Лидия Чуковская - Борис Житков
Неуважения к труду Житков не прощает даже и в том случае, когда речь идет не о людях, а о животных. Рассказ "Про слона" кончается так:
"Прямо стыдно рассказывать, что мы тут увидели. Слоны с лесных разработок таскали... бревна к речке. В одном месте у дороги - два дерева по бокам, да так, что слону с бревном не пройти. Слон дойдет до этого места, опустит бревно на землю, подвернет колени, подвернет хобот и самым носом, самым корнем хобота толкает бревно вперед... Ползет и пихает... Видно, как трудно ему на коленях ползти...
Их было восемь - всех слонов-носильщиков, - и каждому приходилось пихать бревно носом: люди не хотели спилить те два дерева, что стояли на дороге".
Житкову "стыдно рассказывать" о таком неуважении к труду.
Когда же речь идет о неуважении к труду человека, к труду творческому, Житков испытывает не только стыд, но и ненависть.
Ненависть эта вполне закономерна. В произведениях Житкова воплощена мечта, которая и придает им могучую воспитательную силу: мечта о человеке будущего. Кем он может быть - он, человек свободного коммунистического общества, - если не человеком-творцом? Повести и рассказы Житкова живы этой мечтой, проникнуты ею - вот отчего они обращены в будущее, даже те, в которых говорится о прошлом. И вот отчего у Житкова нет врага более ненавистного, чем человек, лишенный воображения, не верующий в творческий труд; такой человек - враг Житкова, враг человека-творца. Житков неутомимо разоблачает его, умея найти его не только в прошлом, но и в нашем, социалистическом обществе.
Конфликту между людьми-творцами и теми, кто ненавидит всякую дерзкую новую мысль, посвящены многие книги Житкова.
О творческой фантазии Житков размышлял еще в самом начале своего писательского пути. Так, 19 мая 1924 года он писал племяннику:
"Не будь фантазии - всему стоп. Все-таки аэроплан создал "летающий конь" арабских сказок, омоложение - ведьмы и Гёте, подводную лодку - Жюль Верн, и гораздо важнее придумать идею, самую безумную, чем те средства, которыми она осуществится. В арабской сказке есть трубочка, в которую на любом расстоянии можешь увидеть, что в любой части света делается. Не за горами уж это время, когда будет беспроволочная передача изображенья".
В сущности, на тему того же письма, о власти, о силе творческой фантазии, написана книга Житкова "Каменная печать" - книга об изобретателе литографического печатания.
"Все в нем,- говорит Житков, изображая состояние творческого подъема, испытываемого изобретателем, - взгляд, догадка, глаза, слух, обоняние, даже чутье к запаху краски, - все насторожилось, накалилось. И в такие минуты человек видит то, чего обычно не замечает. Ум молниеносно делает выводы, и человек сам не знает и не помнит, как он пришел к заключению - неоспоримому заключению, за которое готов отвечать головой.
Люди сами не знают, какая сила в них таится, и сами потом удивляются на себя, когда вспоминают момент озарения, подъема".
О творческой фантазии, переделывающей мир, о людях, умеющих воплотить фантазию в жизнь, написан очерк Житкова "Чудаки". Это рассказ для маленьких, и потому тут главную роль играют картинки и нет ни фамилий ученых, ни исторических дат, ни таких трудных слов, как "озарение". Но победа творческого труда над косностью и неверием в мощь человека изображена в этой книге вполне осязательно. Житков рассказывает, что однажды, 125 лет назад, в журнале появилась интересная картинка: огромный воздушный шар, к которому подвешена огромная лодка. Разглядывая рисунок, одни говорили:
"- Вот здорово! Вот где бы пожить! А главное - лечу, куда хочу. И нечего бояться: сядешь на землю - не провалишься, а в море опустишься тоже не беда: внизу корабль, на нем и поплывешь по морю. Есть парашют, чтобы тихонько спустить на землю пассажира. Есть и маленький шарик, - он как спасательная лодка при корабле.
Разглядывали и каждому окошечку радовались.
А другие говорили:
- Хи-хи, вот так чудаки! Их надувают, а они облизываются. Это враки, выдумки, и никогда этого не может быть.
Эти люди кулаком стукали по рисунку. Плевали в сторону и уходили вон.
А прошло время, вывелись у этих детей внуки. Стоят внуки на площади, заломили головы, слезы из глаз идут, глядят вверх на блестящую сигару. Под сигарой домик приделан. А там и окошечки, и моторчики, и кухня, и уборная, умывальничек, зеркальца и креслица, а на столе, говорят, там и цветочки поставлены.
Вот где бы пожить!
Глядят внуки и дедушке показывают:
- Гляди-ка: вот они, чудаки-то!
А сигара рычит в небе и ходит над городом кругами. А в сигаре люди сидят и говорят:
- Летим, куда хотим".
Есть у Житкова повесть, в которой противопоставление творцов и мечтателей людям с плоскими умами, с пустыми душами доведено до страшной остроты. И противопоставление это сделано не в обобщенной, не в условной, отвлеченной форме, как в очерке "Чудаки", а конкретно, в образах живых людей, в конкретной исторической действительности. Эксплуататорские классы в Советской стране уничтожены, но живут еще среди нас люди, сохранившие психологию тунеядцев, органически ненавидящие творчество и творцов, - о них и написана книга Житкова. Я имею в виду незаконченную и ненапечатанную повесть "Без совести". Житков писал ее семь лет - с 1929 по 1936 год. Задумана она была как произведение для детей, но негодяй, изображенный в повести, с каждой страницей превращался в такое циническое и грязное чудовище, что даже Житков, смело вводивший в свои рассказы для детей острый жизненный материал, постепенно перестал считать свою повесть детской. Содержание ее таково. Советский изобретатель инженер Камкин, человек гениальный, изобрел аппарат, который мог летать на огромной высоте, просверливать насквозь горы, внедряться в землю, опускаться на дно моря. Чертеж аппарата попал в руки отъявленному негодяю, громиле; тот, приняв участие в ограблении банка, бежит за границу, в Германию, строит аппарат и употребляет это техническое чудо не на благо человечества, как мечтал инженер Камкин, а на совершение всевозможных злодейств: он разрушает города, похищает и сбрасывает с высоты женщин, протыкает насквозь слонов, давит их, как тараканов, и т. д. Однако, хотя эти злодейства и велики, ни одно из чудовищных преступлений, описанных автором, не производит на читателя такого действия, как разговор между гениальным изобретателем, забывающим еду и сон для вдохновенной работы, и человеком "без совести", ненавидящим творческий труд советских людей, презирающим изобретателя, поглощенного творчеством.
Повествование ведется от имени человека "без совести", грабителя, проникшего в дом к Камкину под видом монтера. Камкин вышел на минутку к знакомым попросить в долг три рубля, а монтер пробрался к нему в кабинет и начал рассматривать чертежи. Внезапно Камкин пошел в комнату.
"Вдруг слышу за плечом, - рассказывает монтер, - "ах, вы интересуетесь?" Камкин. Отворил, значит, своим ключом и накрыл меня. Я нарочно не сразу даже обернулся. "Да, говорю, интересно. Только вздор". И захлопнул папку. Он уцепился: "Почему же вздор? Против чего вы возражаете? Нет, давайте. Покажите, что у вас вызывает сомнение?" И он раскрыл папку. "Все, - отрезал я, - все чушь и галиматья, от корки до корки". Я хотел повернуться. Он покраснел, как свекла, и схватил меня за рукав. И тут он начал сыпать. Я стоял к нему боком, а он загораживал мне дверь и сыпал, сыпал. Потом я сел на его диван и стал на него смотреть. Он подсовывал мне свою махорку я без отдыха трепался вот уже полчаса. Расходился, хоть за пивом посылай. "Я, говорит, все чувствую, всякий материал, всякую сталь, бронзу, алюминий; я знаю, как он прогнется, когда он сломается, я его чувствую, как скрипач струпу". Я перебил: "трепач, говорите, струну!" Он вскинул голову: "скрипач, я говорю" и сделал руки, будто играет на скрипке... "Ведь приказчик в лавке не вычисляет, какой веревкой завязать пакет... Он чувствует. Вы сами не станете вынимать иголкой пробку из пивной бутылки - без всякого расчета вам ясно, что иголка сломается. Но вот у меня это чувство тоньше, точнее, я все вижу, я знаю, где материал напряжен, как будто это была моя собственная рука, которая держала бы тяжесть". Он еще долго разводил бобы. "Вы все еще не верите, говорит, что я наперед все предвижу?" Я прищурил глаза и спросил этого трепача: "а трешку вам удалось стрельнуть?" Он сразу смолк и брови поднял. "Три рубля вы, скажите, достали? А?" Он тогда затряс головой: "нет, нет, он мне не дал". "Так вот то-то", - я сказал и пошел в сени".
Чувствуется, что это обывательское, самодовольное "то-то", обращенное к творцу и труженику, ненавистью гложет Житкова. Камкин - человек будущего общества, созидатель, художник, Житков его в обиду не дает. И в большой повести Житкова, как и в его маленьком очерке "Чудаки", победа остается за тем, кто, быть может, не умеет "стрельнуть трешку", но умеет воплотить свою творческую фантазию в жизнь: гениальный изобретатель находит средство на расстоянии заставить аппарат слушаться не грабителя, а его, Камкина. Злорадное "то-то", сказанное монтером, было преждевременным. Торжество принадлежало не ему, хотя он умел не только "стрельнуть трешку", а и банк ограбить, - победил человек-творец, человек-созидатель, работающий для счастья человечества.
