам природы, заимствует, дублирует, закрепляет, модифицирует необходимые ему планы, модели жизни и деятельности: создает искусственную «вторую природу» — культуру.
Этот процесс несомненно имеет определенные алгоритмы, подчиняется неким объективным закономерностям; он образует в своем развитии огромное разнообразие форм, но лишь ограниченное число качественно особых, дискретных, устойчивых состояний (открытых Марксом «формаций») и может вести к предсказуемому итогу: полному «удвоению» природы, созданию полностью запрограммированной человеком, искусственной среды обитания. Но такое возвращение на новом «витке спирали» к допроизводительной ситуации, при которой человек не производит, а потребляет, создаваемое самой природой, но только «второй природой»: биоавтоматической технологией, — не есть возвращение ни в мифический «золотой век» или «рай» (который, как мы теперь понимаем, представляет не что иное, как осмысленное с позиций «изгнанника» состояния тотального единства с природой, то есть обычное животное состояние), ни в сочиненный по аналогии с «потусторонним» раем «посюсторонний», хилиастический рай.
Поднимаясь по ступеням цивилизаций, человек отнюдь не преодолевает изначального драматизма своей коллизии, не восшествует от темного прошлого к светлому будущему, от несчастья ко всеобщему счастью, а лишь воспроизводит себя в качестве человека, то есть воспроизводит на все более высоком и сложном уровне антиномию отчуждения–освобождения, падения–освобождения, преступления–подвига, утраты–обретения, греховности–святости, зла–добра: обогащает и развивает свою родовую амбивалентную сущность.
Поэтому закономерность процесса исторического развития не противоречит нашей свободе и чувству ответственности.
Поэтому быть человеком никогда в истории не было и вовеки не будет легче.
И только поэтому, говоря вслед Герцену, «человек и история делаются чем‑то серьезным, действительным и исполненным глубокого интереса».
«Нарисуем — будем жить…»
Воспользуемся методом «опорных символов» донецкого учителя В. Шаталина. Начертим две параллельные линии, а еще лучше — луча, расчленим их четырьмя вертикалями: получится пять клеточек. Первую и последнюю оставим пустыми, позже объясним — почему, во второй нарисуем человека с мотыгой, в третьей — человека с сохой, влекомой лошадью, в четвертой — человека на тракторе с плугом. Вот и все. Остается прокомментировать.
Мы нарисовали иллюстрацию к мысли Маркса, согласно которой разные экономические эпохи отличаются одна от другой не тем, что люди производят (все три работника производят от века насущный хлеб), а тем, как они производят, с помощью каких средств труда. То есть мы нарисовали три качественно различных, исторически сменивших друг друга типа производительных сил, три способа производства, воочию убедились, что различать их можно прямо и непосредственно, не прибегая к каким‑либо дополнительным, косвенным определениям (таким, как отношения собственности, господства–подчинения и т. д.). Это чрезвычайно важно, чтобы здание теории оказалось логически стройным, исключающем такие скользкие дефиниции, как «неразрывное единство производительных сил и производственных отношений», и полностью согласуется с содержащимся в «Капитале» утверждением Маркса, имеющим принципиальный методологический смысл: «То обстоятельство, что производство… осуществляется для капиталиста и под его контролем, нисколько не изменяет общей природы этого производства». (Соч., т. 23, с. 188). Кто бы ни был распорядителем средств производства: некое частное лицо, коллектив или государство, — производство, изображенное во второй нашей клеточке, то есть на первой картинке, — это рабское производство, на второй — феодальное, на третье — индустриальное.
