Кирилл Бенедиктов - Чёрный лебедь. Политическая биография Дональда Трампа
На этом фоне бескомпромиссная позиция Дональда Трампа — который обещает отгородиться от нестабильной Мексики «великой стеной» (причём за счёт Мексики), намерен депортировать «потенциально» миллионы нелегальных мигрантов и обещает проводить жёсткую политику в отношении переселенцев из мусульманских стран, в том числе, сирийских беженцев, — выглядит по‑настоящему революционной. Более того, она во многом отвечает чаяниям избирателей и настроениям низового и среднего звеньев Республиканской партии. Но для партийного истеблишмента она остается недопустимо радикальной — в том числе и потому, что существует реальная опасность оттолкнуть от себя тех испаноязычных избирателей, которые еще поддерживают GOP (на президентских выборах 2012 г. таких было 27 %). Очень показательно в этом смысле высказывание одного из молодых представителей республиканского истеблишмента, латиноамериканца по происхождению, Карлоса Рубело: «Дональд Трамп делает и говорит то, что мы учим не делать наших детей»[314].
Для Рубело, как и для многих других политиков‑республиканцев, представляющих округа с преобладающим испаноязычным населением, стремительное восхождение Трампа грозит потерей поддержки электората. Ведь, согласно опросам Washington Post и Univision, 8 из 10 испаноязычных избирателей негативно относятся к Трампу и его программе — и это не может не сказываться на их поддержке конгрессменов‑республиканцев на местах.
Однако верно и то, что Трамп сумел мобилизовать электорат республиканцев так, как это не удавалось еще ни одному кандидату от GOP за последние десятилетия. Это вынуждены признавать даже те, кто не слишком ему симпатизирует. «Дональд Трамп, я думаю, подключился к энергии, которая приводит все больше людей на выборы, — считает Джефф Денхем, конгрессмен от 10 избирательного округа в северной Калифорнии, где победу на выборах дважды одерживал Обама. — Вы получили множество избирателей, голосующих впервые. Вы получили некую новую энергию. Я думаю, это другая электоральная модель».
Что касается внешнеполитической программы Трампа, то, как уже было сказано, она выдержана в духе realpolitik, что также импонирует «потерянным белым избирателям», чье равнодушие к выборам на протяжении всего периода господства демократических либеральных интервенционистов и крестоносцев‑неоконсерваторов красноречиво свидетельствует об их симпатиях к изоляционизму. Вероятно (но не подкреплено данными социологических исследований), электорат Трампа одобряет его намерение наладить добрые отношения с Россией — хотя, как представляется, этот вопрос не имеет для массового американского избирателя того значения, какое придают ему многочисленные симпатизанты Трампа в нашей стране.
В то же время, очевидно, что даже намек на возможное изменение позиции Вашингтона по отношению к российскому лидеру вызывает крайне болезненную реакцию американской элиты. При этом следует учитывать, что реальные шаги Трампа в случае, если ему все же удастся выиграть выборы, могут существенно отличаться от его предвыборных заявлений. Но даже его риторика, резко отличающаяся от надпартийного мейнстрима, пугает истеблишмент.
Сочетание довольно дружелюбной по отношению к Владимиру Путину риторики Трампа с резкими нападками на него антироссийски настроенных групп американской политической элиты вызывает у отечественного наблюдателя поверхностное, и, в целом, довольно ошибочное впечатление о некоей «пророссийской» позиции Дональда Трампа. В действительности, стратегия Трампа заключается в том, чтобы подвергать критике политику действующей администрации и позиции политиков‑конкурентов. Кроме того, будучи не профессиональным политиком, а бизнесменом, он действительно свободен от идеологической нагрузки, вызывающей аберрацию зрения мейнстримных политиков каждый раз, когда они обращают взгляд в сторону России. Однако предполагать, что Дональд Трамп занимает какую‑то специфически пророссийскую позицию, было бы неправильно: если политическая конъюнктура изменится, то, вполне вероятно, изменятся и его политические симпатии. Не стоит забывать, что за год до начала своей предвыборной кампании он высказывался в поддержку антироссийских санкций и критиковал Обаму за недостаточную, на его взгляд, помощь Украине. Трамп также не возражал против вступления Украины в НАТО и заявлял, что в отношениях с Россией Америка должна демонстрировать свою силу[315].
Кроме того, из его публичных выступлений (в частности, перед военными) можно сделать вывод, что, несмотря на всю дружественную риторику в адрес Владимира Путина, он считает Россию одним из основных геополитических соперников США. Так, выступая на палубе легендарного корабля‑музея «Айова» в порту Лос‑Анджелеса 15 сентября 2015 г., с речью, посвященной национальной безопасности США, он заявил: «Мы сделаем наши вооруженные силы столь крупными и мощными, таким сильными, что вряд ли мы их будем когда‑либо использовать — просто потому, что никто не захочет с нами связываться… У нас будет президент, который будет пользоваться уважением со стороны Путина, со стороны Ирана…»[316] (Стоит отметить, что на эту встречу пришли несколько тысяч ветеранов армии и флота США, встретившие речь Трампа бурными аплодисментами и прерывавшими его довольно воинственное выступление криками поддержки).
Тем не менее, его приверженность realpolitik, прагматизм и свобода от идеологических клише, безусловно, выгодно отличают его и от Хиллари Клинтон, и от таких республиканских «ястребов», как Марко Рубио. Характерно, что в конце февраля 2016 г. Трамп нанял себе в качестве внешнеполитического советника бывшего главу военной разведки министерства обороны США (РУМО) Майкла Флинна, который известен, как сторонник конструктивного диалога между США и Россией по сирийскому вопросу[317].
Но не только прагматизм и готовность выстраивать нормальные отношения с Россией делают Трампа опасным в глазах республиканского истеблишмента. Не менее болезненно воспринимаются и нападки миллиардера на Саудовскую Аравию, тесно связанную через многочисленные лоббистские структуры как с частью элиты Великой Старой партии, так и с некоторыми демократическими политиками (в частности, с Фондом Клинтонов).
По крайней мере, часть политической элиты США, заинтересованная в сохранении добрых отношений с королевским домом ас‑Саудов и сопротивляющаяся попыткам администрации Обамы переформатировать систему союзов на Ближнем Востоке в пользу Ирана, воспринимает подобные заявления как покушение на внешнеполитические устои. Еще более запутывает ситуацию то, что обвиняя Саудовскую Аравию в атаке на башни‑близнецы, Трамп в то же время осуждает иранскую разрядку Обамы («ядерная сделка с Ираном — это плохая сделка») и выступает в поддержку Израиля. Тем не менее, представители истеблишмента GOP и консервативные политические обозреватели, такие, как Марк Левин, поспешили объявить Трампа «truther’ом» (от «Движения за истину» — 9/11 Truth movement), сторонником «теории заговора» и «беспредельщиком» (radical kook)[318].
Понятно, что для огромного большинства профессиональных политиков, политтехнологов и экспертов, привыкших к определенной внешнеполитической модели, сложившейся в Вашингтоне за последние десятилетия, Трамп — это угроза, прежде всего, личным интересам. Люди выстраивали карьеры, обрастали полезными связями (в том числе и через лоббистские структуры), зарабатывали большие деньги — и все это потому, что принимали правила игры, установленные после победы США в Холодной войне. И тут, откуда ни возьмись, появляется вдруг человек — и даже не политик, а бизнесмен — готовый эти правила поменять. Поменять, исходя не из каких‑то идеологических соображений, а просто потому, что следование этим правилам, с его прагматической точки зрения, завело страну в тупик.
Неприятие Трампа американским политическим истеблишментом — и почти всеми главными СМИ страны — объясняется, не в последнюю очередь, и этим, вполне материальным, даже «шкурным», страхом потерять все активы, накопленные в ходе эксплуатации системы внешнеполитических отношений и связей, сложившейся, в основном, при Клинтоне, и продолжавшей благополучно (с точки зрения ее бенефициаров) функционировать при Буше‑младшем и Обаме.
Для этих людей Хиллари Клинтон, чей вклад в формирование этой системы немногим уступает вкладу ее мужа, не просто предпочтительнее на посту президента, чем Дональд Трамп — она просто обязана торжественно войти в Белый дом, чтобы система, обеспечивающая истеблишменту пролонгацию его благополучия, продолжала работать без перебоев. В этом смысле, именно Хиллари Клинтон и ее сторонники, а не Дональд Трамп и сочувствующие ему избиратели, могут быть названы «консерваторами» — поскольку первые кровно заинтересованы в сохранении, «консервации», существующей модели мировой политики, а вторые хотели бы ее изменить. Ключевым моментом здесь является вопрос о целях. Американская политическая элита, считающая Трампа «чудовищем Франкенштейна», сожравшим Великую Старую партию, обвиняет его в том, что он хочет распустить НАТО, готов «прогнуться» под Путина и начать торговую войну с Китаем, которая приведет США к рецессии. Но достаточно внимательно проанализировать выступления и книги самого Трампа, чтобы сделать противоположный вывод: все предложения кандидата в президенты от Республиканской партии по реформированию внешней политики США направлены на то, чтобы вернуть Америке ее мощь и влияние, которые, с точки зрения Трампа, она потеряла, «распыляя» ресурсы по всему миру — руководствуясь соображениями, не отвечающими концепции Realpolitik. Неожиданный (для многих) и стремительный взлет Трампа — во многом следствие роста «глубинного патриотизма», мало, либо вообще никак не связанного с гуманитарным интервенционизмом и практикой экспорта демократии по всему миру. Очень грубо и очень приближенно можно сравнить это подспудное движение с настроениями в позднесоветском обществе, когда «безвозмездная помощь» якобы социалистическим, ориентирующимся на СССР, африканским государствам воспринималась как тяжелое и не имеющее рационального объяснения обременение для страны, испытывающей проблемы с инфраструктурой, энергообеспечением и даже снабжением продовольствием[319].
