Ю Мостков - Михаил Михеев - крупным планом

Фантастика Михаила Михеева

Гармоничный, добрый мир открывается в фантастических рассказах М. Михеева. "Гармоничный, добрый",- написал я, и сразу же заспорил сам с собой. Какой же гармоничный, какой же добрый, если бушуют в его рассказах стихии, если умирают планеты, если возникает угроза близкой гибели? Из нескольких миллиардов населения Планеты спаслись лишь считанные десятки людей ("Сделано людьми"); жестокое равнодушие одного человека приносит людям неисчислимые беды ("Злой волшебник"); нежелание (или неумение) задуматься над последствиями собственных поступков чуть не приводит к смерти все живое на Земле ("Бактерия Тима Маркина"); даже мальчишка-школьник едва не уничтожил робота, спасшего жизнь ему и его однокласникам ("Школьный уборщик")... Этот невеселый перечень можно продолжить. Да и могут ли быть гармоничными и, тем более, добрыми рассказы, если в душах героев свирепствуют страсти - далеко не всегда положительные, если сшибаются мнения и позиции. А там, где происходит схватка, идиллий быть не может. Это верно. И все-таки на редкость добрый мир встает перед нами на страницах михеевской фантастики. Да, человечество Планеты на краю гибели, но все-таки жизнь торжествует - умные и заботливые роботы привели через космические бездны корабль с уцелевшими людьми на другую планету, и перед пришельцами раскрывается прекрасный мир, сулящий процветание. Да, талантливый микробиолог Тим Маркин ради одного любопытства выводит новую бактерию, и это может вызвать роковые последствия. Но, к счастью, все заканчивается благополучно, и жизни на планете Земля открытие Тима Маркина не угрожает. Да, неожиданное коварство школьника Квазика Бухова могло повлечь за собой непоправимое, но совесть побеждает, правда одерживает верх, и сам Квазик честно признается в своих проделках. Вот это-то торжество доброты, побеждающей злое начало, и придает рассказам М. Михеева светлый колорит, который позволяет говорить о переполненном острейшими конфликтами, но гармоничном в своей основе мире. Ведь понятие "гармоничный" не означает отсутствие противоречий между ночью и днем, зимой и летом, злом и добром. Рассказы М. Михеева появились во второй половине 60-х годов (сборник "Которая ждет", Новосибирск, Зап.-Сиб. изд.-во, 1966; сборник "Далекая от Солнца", Новосибирск, Зап.-Сиб. изд-во, 1969; впоследствии рассказы неоднократно переиздавались - сб. "Милые роботы", Новосибирск, Зап.-Сиб. изд-во, 1972; сб. "Вирус "В-13", Новосибирское издательство, 1986). Они стали существенной и оригинальной частью творчества писателя, подтверждая как своеобразие взглядов М. Михеева на проблемы современности, так и особенности его художественной манеры. Уместны ли здесь слова "проблемы современности", если речь идет о фантастике, следовательно, о будущем - и притом не очень близком? М. Михеев не принадлежит к числу писателей, о позиции которых можно судить только по их художественным произведениям. Он с готовностью мотивирует свою точку зрения. "Фантастика для автора - это, прежде всего, размышление о будущем",- такой фразой начинает М. Михеев предисловие к сборнику своих рассказов. Как будто прямо сказано, что фантастика к настоящему времени не относится. Но чуть дальше читаем: "Залог нашего светлого будущего в умелом и продуманном освоении природы, в столь же продуманном развитии техники, науки и культуры. И здесь фантастика позволяет развивать любую научную или общественную проблему в любом направлении и как угодно далеко - вплоть до абсурда! Фантастический жанр дает возможность любую проблему исследовать и с позиции: "а что будет, если..." И это позволяет прийти к любопытным построениям". Признание М. Михеева показательно - писатель размышляет о грядущем с целью найти ответы на вопросы, которые стоят перед человечеством сего дня. Стало быть, тут вполне применима пушкинская формула: "Сказка ложь, да в ней намек! Добрым молодцам урок". Будущее должно помочь лучше разглядеть современное, сегодняшнее. Есть еще один - и, сдается мне, довольно неожиданный - довод в защиту тезиса о современности фантастики М. Михеева. Этот довод - внутренняя полемичность его рассказов. Ведь об отдаленном будущем не к чему спорить тут самые убедительные аргументы отпадают: поживем - увидим, жизнь сама покажет и подскажет. Спор, полемика возникают, если намечается конкретное дело, и люди задумываются - как последствия осуществления этого замысла отзовутся в будущем. То, что во всех своих рассказах М. Михеев полемист,доказательство устремленности его мысли в настоящее, на решение тех проблем, которые ставит перед человечеством сегодняшняя действительность. А как вяжется такое сочетание - рассказы, полные светлого колорита, доброты - и вместе с тем полемичные? В середине нашего века утвердилась одна из распространенных тем фантастики - враждебная человеку машина, говоря шире - противопоставление живой природы бездушной технике. Вряд ли кто возьмется перечислить произведения, сюжеты которых построены на схватке человека с роботом, вышедшим из повиновения, или на целом сражении самовоспроизводящихся автоматов с людьми. Ни в коем случае не собираюсь осуждать такое направление - в нем отразилось вполне разумное суждение о том, что любая техника - будь то трактор, судно или робот - является для человека источником повышенной опасности. Фантасты справедливо считали своим долгом обратить внимание людей на это обстоятельство. Но при этом нужно подчеркнуть, что рассказы М. Михеева строятся на прямо противоположном тезисе: роботы созданы людьми и для людей, для их пользы и блага. У М. Михеева в большинстве сюжетов возникают ситуации, в которых роботы проявляют свои лучшие свойства. И в этом - еще одно доказательство полемической направленности его рассказов. Кстати, эту особенность рассказов М. Михеева подметил А. Ващурин в рецензии на книгу "Милые роботы": "Полемичен цикл рассказов "Милые роботы". Это - гимн, ода, похвальное слово технике, созданной добрыми и умными людьми, которые привнесли в механическое сознание роботов не только свои знания, свою силу, но и самоотверженность, доброту, готовность на самопожертвование и героизм во имя Человека, во имя Человечества. "Милые роботы" М. Михеева "с цветами в теплых руках" противостоят мрачной толпе вышедших из повиновения, "свихнувшихся" механических монстров" ("Сибирские огни", 1973, № 2). Рассказы М. Михеева - а раньше к этому жанру он не обращался - могут показаться возникшими "из ничего". Между тем, они множеством нитей связаны с его творчеством. Романтика приключений, романтика экзотических мест, романтика сильных, мужественных характеров, как признавался М. Михеев, была дорога ему с первых дней сознательной жизни. Эта романтика пронизывает и его рассказы. Иллюзии достоверности писатель достигает различными средствами. Одно из них - психологическая убедительность, следование правде характеров. Характеры же, в соответствии с избранной тональностью рассказа, выписаны в "романтической системе координат". Мы узнаем, что Специальная комиссия, отбирая юношей в Высшую школу Звездолетчиков, "на нервную систему и волевые качества обращала особое внимание. В прошедшие века - судя по старинным романам - часто употреблялись слова: "железная воля... нервы крепости стали..." Такие определения не были в ходу среди членов Специальной комиссии. Они знали, что прочности всех земных материалов давно высчитаны и занесены в соответствующие таблицы; пределы возможностей нервной системы человека не поддавались точному измерению. Часто там, где гнулась и рвалась легированная сталь космолетных кораблей, воля и выдержка человека оставались несокрушимыми. Дела и слова юноши-звездолетчика подтверждают, что он по праву вошел в десятку лучших выпускников, составивших экипаж звездолета "Поток". Каждый из них, сообщает автор, "получил значок звездолетчика - завиток голубого пламени, перечеркнутый золотой стрелой". Этот значок позволяет людям с первого взгляда различать звездолетчиков; в рассказе ему отведена важная функция. М. Михеев знает силу художественной детали. Значок - одна из них. Нам, читателям, трудно, а то и невозможно представить себе жизнь, какой она будет много веков спустя. Гораздо проще представить себе значок. Он описан лаконично, конкретно - и убедительность этого значка, достоверность его существования не вызывает сомнения. Эта достоверность как бы распространяется, переходит на все вокруг - и я, читатель, оказываюсь во власти иллюзии, я "вижу" будущее... А теперь посмотрим, как воздействует на воображение всего лишь один эпизод, написанный рукой мастера. Будущий звездолетчик берет на руки плачущего малыша. Ребенок, увидев значок на груди юноши, говорит матери: - Мама, я хочу вот такую звездочку. Попроси, чтобы он подарил ее мне. "Мать с улыбкой взглянула на юношу и тут же узнала его лицо, знакомое по журнальным портретам. Испуганно метнулась вперед и выхватила сына. - Нет! - кричала она, прижимая сына к груди. - Нет, нет! На нее оглянулись. Она тут же опомнилась. - Простите меня... - от смущения даже слезы выступили на ее глазах. Простите, пожалуйста". Конечно же, юноша не обиделся. Он понял чувства матери, увидевшей сына на руках человека, которого судьба уже отделила от всех людей - ведь никто из ныне живущих никогда не встретится с ним. На его долю выпал высокий жребий - но он по плечу немногим. И нам, читателям, понятно испуганное движение матери - ей страшно при одной мысли, что, может быть, когда-нибудь ее сын пойдет по стопам юноши-звездолетчика. В этом - психологическая правда, делающая фантастическую ситуацию достоверной. Так в одном маленьком эпизоде сочетаются умение проследить внутреннюю жизнь героев с выбором точно найденной детали. В рассказе "Которая ждет" М. Михеев прежде всего - романтик. В других рассказах он предстает перед читателем то лириком, то сатириком, то собеседником, вслух размышляющим о грядущем дне человечества, о нравственной основе человека. Но чаще всего он выступает в этих, казалось бы, несовместимых ролях - от романтика до сатирика - одновременно. Это не эклектическая пестрота - его фантастика всегда обращена к центральной для писателя проблеме - человечество и наука, человечество и техника. И социально-философское осмысление им действительности наиболее полно проявляется именно в этой области творчества. Пожалуй, ни один фантаст не проходил мимо глобального вопроса - о взаимоотношениях землян с братьями по разуму во Вселенной. Об этом размышляет и М. Михеев. Его рассказы во многом полемичны по отношению к традициям, сложившимся за многие десятилетия. От "Войны миров" Герберта Уэллса до "Марсианских хроник" Рея Брэдбери и "Звездных дневников Иона Тихого" Станислава Лема писатели, очень разные по своим позициям, были едины в оценках контактов землян и обитателей других миров. Иногда это было изображение войны на уничтожение, как, скажем, у Г. Уэллса, иногда - роковые совпадения, приводившие одну из сторон к гибели, как, например, в "Марсианских хрониках" Р. Брэдбери: марсиане гибли от сравнительно безобидных для человека микробов обычной ветрянки или из-за способности землян приносить разорение другим планетам ("И по-прежнему лучами серебрит простор луна..."), либо люди погибали из-за действий марсиан ("Третья экспедиция"). Возможны, как говорится, варианты: герои рассказа Р. Бредбэри "Были они смуглые и золотоглазые", оказавшись на Марсе, начинают ощущать свое перерождение - они не только изменяются внешне, но и каким-то образом постигают язык марсиан, ранее им неведомый, "узнают" свои марсианские имена. Другими словами, уходят от своей извечной сущности землян. Прихотливо разнообразные произведения С. Лема о других мирах, подкупающие широтой жанровых решений,- от философских трагедий (к примеру, "Солярис") до острокомедийных, а то и просто фарсовых рассказов о бесстрашном Ионе Тихом - неизменно утверждают представление о несовместимости "разнопланетян". Дело не столько в физиологических различиях, сколько в несходстве мировосприятия, что исключает возможность гармонического сосуществования. У М. Михеева позиция полярно антагонистическая. Какие бы острые ситуации не испытывали на излом его героев - представителей разнопланетных цивилизаций, причины этих конфликтов менее всего связаны с различиями между землянами и инопланетянами. В напряженном по сюжету рассказе "Далекая от Солнца" идет речь о первых контактах между планетой Энн и Третьей планетой (Землей). Верховный Сумматор планеты Энн, чья обязанность - анализировать и суммировать мнения членов Совета Трехсот, чтобы затем предложить общее, приемлемое для всех решение, мотивирует свое предложение на заседании Совета: "- Рано или поздно народы Третьей Планеты и Планеты Энн встретятся. Две цивилизации сольются в одну и дадут друг другу лучшее из того, что имеют. Будет один народ на обеих планетах, одни цели познания мира, одна жизнь. Это произойдет еще не скоро. Но мы должны начать к этому готовиться". Такова позиция представителя Планеты Энн. Представителем Третьей Планеты волею судеб оказывается Васенков, который заявляет Совету Трехсот: "- Человечество Земли прошло долгий и кровавый путь своего развития... Было много ошибок, общественных катастроф, и еще много трудного впереди. Но уже отыскана дорога, которая может - которая должна! - привести наши разноязычные народы к вечному миру и содружеству..." Во имя этого будущего рискуют - и гибнут - люди Планеты Энн: контакт с жителем Земли для них смертельно опасен из-за бактерий. Обречена на гибель и прекрасная девушка Линн: именно ей доверен контакт с Васенковым, доставленным на Планету Энн. Васенков недоумевает: почему Линн не отгородится от него полем биозащиты это исключило бы возможность заражения. "Линн тихо вздохнула. - Не спрашивайте меня. - Это что, секрет? - Не сердитесь... Хорошо, я объясню. Поле биозащиты изолирует полностью. Я перестаю чувствовать вас, а мне это важно. Не просто уловить вашу мысль, а ее возникновение, ее развитие. Я тогда лучше понимаю вас... - Помолчав, она добавила убежденно: - Мне очень нужно верно понять вас". За возможность лучше узнать землян Линн уплатила своей жизнью. Она не посчитала это слишком высокой ценой за доверие между обитателями двух планет. Может быть, Линн заблуждалась? Нет, ее позицию всецело одобрил и Верховный Сумматор: он знал, какая опасность грозит Линн - бесконечно дорогому для него человеку. Но и самый мудрый человек Планеты Энн не счел ТАКУЮ плату за доверие слишком большой. Не выглядят ли в рассказах М. Михеева чересчур идиллическими мысли о слиянии двух человечеств? (Пусть и непривычно употреблять это слово во множественном числе, но космическая эра настоятельно подталкивает к такому решению). По-моему, нет. Так напряженно развивается действие, так "густо" написан быт - и нехитрый быт сибиряка Васенкова, встретившегося на берегу Оби со своей Аней, и поражающий непривычностью быт на Планете Энн, где оказался Васенков, так много трагического в сюжетных поворотах рассказа, что упрека в идилличности я бы не предъявил. Мысль не только о желательности, но и о неизбежности союза двух человечеств нетрадиционна, возможно, спорна, но подкупает своей гуманностью, попросту говоря, своей добротой. А в наши дни писатели, искренне верующие в доброту, проповедующие ее в художественном творчестве, а не в декларациях "на публику", встречаются не слишком часто. Тем дороже встреча с одним из них. Полемичен М. Михеев и в своих представлениях о технике будущего. Уже шел разговор о традиционной для фантастов теме противопоставления человека и техники. Вспомним, с какой душевной теплотой в очерке "Дорога ведет на перевал" М. Михеев писал о своем "Москвиче", которого воспринимал, как живое существо. Этот мотив писатель продолжил на новом материале, в своих рассказах выступая апологетом техники, которую хочется назвать человечной. Стоит лишь перечитать рассказы "Алешкин и ТУБ", "Школьный уборщик", "Сделано людьми", "Пустая комната" - очень разные по сюжетам, по жанру (среди них есть и лирические, и драматические, и явно юмористические), чтобы убедиться - автор не просто высоко ценит роботов (именно роботы важные действующие лица этих рассказов), но прямо-таки влюблен в них, восхищен не только их способностями, но и заложенной в них человеком добротой. Если в произведениях многих фантастов поединок человека с роботом - достаточно распространенный сюжет, то у М. Михеева нет даже намека на подобную ситуацию. Зато есть изобилие противоположных примеров когда роботы спасают людей. Более того, в рассказе "Сделано людьми" роботы - КВОМы, т. е. кибернетические высокоорганизованные машины, буквально избавляют человечество от гибели: они доставили выживших после космической катастрофы людей на другую планету. КВОМы совершают и еще одно, очень важное, дело - вопреки всем невообразимым тяготам долгого пути, когда вся энергия их аккумуляторов была израсходована, они - если бы речь шла о людях, следовало бы сказать "из последних сил" - спасают контейнер, в котором хранилась история Планеты, покинутой ими. "Опыт жизни миллиардов людей за многие сотни поколений. Это перечень войн и тяжелых общественных катастроф... КВОМы плохо разбирались в их причинах. Они не понимали истории, как во многом не понимали людей. Но они знали: если история существует, то отбросить ее нельзя. Человечество должно знать свое прошлое. Может быть, это избавит его от ошибок, которые могут быть сделаны. Они стоили очень дорого, эти ошибки. Не нужно их повторять". Не правда ли, на редкость современно, по-сегодняшнему звучат эти строки, когда мы спохватились, что долгие годы были отлучены от истории своей страны? Об этом М. Михеев писал в 1966 году. И задачу сохранения истории он возложил тоже на роботов. Да, порой михеевские роботы делают больше, чем просто спасают жизни людей. В рассказе "Школьный уборщик" ТУБ - "типовой универсальный биотокового программирования робот" - сохраняет человечность и достоинство, прощает человеку зло, которое он сознательно или неосознанно причинил ТУБу. Полемизируя таким образом с традиционным освещением темы "человек машина", писатель продолжает линию, берущую начало от почти одушевленного "Москвича" из очерка "Дорога ведет на перевал". Писатель настойчиво исследует еще одну грань проблемы - он размышляет о роли науки в жизни общества, о том, какие обязанности налагает наука на людей, которые занимаются ею - на ученых. Уже упоминавшийся рассказ "Бактерия Тима Маркина" - один из наиболее показательных в этом плане. Хотя Тим Маркин лишь случайно не стал виновником гибели всего живого на Земле, М. Михеев сразу исключает злоумышленность его действий. Больше того - "микробиологию,- утверждает рассказчик (а он - однокашник Тима по институту),- он знал куда лучше любого из нас". "- Вы очень способный юноша, Маркин,- сказал профессор Янков,- больше того, у меня никогда еще не было студента, который умел бы крутить ручки у микроскопа лучше, чем это делаете вы". И все же профессор сомневается - стоило ли Маркину браться за изучение медицины. Профессор очень лаконично, но с исчерпывающей ясностью мотивирует свой вывод: "Медику одного любопытства мало. Глядя в микроскоп, он должен видеть не только микробов, но за ними и страдающее человечество. А вот этого страдающего человечества вы, как мне кажется, не видите. Не хотите видеть". Рассказчик, размышляя о спасительной роли общепринятых правил поведения, считает, что они так же необходимы, как правила уличного движения, при всей условности тех и других. "Все эти условности,- замечает рассказчик,воспитываются в нас с детства и привычным кодом укладыватся в сознании. У Тима Маркина такого кода не было. Не потому, что он правила отрицал. Он о них просто не думал. Он вообще мало думал о вещах, которые не мог сунуть под микроскоп". Под "обычным кодом" рассказчик подразумевает, конечно же, нравственные правила. Их отсутствие означает выключение человека из общественных связей. И всем ходом событий автор подтверждает: если любой человек не должен ставить себя вне общества, то тем более это относится к ученому. Увидев банку с новой культурой бактерий, рассказчик спрашивает Маркина: "- За каким дьяволом ты ее вывел? Зачем она тебе понадобилась? - Зачем? - удивился Тим. - Да ни за чем. Просто занялся, от нечего делать... Занятная получилась бактерия?" Есть расхожее выражение - "любопытство не порок, хотя и недостаток". Оказывается, любопытство, если оно становится единственным побудительным стимулом деятельности ученого, может из разряда простительных человеческих слабостей переместиться в графу тягчайших преступлений. Конечно же, развитие науки, остановить нельзя, и чаще всего ученый не может предсказать практических последствий своего открытия. Писатель имеет в виду другое: деятельность ученого налагает на него повышенную ответственность перед обществом, перед человечеством. Именно этот вопрос поставлен в рассказе "Бактерия Тима Маркина". А если ученый вполне сознательно противопоставляет себя людям? Чем талантливее такой ученый, тем более он опасен - вот мысль, которую несет рассказ "Злой волшебник". В рассказе затронуты и проблемы научного поиска, и новаторства, без которого этот поиск невозможен. Сам "злой волшебник" Полянский говорит коллеге: "- Вы шли по тому же пути, что и я. Даже впереди меня. Вы были рядом с открытием. Не заметили его потому, что проверяли свои предположения старыми законами. А они - прокрустово ложе вашей мысли. Вы сами убили вашу идею еще в зародыше. Но я пошел дальше..." Открытие Полянского сделало его властелином "необъяснимой страшной силы сказочного джинна. И могущество его по-сказочному велико. Но... мозг Полянского не вынес страшного напряжения, что-то сдвинулось в его сознании, подавило все гуманные начала, и ценность человеческой жизни превратилась для него в ничто..." Так М. Михеев рисует еще одну ситуацию, связанную с возможностями науки и ответственностью ученого перед людьми. И не только перед людьми, но и перед любым живым существом - к такому "расширению темы" подводит рассказ "Машка". "Героиня" рассказа, имя которой стало его названием,- обычная корова, научившаяся, благодаря открытию Аркадия Ненашева, не только думать, но и выражать свои мысли. С первых же страниц рассказа автор противопоставляет две позиции. Ненашев считает: "Не дело ученого решать моральные проблемы. Его не хватит на все. Его дело - поиск. Он ищет новое, делает открытие. А люди потом пусть сами разбираются: гуманно его открытие или нет. Это занятие философа или писателя". Коллега Ненашева, от имени которого ведется повествование, возражает Ненашеву: "Мы столько натворили на планете, и все с позиции науки и прогресса, что порой уже и сами недовольны результатами своей лихорадочной деятельности. Я не противник поиска, конечно, человек не может стоять на месте, он всегда идет вперед, ищет новое, повинуясь извечной потребности своего ума. Но современному человеку уже мало быть умным. Ему пора стать мудрым. Особенно если он ученый и работает на переднем крае науки. Настоящий ученый сейчас обязан быть гуманистом..." Аргумент Ненашева - "ученый не виноват, что мир так неустроен и любое изобретение можно использовать и на благо и во вред" - бесспорен. Свои доводы и у оппонента: "Когда народы мира составят дружную семью, всякое открытие будет только на благо. Пока мир напоминает бочку с порохом, ученый не должен изобретать спичку. - А что он должен делать? - спрашивал Ненашев. - Работать дворником? - Изобретать огнетушитель,- говорил я". Вряд ли существует однозначная оценка такой альтернативы - слишком много привходящих обстоятельств возникает в каждом отдельном случае. И, думаю, прав М. Михеев, доверяя читателям самостоятельно делать выводы из рассказа, в котором с несомненной художественной убедительностью рассматривается один из возможных вариантов решения. Заслуга писателя в том, что он чутко уловил и выразительно обрисовал отношение Ненашева к окружающему миру - отношение, недопустимое для человека вообще и вдвойне недопустимое для ученого. Что лежит в основе поступков Ненашева? Все действия Ненашева предопределены его убеждением в самоценности научных открытий, в праве ученого попирать все нравственные категории, если, по его мнению, они мешают поискам истины. Пожалуй, мое обвинение Ненашева в попирании нравственных категорий неточно: Аркадий Ненашев уверен, что никаких общечеловеческих ценностей не существует, а если о них и говорят, то... мало ли о чем можно болтать? Оттого-то рассказчик (нет сомнения, что его позицию всецело разделяет и писатель) возмущен тем, что корова, которую Ненашев получил законным путем и которая по всем статьям подходит для его экспериментов ("У нее спокойный характер,- поясняет Ненашев,- отлично сбалансированная нервная система, не склонная к неврозам, хорошие тормоза"), остается для Ненашева неодушевленным предметом, хотя она мыслит и чувствует по-человечески. Ненашев особенно ценит у Машки "хорошие тормоза" - "это очень важно хорошие тормоза,- у Машки могут возникнуть всяческие нежелательные эмоции". Какова же позиция рассказчика (и автора)? Что вызвало негодование рассказчика? Прежде всего то, что Ненашев "так и назвал их: "нежелательные эмоции" - те чисто человеческие чувства отчаяния, безнадежности, которые неминуемо появятся у Машки, когда она начнет понимать, что она такое есть и что ее ждет в будущем. Примерно те же самые "эмоции" появились бы у Ненашева, если бы он каким-то злым чудом вдруг получил рога, копыта и хвост и, превратившись в корову, понял бы, что отныне его место в коровьем стаде, что, хотя он продолжает думать как человек, мир человеческих радостей для него потерян навсегда". Неслучайно этот мотив человеческой тоски, которая обуяла Машку, усиливается от страницы к странице. Машка просит Ненашева разрешить ей посмотреть кино: "мне надоело радио. Мне надоели детские передачи. Я хочу смотреть кино. Почему ты не пускаешь меня в клуб? - Тебе нельзя в клуб, глупая. - А я хочу... Ненашев поморщился и выключил дешифратор (аппарат, "озвучивавший" мысли Машки - Ю. М.). Динамик замолк. Слышно было жалобное помыкивание Машки. Я уже не понимал, что она говорила. Она смотрела на Ненашева, должно быть, на что-то жаловалась, в ее глазах стояла человеческая тоска". Когда возникает вопрос о дальнейшей судьбе Машки, Ненашев с завидной беззаботностью отвечает: "- Ну... Я еще не думал. Отправлю ее в зоосад. - В зоосад принимают только животных. - Ах, ты опять про это. - Да, опять про это. - Тогда выстроим Машке отдельный павильон, она того заслуживает. Самая знаменитая корова в мире, подумай! Журналисты будут брать у нее интервью. Будут снимать в кино. - А Машке это понравится? - А чего ее спрашивать? Вот еще новости". Так нарастает противостояние между Ненашевым и его оппонентом. Ненашев не хочет, не может согласиться с тем, что Машка уже не корова. "- Опять!.. Тогда что же она такое? Человек? - Не человек, но существо, наделенное разумом, поэтому и не животное, в прямом понимании слова. И не важно, что у нее рога и копыта, и внешний облик так отличен от человеческого. У нее - разум! И по всем законам она требует такого же отношения и внимания, как к человеку..." Здесь парадоксальность ситуации как нельзя лучше служит уточнению мысли. Дело не в юридическом обосновании данного казуса - корова, мыслящая и чувствующая, как человек. Центр тяжести здесь в другом: в ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ ОТНОШЕНИИ ко всему живому, тем более мыслящему и разумному. Но как раз это для Ненашева - пустой звук, эфемерность, нелепость. Единственное, что может его заставить изменить свое отношение к Машке,угроза юридической ответственности, а не отвлеченные рассуждения о совести, человечности. Но юридическую сторону дела Ненашев уже продумал - и, как следовало ожидать, пришел к выводу о правомерности своих действий: "У меня есть документ, в котором подписью и печатью удостоверяется, что вместе с избой и надворными постройками, с усадьбой в пять сотых гектара мне принадлежит также корова белая, с рыжими пятнами, по кличке "Машка". По всем существующим законам я являюсь хозяином этой коровы и волен использовать ее, как мне заблагорассудится. Могу ее доить, могу заколоть на мясо. Тем более могу провести над ней опыты, во имя науки. Вот и вся моя юридическая ответственность. Я закона не нарушил, и судить меня не за что". Так - в соответствии с логикой, которой ученый владеет хорошо,- Ненашев не оставляет камня на камне от обвинений, опирающихся на статьи и параграфы законов. Что же касается общечеловеческой морали, то, как уже говорилось, ее для Ненашева не существует. Уже были поводы обращать внимание на мастерство Михеева-психолога. И в этом рассказе есть немало эпизодов, в которых сказалось умение писателя проникнуть в чувства своего героя, постичь образ его мыслей. Очень наглядно это проявилось в такой сцене. Ненашев просит своего оппонента: "Я сегодня Машку накормить не успел... Может быть, пройдешься с ней в лесок, на травку. Тебе все равно, где гулять, а ее одну я выпускать не решаюсь. К тебе она хорошо относится. Даже спрашивала. Вот только поговорить тебе с ней не удастся. Дешифратор не работает, батареи сели... Да вы и без дешифратора друг друга поймете. Коровам, говорят, тоже свойственно сентиментальное восприятие мира. Родство душ, а?" Говорят, что в каждой шутке - доля правды. В этой шутке Ненашева, с его точки зрения,- все правда. Сочувствие к Машке - это глупая сентиментальность. Издевка над человеком, к которому он обращается с просьбой,- не только проявление его ироничности, но и его цинизма: ему в высшей степени безразлично, что думают о нем другие. А его просьба Ненашев в этом уверен - все равно будет выполнена из-за сочувствия к Машке. Рассказ завершается трагически. Даже "хороших тормозов", на которые уповал Ненашев, не хватило Машке, чтобы удержаться на краю пропасти, разверзшейся перед нею по воле Ненашева. Так, по мысли автора, почти неизбежно будут завершаться ситуации, возникшие потому, что ученый преступает законы нравственности, обязательные для всех. В рассказе "Машка" есть мотив, заставляющий вспомнить книгу "Дорога идет на перевал". Это - мотив любви к братьям нашим меньшим, мотив уважения ко всем проявлениям жизни. Такова еще одна прочная нить, связывающая произведения М. Михеева, написанные им в разные периоды творчества. Нельзя пройти мимо нескольких маленьких рассказов, в которых писатель, используя излюбленный им прием "а что будет, если...", задумывается об экологических проблемах, которые - он в этом убежден - неминуемо встанут перед человечеством. Рискуя повториться, замечу, что эти рассказы писались в то время, когда термин "экология" был знаком очень немногим. Сегодня, когда уже на международном уровне речь об экологии среды обитания напрямую связывается с экологией человеческой души, многие оценки М. Михеева без натяжки можно назвать пророческими. Характерен в этом отношении рассказ "В Тихом Парке". Этот Тихий Парк описан в самых идиллических тонах: "планировка его была самая старомодная - кусты, узкие аллеи, цветочные клумбы, удобные покойные скамейки. Не было ни стереомузыки, ни танцевальных кругов, ни спортивных площадок. Только фонтаны на перекрестьях аллей; тонкие струйки воды опрокидывались в бассейны с мягким шелестом, который не нарушал, а, наоборот, подчеркивал тишину". Такая благостная картина сразу рождает в душе желание оказаться в этом Тихом Парке, вдохнуть свежесть влажного воздуха... но следующая фраза потрясает - потрясает не всплеском чувств, не выкриком, а очень спокойной интонацией, какая подходит для сообщений самых обычных и заурядных: "Как и все остальные парки, он был пластмассовый". Конечно же, техника будущего - на высоте. Это не та пластмасса, из которой в наши дни производят новогодние елочки. "Все было сделано на Заводе декоративного искусства, по эскизам художников-декораторов из специальной, запрограммированной саморастущей пластмассы". Дело в том, что "из городских жителей только древние старики еще смутно помнили, как выглядели живые цветы... Но таких людей осталось уже мало, и посетителей парка вполне устраивали искусственные растения, которые казались более красивыми, чем настоящие..." Да, парк был отличный - тем более, что эти искусственные цветы "могли складывать и распускать свои чашечки и даже пахли... ароматные эссенции изготовлял завод прикладной синтетики... Были цветы, которые распускались только по ночам, лепестки их флюоресцировали в темноте - этого уже не могли делать живые цветы". Так воспеваются поначалу возможности техники будущего. Даже песок на аллеях - "пластмассовый, из упругого пылеотталкивающего метабистирола". Конденсаторы очищали и облагораживали воздух. За всем этим хозяйством следят два робота. Конечно, есть в парке и живые люди - притом влюбленные. И здесь мы, читатели, получаем возможность понаблюдать за этой парой, услышать ее разговор. "Ветви искусственного кустарника нависали над их головами. Она протянула руку, подергала за листок, хотела оторвать и не смогла. И сказала тихо: - Прочная... Он тоже потрогал листок и сказал еще тише: - Да, полимерная пропиллаза... предел разрыва шестьдесят кг на квадратный миллиметр. - Это не пропиллаза,- робко возразила она. - Это - дексиллаза. Пропиллаза гладкая, а эта - бархатистая. Он не понял: - Какая? И смутился. - Бархатистая,- повторила она. - Ткань была такая - бархат, мягкая и пушистая. - Пропиллаза тоже бывает пушистой... когда в основе дихлор-карболеновая кислота. Она потупилась: - На карболене пропиллазу не запрограммируешь... - и тут же добавила радостно: - Хотя можно поставить усилитель Клапки-Федорова..." Но вот влюбленные выяснили все технические подробности - "и говорить опять стало не о чем". После мучительного раздумья - какую теперь выбрать тему для беседы - он спрашивает ее о вчерашнем концерте цветомузыки. Она огорченно сообщает любимому: "- Играли желто-розовую симфонию в инфракрасном ключе Саввы Ременкина. - Хорошо? - Не знаю... Видимо, у меня спектр зрения сдвинут в сторону фиолетового восприятия, за четыреста миллимикрон... Я ничего не поняла. Люди вокруг улыбались, а мне было грустно... Я думала, что ты придешь..." Эта беседа, в которой лирика перемежается с иронией, а грусть смешана с радостью встречи, завершается робким вопросом девушки: - Ты меня любишь? Но он не может ответить - ведь "это слово, как я помню, выражает общее состояние..." "- Вот и вырази свое общее состояние. - Я не знаю, как сказать". Юношу трудно винить - старинными словами он не хочет выражать свое сегодняшнее, сиюминутное чувство, а собственных слов у него нет. И хотя в конце концов он, по мнению девушки, произнес слова "почти как у Диккенса", читателю хочется пожалеть этих людей, легко владеющих технической терминологией и столь далеких от непосредственных человеческих чувств. Разговору влюбленных есть аналогия - по соседней аллее, беседуя, идут два робота - "он" - РТ-120, и "она" - ЭФА-3. ЭФА, услышав слово "любит", интересуется, что оно означает. РТ сомневается, доступно ли это слово пониманию его спутницы. Остроумно и насмешливо воспроизводит автор диалог роботов, пародийно похожий на беседу влюбленных. Рассказ завершается еще одним диалогом - маленькая девочка идет за мамой к остановке автобуса и замедляет шаг у цветочной клумбы. - Мама! Можно мне сорвать цветочек? - Что ты, разве его сорвешь. Он там крепко держится. Девочка помнит рассказы своего 105-летнего деда и спрашивает: - А как же раньше рвали цветы? Мать объясняет, что это было давно. "Когда я вырасту большая, я обязательно найду цветы, которые можно будет рвать. - Не выдумывай глупости! - ответила мама". Писатель нарисовал искусственный мир, в котором нет живых цветов и естественных чувств, где роботы (это - при всей любви М. Михеева к умным и добрым машинам!) в бессилии щелкают предохранителями, пытаясь постичь значение слова "любит", где люди не знают новых слов о любви, а старые давно отбросили, где желание ребенка сорвать цветок - не что иное, как обыкновенная глупость. Картины этого искусственного мира - страшная в своей обыкновенности и обыденности антиутопия. Так М. Михеев предупреждает об опасностях, которые могут подстеречь людей, если будут преданы забвению заботы об экологии природы и экологии человеческих душ.