Миле Белаяц - Кому нужна ревизия истории? Старые и новые споры о причинах Первой мировой войны
Британский историк Боян Алексов тоже критикует Кларка, который стремится к тому, чтобы сместить в сторону Сербии фокус рассмотрения глубинных причин Великой войны. В книге, которую нельзя назвать новаторской ни в связи с используемыми источниками, ни в отношении применяемой методологии, утверждается, что после Сребреницы стало ясно: сербский национализм – активный субъект исторического процесса. При этом Кларк ни в коей мере не может считаться специалистом по Балканам, о чем свидетельствуют и допущенные им многочисленные фактологические ошибки. Вслед за другими критиками Алексов отмечает, с одной стороны, автор восхищается старой Монархией, безотносительно всей истории с оккупацией, аннексией и управлением Боснии, а с другой – испытывает антипатию к Сербии, которая изображается в самых мрачных тонах. В представленной истории нет ни слова о глубоком недовольстве мусульман, их выселении, восстаниях. Сомнительны аналогии, которые Кларк усматривает между событиями далекого прошлого и сегодняшними перипетиями, связанными с Ираном, войнами 1991–1995 гг. Однако главный изъян работы – тенденциозный подход к выбору источников и постоянное морализаторство[478].
Кларк, а также некоторые другие историки и критики, продвигающие подобную литературу, не замечают или не хотят замечать описанный Андреем Митровичем диссонанс между скоропалительными решениями, принимавшимися под предлогом сербской ответственности и приближавшими начало войны, и официальными донесениями, поступавшими из Сараево, а потом и от специального делегата Фридриха фон Визнера (13 июля). Тогда ответственные лица и сам Визнер могли только констатировать, что совершившие покушение настаивают, что замысел их собственный и они только за помощью обращались к Цигановичу и Танкосичу. Визнер телеграфирует, что не только «имеются основания сомневаться в том, что национальное движение в Боснии и Герцеговине поддерживалось какими-то организациями в Сербии, которым благоволило сербское правительство, но и что “невозможно доказать участие сербского правительства в покушении, его подготовке или снабжении оружием злоумышленников”. Что-то вроде “нет возможности подозревать”, потому что имеется “намного больше поводов полагать, что это исключено”»[479].
О донесении, отправленном Визнером из Сараево 13 июля, вспоминает в своей работе «Год 1914» и французский историк Жан-Жак Бекер. Документ, который «потом забыли», всплыл только в 1919 г. во время Мирной конференции благодаря использовавшим его американским экспертам[480].
Таким образом, Кларк не хочет видеть или признавать факт, что Визнер и правительство за восемь дней до принятия решения о войне против Сербии (некоторые по этому поводу обрадовались сразу после покушения: «Война, война, война!») все еще искали предлог, который им не удалось обнаружить и после начала военных действий. Вышеприведенное недвусмысленно подтверждает это. Кларк сам невольно приводит данную информацию, добавляя при этом, что донесением Визнера воспользовались те (в том числе и участники Мирной конференции – М. Б.), кто утверждает, будто «Австрия решилась на войну безотносительно произошедшего в Сараево, которое лишь мимоходом упоминалось в качестве предлога»[481]. Реальная ситуация, по словам автора, была намного сложнее. Визнер на самом деле знал, что сербское правительство замешано, «однако имевшиеся у него доказательства не принял бы суд. Поэтому он не хотел использовать их в официальном процессе против Сербии. Об этом он четко заявил по возвращении в Вену». Следовательно, согласно Кларку и самому Визнеру, его телеграмму «совсем неправильно поняли». Об этом бывший специальный делегат рассказывал известному американскому историку Бернадотту Шмидту[482].
Кларк потом долго доказывает, что Вена хотела, чтобы все прошло идеально, насколько это возможно. При этом она не обратила должного внимания на «Черную руку», зациклившись на «Народной одбране» с ее «фантастической структурой». Автор не понимает, что «Народную одбрану» выбрали, потому что ее центр находился за границей (в Белграде) и ее руководство пользовалось правительственной поддержкой. Поэтому не составляло труда доказать, что сербское правительство знало об обществе и помогало ему. «Черная рука» выступала против кабинета во время июньского политического кризиса в Сербии, вследствие чего доказать связь между ними представлялось проблематичным. Как пишет Пфеффер, Чабринович под палками подписал в полиции протокол, в котором говорилось, что он получил деньги от Народной одбраны, а за оружием обратился к Милану Прибичевичу[483]. Кларку следовало бы знать, что австро-венгерские власти и их представители в Белграде следили за «Черной рукой» со дня ее основания[484]. Что касается Визнера, то перед ним стояла задача политического свойства, что нашло отражение и в его телеграмме. По-другому и быть не могло в обстановке поспешности, в которой австро-венгерские власти сочиняли ультиматум Сербии. Если каких-то подозрений не хватало для процесса, ничто не мешало Визнеру помочь правительству. Однако он по своей воле пишет: «…“что-то подобное нет оснований даже подозревать”, так как есть “намного больше причин утверждать, что это исключено”». Кларк ни о чем подобном не информирует своего читателя, зато обильно цитирует то, что потом Визнер вспоминал в разговоре с Б. Шмидтом.
Судебный следователь в Сараево Лео Пфеффер приводит детальную информацию о сотрудничестве с Визнером, который «верно проинформировал Вену, что на основе документов следствия по делу о покушении нельзя сделать вывод о том, что официальная Сербия имела к нему отношение». Отправленная им депеша гласила: «Элементы, относящиеся к периоду до покушения, не предоставляют никаких доказательств, подтверждающих факт пропаганды, осуществляемой сербским правительством. Однако сам факт, что движение получало из Сербии поддержку, оказываемую различными объединениями, служит хоть и слабым, но все-таки достаточным основанием… Нет абсолютно никаких доказательств того, что сербское правительство знало о покушении или о подготовке к нему или готовило оружие для его осуществления. Напротив, многое свидетельствует о том, что это было невозможно… Бомбы происходят из сербских складов – это не вызывает никаких сомнений. Однако ничто не указывает на то, что заговорщики получили их с этих складов ad hoc. Их могли передать им вооруженные комиты. Некоторые манифестации, имевшие место после покушения, – следствие пропаганды со стороны Народной одбраны. Целесообразно произвести дополнительное расследование в этом направлении. Готовятся мятежи, которые могут состояться в скором будущем». Два последних вывода Визнер, по мнению Пфеффера, сделал на основании информации, полученной в Земельном правительстве в Сараево. В документах следствия ни о чем подобным речи не шло[485].
Тот факт, что в предъявленном Сербии ультиматуме отсутствовал даже минимум правовых аргументов, демонстрирует несостоятельность кларковских конструкций, основанных на свидетельствах Визнера. В послании, полученном от барона Гизля, имелись одни инсинуации, столь притянутые за уши и расплывчатые, что они касались даже покушений, которые за последние годы в Австро-Венгрии совершили не сербы, а представители других национальностей.
Не согласилась бы с Кларком и Барбара Елавич, по мнению которой австро-венгерские власти сделали упор на Народной одбране, потому что общественность знала о ее деятельности. «Слабым местом габсбургских построений, оправдывавших жесткую линию в отношении Сербии, было отсутствие конкретных фактов. Следователи не предоставили доказательств ни того, что имел место сербский заговор, пользовавшийся поддержкой со стороны государства, ни того, что сербское правительство инспирировало террористическую деятельность весной 1914 г.». Эти затруднения, по словам Б. Елавич, признавал и сам Визнер. После войны она читала его воспоминания, но, в отличие от Кларка, не попалась на их удочку[486].
Милан Чурчин в 1937–1938 гг. объяснял послевоенную активность Визнера «его потребностью оправдаться за тот грех, который он совершил, отправив известное донесение» (13 июля 1914 г. из Сараево). «И раньше, и сейчас он неутомимо пытается обнаружить и доказать какую-нибудь связь между Сараевским покушением и официальной Сербией. Для этого он написал и опубликовал в вегереровом “Die Kriegsshuldfrage” целый ряд материалов и одну статью, в которых ссылается на недоступные остальным материалы (из венских государственных архивов)». Чурчин указывает, что Визнер особенно активизировался после того, как общественности о себе напомнил Пфеффер. В заключение редактор «Новой Европы» пишет: «Вождь австрийских легитимистов г. Визнер одержим только собственной (австро-германской) трактовкой проблемы ответственности за развязывание войны, которую он во что бы то ни стало стремится навязать каждому. При этом не важно, что он противоречит фактам, даже тем, что он сам приводит»[487].
