Кайса Орландер - Репортаж из «общества благоденствия»

На таком рабочем месте, как здесь, теряешь свое человеческое достоинство. Это, наверное, от постоянной связанности: вечно тебя обрывают, следят за тобой и т.д. Когда сюда попадаешь, возникает чувство неполноценности. Если бы можно было разговаривать, было бы легче. Но стоит тебе с кем-нибудь о чем-нибудь заговорить, ты сразу же сбиваешься с ритма. Хотя, конечно, иногда все-таки разговаривают. Но редко.

Я здесь работаю, чтобы получить жилье. Раньше я каждое лето два месяца работала в киоске. Это тоже была каторжная работа. Но прежде я была домохозяйкой. Это хорошо — быть домохозяйкой, если муж зарабатывает столько, что хватает на еду и квартирную плату, да, хорошо. Но ни о каком образовании не может быть и речи. Правда, тогда женщины слишком уж зависят от мужчин и не решаются рта раскрыть. «У меня нет никакого права указывать, если он меня содержит», — думают они. Когда я начала работать в киоске, я совсем по-другому стала ощущать свое человеческое достоинство. Получается, что женщина не имеет своего места в жизни. В крестьянском обществе все было по-другому. Она несла ответственность за хозяйство. У нее были ключи от всего. Сейчас у женщин нет ничего, им не в чем себя утверждать. Индустриализация совершилась за счет женщины.

Женщины приносят промышленности огромные доходы. У них низкая зарплата и очень мало требований. Перед рождеством дополнительно нанимают работниц. Это — домашние хозяйки, они сами не зарабатывают на жизнь, и им здесь нравится. Они опасны.

И еще опасны иностранцы. Они ужасно рады, что их сюда пустили. Рады, что могут получить работу. Они не понимают, как здесь плохо. Они не понимают, как бесчеловечна эта работа и как плохо им будет здесь жить.

В Стокгольме с жильем безнадежно. Только если у меня будет собственное жилье, я буду свободна. Я не хочу состариться на «Марабу». Марабу строит все новые и новые дома. За комнату с кухней они берут 350 крон в месяц. Многовато. При нашей-то зарплате!

В моем договоре о квартире сказано, что вечером после 22 часов и утром до 10 часов никого нельзя пускать. Для неожиданных ночных гостей нужно получить специальное разрешение. Один день в неделю посещения вообще запрещаются, если этого пожелают другие жильцы дома. Плату за жилье удерживают непосредственно из жалованья. За порчу мебели тоже вычитают прямо из зарплаты».

Те, кто имеет капитал,

сопротивляются всякой попытке предоставить рабочим и лицам наемного труда долю в их капитале.

Если человек наживается на том, что сотни других надрываются ради него, он хочет, чтобы они и дальше надрывались, оставаясь наемными рабочими.

Маркус Валленберг писал в «Дагенс нюхетер» от 5/Х—1969: «Равенство создает общество скуки».

В той же газете сообщается о молодых годах Маркуса Валленберга так: «Семья была зажиточной, но это отнюдь не означает, что дети, семилетний Якоб и его четыре сестры, выросли в роскоши. Их отец — судья — давал им в неделю 10 эре карманных денег и прививал понятия строгой экономии. Он воспитал из них полезных членов общества и добрых патриотов. Молодой Маркус рос живым, смелым мальчиком, который скоро стал любимцем всей семьи. Он был младшим из детей и всеобщим любимцем. Его называли Додде».

Если бы Додде занялся упаковкой конфет, как фру Г. с шоколадной фабрики «Марабу», это показалось бы ему довольно скучным делом. Если бы отец Додде — судья — был голодным, искалеченным и больным арендатором, как отец фру Г., и каждый день выполнял бы тяжелую физическую работу, это тоже показалось бы Додде довольно скучным.

Но именно отец фру Г. заплатил за то, что Додде прожил столь интересную жизнь.

Нет, равенство — это для Додде довольно скучное дело.

«Они сулили нам золотые горы и зеленые леса. И мы попались на удочку. В Хапаранду приехал вербовщик из Алингсоса. Он был представителем «Гольдувудет». Он обещал, что нам дадут жилье прямо возле фабрики. Но нас поселили на окраине города. Оттуда ходил только один автобус утром и один вечером. Вечером мы ждали его по часу.

Через неделю мы с подругой уволились и уехали в Стокгольм. Там мы сразу же получили работу на «Марабу». Это было в 1960 году. Нас было 12 девушек в шестикомнатной квартире, которую Марабу арендовал вместе с мебелью. Не было никаких хозяек, и мы должны были устраивать все сами. За квартиру я платила 160 крон в месяц.

Я вставала в половине четвертого, так как работала в утреннюю смену. 3—4 раза в неделю я ходила на танцы в «Лорри». Подруга, с которой мы приехали в Стокгольм, скатилась на плохую дорожку. Я дала ей в долг денег на билет до дома. В Стокгольме так легко обжечься! Когда я сюда приехала, я была очень осторожна, поэтому все обошлось. В первое время я даже не отваживалась высовывать носа за дверь.

Поначалу в Стокгольме каждый вечер хнычешь, очень хочется домой. Но это проходит.

Дома, в Хапаранде, прямо из школы я попала в профессиональное училище, торговое. Но потом я не нашла работы. Поэтому и стала искать работу на юге.

Хуже всего, что в Стокгольме так трудно познакомиться. Раньше мы, три девчонки, ходили вместе на танцы. Это было глупо, потому что мы больше ни с кем не знакомились. Потом мои подружки нашли себе парней, и только я осталась одна. Здесь так хотят добиться прочного положения, что на других людей ни у кого не остается времени. Я целый год ходила на танцы в одно и то же место. Там за одним столом сидело несколько девушек. Я подсаживалась к их столику. Но в течение целого года они ни разу со мной не заговорили. Хотя я с ними здоровалась.

Это очень дорого — ходить здесь на танцы. Примерно 14 крон плюс на дорогу.

По вечерам я читаю все, что под руку попадает. Не могу уснуть без книжки. По телевидению смотрю все спортивные программы. Ни одной не пропускаю.

Мне повезло. Я достала билет на матч Франция — Швеция на первенство мира по футболу, матч будет в среду в Росунде. Очень хорошие места».

Свободное предпринимательство

Нет ничего плохого в том, что парень, имеющий деньги, предприимчивый, рассудительный парень с головой употребит эти деньги с толком и заведет дело, например шоколадную фабрику. А вы как считаете?

Нет ничего плохого, если он наймет мужчину, потом женщину, потом еще мужчину, потом еще женщину, еще женщину и еще несколько женщин. Что он берет в основном женщин, домашних хозяек, которые могут работать неполный день либо время от времени и не требуют большой платы, только чуть-чуть — на карманные расходы, — здесь ведь нет ничего плохого. Он ведь ни в чем не виноват?

Он, этот предприимчивый парень, знает толк в делах. Вперед! Он расширяет дело. Но ведь он ни в чем не виноват?

Правда, зарплата снижается, как он говорит, из-за шоколадного налога. Но его-то в чем можно обвинить?

С квартирами плохо — это так. Он нанимает людей из малонаселенных областей страны: женщин из Норланда, Вермланда и прежде всего — из Финляндии. Тогда он может предоставлять им жилье в собственном доходном доме, в собственных доходных домах. На условиях рабского договора, разумеется. Ведь это выгодно, и не его вина, что, получая 8,6 кроны в час, они остаются у него только ради квартиры. Зачем же ему повышать зарплату? Ведь он-то, парень, который имел немного денег и открыл фабрику, он здесь ни при чем.

Он парень что надо. Он закупает для предприятия произведения искусства. В парке стоят скульптуры. В столовой на задней стене висит огромная картина Линнквиста. Столовая большая и красивая. Она — наша гордость, украшение фирмы, путь к демократии. Окно выходит в парк. Необразованные рабочие могут кое-что узнать о скульптуре за едой.

И то хорошо. А вы как считаете?

Фру Паульсон нанимает служащих.

Она говорит: «Теперь во время еды мы ежедневно знакомимся с искусством. Рабочие помимо своей воли учатся ценить искусство».

Это хорошо.

За обедом они знакомятся с культурой высшего класса. Им подают культуру к обеду. Что вы на это скажете?

За обедом они узнают, что они — низший класс. Ведь у рабочих, у них ведь, кажется, нет собственной культуры? Что вы на это скажете?

Примечания

1

Печатается с сокращениями.