Анатолий Кузнецов - На «Свободе». Беседы у микрофона. 1972-1979
Когда это вдохновенно поют большие массы людей, да еще с оркестрами, да еще вставая или маршируя, согласитесь, что мороз может пробрать по коже.
Мощные эмоции несомненно благородного порыва «Интернационала» охватывают самые глубины людских душ, могут вести на подвиги, на жертвы, на смерть. Сложные политико-экономические построения марксизма получили в «Интернационале» переложение на ясный и простой язык, доступный грамотному и неграмотному. Большие массы людей, даже не прочтя ни одной книги, считали и считают себя коммунистами уже потому, что полностью согласны и с несколькими лозунгами и словами «Интернационала».
Случалось в истории не раз и не два, что некоторые, казалось бы, несомненно благородные песни при детальном рассмотрении оказывались заблуждением, нонсенсом или шаманством. Приходит вдруг час, когда всем становится странно: как это вообще можно было петь?
«Сталин — наша слава боевая, Сталин — нашей юности полет. С песнями борясь и побеждая, весь народ за Сталиным идет», «В бой за Родину, в бой за Сталина!» — от этих песен в не так далекое время у многих мороз шел по коже, кипели благородные чувства.
В марте 1953 года, когда умер Сталин, один мой знакомый журналист, плача, сказал: «Скольких прекрасных песен теперь не станет!» Горе его было искренно и велико.
В песнях есть колдовская сила, способная побуждать нас как к добру, так и ко злу, гипнотически представив его добром, и в последнем случае человек под песню может пойти на такое, на что, трезво мысля, никогда бы не пошел. Аналогично тому, как пьяный, разоряясь, дерясь, убивая, всегда ощущает себя безгранично правым, а протрезвясь, может быть потрясен тем, что так уверенно кричал или творил.
Отвлекаясь от эмоциональной (и, на мой взгляд, главной) стороны «Интернационала», спокойно в него вдумавшись, вдруг ощущаешь тоже что-то вроде потрясения. Давайте внимательно разберем эти слова: «Весь мир насилья мы разрушим…»
Благородно и правильно. Не так ли? Мир насилья не должен существовать. Его следует заменить миром справедливости. Как? Разрушим. Чем? Насилием же. Было бы совсем точно: «Весь мир насилья мы насильем же разрушим».
Историческая практика доказала, даже с лихвой доказала, что революционное насилье всегда страшнее, кровавее, более жестоко, чем мир, который оно уничтожает. Революционеры уверяют, что это явление краткое, вынужденное, только на период разрушения. Оставим это на их совести. Та же историческая практика доказывает, что насилье, родившись, уже не прекращается, пока его не сменит другое насилье, и так далее, без конца. В самом лучшем случае революция заменяет старый мир насилья равноценным ему новым миром насилия.
Весь и вечный корень зла — именно в методе насильственного разрушения. Видимо, все-таки зло невозможно уничтожить злом же. Здесь кроется фатальная закономерность, которую чувствовали и видели многие, от Христа до Толстого и Ганди, но с которой абсолютно не желают считаться все революционные реорганизаторы мира — и все до единого, с последовательностью поистине удручающей, берутся переделывать мир все теми же и теми же методами, в общем-то, каменного века, методами звериными.
Вероятно, в конце концов уставшее от крови человечество когда-нибудь поймет, что если зло вообще можно чем-либо уничтожить или ограничить, то разве только добром. До тех пор возможно одно только нагромождение жертв.
«Весь мир насилья мы разрушим до основанья…»
Поскольку весь старый мир есть мир насилья, то «Интернационал» призывает сломать его целиком, действительно до основанья, до последнего кирпича и гвоздя, чтобы сделать все заново. Неужели только для красного словца сказано это лихое «до основанья»? Все-таки это гимн, программа для миллионов.
В создававшейся тысячелетиями людской цивилизации накоплено множество ценностей, и призывать к разрушению всего до основанья есть трагикомическая нелепость. Вместо «весь мир насилья мы разрушим до основанья», может, было бы умнее сказать «насилье в мире мы прекратим» или что-то в этом смысле. Но это уже два совершенно разных смысла.
Октябрьская революция показала, что лозунг «Интернационала» понимается и выполняется буквально. Бессмысленно ломались, разрушались, жглись исторические, культурные, материальные ценности. Это исторические факты.
Пожилые люди, видевшие это своими глазами, подтвердят, что в те времена серьезно дебатировались вопросы полного снесения железных дорог, заводов, домов — на том основании, что они созданы миром насилия, а для подлинного строительства нового мира нужно все начать сначала, с пустого места. Это тоже исторический факт, о котором стыдятся упоминать в советской истории. У Ленина и его правительства хватило здравого смысла обуздать горячие головы, но анекдотический призыв гимна как пелся, так и поется себе, как ни в чем не бывало.
Сложное дело разрушать, но стара как мир истина, что это-то как раз самое легкое. Не нужно много ума, чтобы разрушить. А что затем?
«… А затем мы наш, мы новый мир построим, — кто был ничем, тот станет всем».
Да, обнадеживающая и приятная перспектива для того, кто был «ничем». А те, кто был «всем», что с ними?
На этот счет «Интернационал», кроме «разрушим до основанья», дает довольно ясные руководства к действию: «Лишь мы, работники всемирной великой армии труда, владеть землей имеем право, но паразиты — никогда! И если гром великий грянет над сворой псов и палачей, — для нас все так же солнце станет сиять огнем своих лучей».
Иными словами, для всей этой своры, которая была «всем», в новом мире места под солнцем нет. Они списываются в расход, их место занимают те, кто был «ничем». Следовало бы не оставлять недосказанности: «Мы новый мир построим: кто был ничем, тот станет всем, а кто был всем, тот станет ничем».
Но в таком виде заявление почему-то вызывает улыбку. Гимн становится несколько смешным. Потому что при недосказанности все выглядит так благородно и прекрасно, а стоит поставить точку над «i» — и встает вопрос: так что же тогда, собственно, изменяется? В принципе, обыкновенный грабительский передел? Имущие становятся неимущими, неимущие становятся имущими.
Нет, возражают революционеры, в новом мире все будут равны. Все, да не все: уже за исключением той части общества, над которой «грянул гром», либо поставленной к стенке, либо переведенной в категорию «ничто», изгоев, с распространением изгойства и на потомство их. Лишенцев и врагов народа, по советской терминологии.
Таким образом, в принципе, на смену старому миру привилегированных и бесправных приходит новый мир привилегированных и бесправных. Все — наоборот, и столько шума ради такого банального результата? Это, повторяю, бывало, начиная с каменного века и во все века: убивали князьев и садились на их места, свергали королей и занимали трон, и говорили при этом громкие слова, и пели песни, благословляющие разбойный передел. Не ново это под луной.
«Нет! — возмущенно закричит любой коммунист. — В этот раз ново именно то, что на место прежней элиты не садится новая элита, а все трудящиеся разделили равноправно блага и трон. А это демагогия».
Думаю, сам Ленин отдавал себе в ней отчет, обещая каждой кухарке управление государством. Жизнь доказывает, что каждая кухарка все-таки не может управлять государством. Равноправно-безлично самоуправляющееся общество — абстракция. Из массы кухарок моментально выделяются такие, которые только управлением и занимаются, а остальные как готовили щи в старом мире, так готовят их и в новом. Не все общество, а лишь эти выделившиеся в элиту кухарки занимают место прежних, тех, кто был «всем», практически для них единственно и произошел переворот.
Далее уже частности. Кто половчее, не теряя времени поживился. Правящие кухарки щедро раздают второстепенные блага остальным, менее удачливым кухаркам. При всех переворотах власти происходит передел благ и раздача наград. Жизнь стабилизируется уже под новой «сворой псов и палачей», но начинать приходится от пункта, более далекого от благополучия, нежели раньше, поправляя разруху, заново создавая растоптанное и сожженное при грабеже.
Даже через полстолетия после переворота люди в СССР живут на безобразно низком уровне по сравнению со странами, где продолжали трудиться и в разбойные переделы не ввязывались.
Заколдованный и безнадежный круг. Закон неуничтожимости зла злом неумолимо вступает в силу в момент вынесения первого революционного смертного приговора, в момент, когда перо теоретика выводит: «Экспроприация экспроприаторов», что абсолютно точно переведено народом на людской язык: «Грабь награбленное».
Потому что массы, подстрекаемые к убийству и грабежу, независимо ни от каких теоретически прекрасных мотивировок, становятся не чем иным, как убийцами и грабителями прежде всего. Их ведут убийцы и грабители прежде всего. Когда поубивают всех, кого хотели убить, возьмут, все что хотели взять, — окровавленные руки уже не годятся для строительства добра.
