Хорхе Борхес - Новая встреча. Неизданные беседы
Речь, конечно же, идет о двух разных аспектах проблемы. Но вернемся к проблеме причинных связей; мне кажется, что, по вашему убеждению, они не обязательно определяются Божественной либо трансцендентной волей.
Наверное, можно было бы поразмышлять обо всей предшествующей истории вселенной, или, если использовать слова еще более амбициозные, обо всем предыдущем космическом процессе; несомненно, в нем все связано, но постичь самую суть — это, как мне кажется, вне сферы человеческого разума, а возможно, также и Божественного.
Надлежит понять первопричину.
Да, конечно. Первопричина должна существовать.
Как представляется мне, вы верите в предопределение свыше, в связь причин и предназначения. Случившееся и должно было произойти таким именно образом.
Да. Совершенно различные понятия: кто-то знает о предопределении или же кто-то его устанавливает. Возьмем, к примеру, кальвинизм или пуританизм, который ведет начало от кальвинизма; мысль о том, что каждому предопределено быть в раю либо в аду — если они, конечно, существуют, — уже сама эта мысль весьма сложна. Да, предопределение должно существовать, но знает ли кто-либо… да, для безграничного разума, уже по самому определению, все возможно, но я не уверен в том, что слова «безграничный разум» имеют хоть какой-то смысл, это ведь противозаконно либо это просто языковая забава.
Иными словами, ни о причинной связи, ни о предопределении мы не можем ничего знать конкретно.
Да, они существуют вне субъекта, знающего об их существовании.
Но коснемся вопроса о религиях, он кажется мне чрезвычайно важным, и мы недавно говорили об этом. Можно ли полагать, что люди верят в какую-либо религию или мифологию в соответствии с тем духовным либо магическим климатом, в который они погружены? Мы говорили, в частности, о Платоне: греки его времени переживали поэзию и философию как реальность, они являлись формой реальности.
Да, но я не знаю: такие слова, как Эрос, например, — соответствовали они какому-либо реальному существу или же они являлись просто метафорой. Этого мы никогда не узнаем, и смысл их изменялся, вероятно, в зависимости от веры либо неверия. Вы, например, знаете латинское выражение: «Sub Jove» («Под Юпитером»), что означает, пожалуй, «под открытым небом», то есть это указывает на то, что Юпитер, в определенном смысле, обозначал пространство. Ну, что- то похожее на слова Спинозы: «Deus sive natura» («Бог либо природа»), верно?
В связи с духовным или магическим климатом, когда во что-то веришь все больше и больше, коснемся такого вопроса: можно предположить, что современники Христа готовы были увидеть и видели то, что готовы были увидеть. Готовы были увидеть духовно.
И, вероятно, чем более простодушен народ, тем легче он принимает что-либо. Мой отец рассказывал мне о епископе Параны, который ездил по всей провинции Энтре-Риос; он всегда был одет в черное, всегда в карете, и, разумеется, привлекал внимание крестьян. И когда он уезжал из какого-либо селения или поместья, скотоводы-гаучо постоянно обсуждали: был ли это епископ Параны или сам Господь.(Оба смеются.) Но, как говорил мой отец, для гаучо эти два слова, возможно, не были различными. Мы говорим сейчас о епископе Параны как о служителе Церкви и о Боге как о творце неба и земли, живущем не во времени, а в вечности. Но едва ли их различали гаучо, жившие в провинции Энтре-Риос в тысяча восемьсот восьмидесятом году. Так что, может быть, наша дискуссия — просто игра словами?
Вероятно. Я, Борхес, хочу процитировать одно ваше стихотворение, в котором, как мне кажется, выражена ваша мысль о предопределении. Это — «Лабиринт»[22]; не знаю, помните ли вы его.
…Наверное, я написал что-либо подобное; прочтите — и, может быть, я его узнаю.
Я и предлагаю его прочитать.
Ну что же, у нас есть время для восемнадцати строк?
(Смеется.) Полагаю, что да. Итак, «Лабиринт»: «Спасти меня и Зевсу не под силу / из этих каменных тенет…»
Кто это говорит: Тезей или Минотавр?
Об этом я хотел спросить именно вас.
А, ну что же, увидим.
«…Из этих каменных тенет. Забыто, / кем прежде был. Остались только плиты / бессменных стен, маячащих постылой / моей судьбой, прямые коридоры, / ведущие по кругу, открывая / знакомую развилку, на которой/за столько лет расселась мостовая…»
Ясно, в этих строках — мысль об очень большом лабиринте, в котором ведущие по кругу коридоры кажутся прямыми. То есть тот, кто смотрит на эту огромную стену, видит ее прямой, но она, конечно же, понемногу изгибается и ведет по кругу.
(Продолжает читать.) «…И снова различаю под ногою / зловещий след в пыли. И слышу снова, / как вечера, сойдясь в кольцо тугое, / рокочут ревом или эхом рева. / И чувствую: в потемках наготове / тот, чей удел, не зная милосердья, — / томить пустыней, добиваться крови / и, наконец, отведать моей смерти. / Мы ищем встречи. Ждать все безысходней, / и если бы конец — уже сегодня!»[23]
Ну что же, мы дошли до конца стихотворения, а я так и не знаю: идет ли речь о Тезее, Минотавре или о том, кто является ими двоими сразу; стихотворение наполнилось бы большим смыслом, если бы его субъектом был бы Тезей или Минотавр, а еще лучше, если бы и Тезей, и Минотавр одновременно. Кажется, в нем говорится о том, что прошло немало времени, а значит, речь должна бы идти о Минотавре, обитателе лабиринта, а не о Тезее, путешественнике, так ведь?
Посетителе.
Ну что же, посетитель, путешественник; пусть будет неясно, от этого стихотворение только выигрывает. Да и нужно ли что-либо объяснять; все, что я сказал только что, не содержит в себе больше смысла, чем само стихотворение, которое для читателей будет расширяться подобно лабиринту, о котором и идет речь в стихотворении.
Я привел его в качестве примера вашего взгляда на предопределение, но сейчас я склонен думать, что это — одно из самых своеобразных ваших стихотворений. Не знаю, согласитесь ли вы со мной.
То, что вы мне сказали сейчас, мне действительно по душе; и особенно мне по душе то, что стихотворение не прояснено до конца.
4. Фантастическая литература и научная фантастика
Освальда Феррари предлагает Хорхе Луису Борхесу ответить на вопросы, заданные итальянским критиком Лучио Д'Арканджело и писателем Анхелем Бономини.
Освальдо Феррари: Каково для вас основное различие между реалистической и фантастической литературой?
Хорхе Луис Борхес: Поскольку мы не знаем, к какому жанру: реалистическому или фантастическому — следует отнести саму вселенную, то ответ зависит от читателя, а также от намерения писателя, так ведь? Но, согласно идеалистическим представлениям, все — фантастика, и все — реальность. А может быть, это все одно и то же.
В нашем веке говорят о фантастическом без фантомов, без призраков и привидений, о фантастическом в интеллектуальном, метафизическом смысле; подчас речь идет о фантастическом как о чем-то близком к парадоксу. Каково ваше мнение об этом?
Я… я полагаю, что первым аргентинским писателем, сознательно разрабатывавшим фантастический жанр, был Леопольде Лугонес,[24] автор сборника «Чуждые силы»; в рассказах из этой книги — и, в частности, в «Изуре» — нет фантомов, призраков; «Изур» — это фантастическая история об одной обезьяне, сошедшей с ума, когда она попыталась заговорить; эту книгу — а о ней обычно забывают — Лугонес опубликовал в первое десятилетие XX века, кажется, в самом начале века. Книга не заигрывает ни с декоративной прозой модернистов, ни с архаизированной прозой тех, кто подражал испанцам, и она прошла почти не замеченной. Но это, без сомнения, — великая книга; в «Антологию фантастической литературы», которую составили Сильвина Окампо, Биой Касарес и я, мы включили, правда, не рассказ «Изур», а «Абдерских скакунов», произведение, истоком которого является один из сонетов… француза Эредиа.
Мои коллеги спрашивают: чем вы объясняете возрождение фантастической литературы в Аргентине?
Не знаю, но предполагаю, что одним из виновников в данном случае являюсь я сам. (Оба смеются). Но я и должен был оказаться виновником; одной из первых прочитанных мною книг были рассказы Эдгара По, те самые, незабываемые, а также великолепные произведения Уэллса: «Машина времени», «Остров доктора Моро», «Первые люди на Луне», «Человек-невидимка» и другие. Все это сказалось и в моих первых фантастических рассказах.
Находятся люди, которые утверждают: в будущем художественной фантастической литературы не будет.
Почему же?
Она будет вытеснена научной фантастикой. Вы разделяете подобное мнение?
