Сергей Кургинян - Суть времени. Цикл передач. № 01-10
Итак, проект «Модерн» важен потому, что этот проект указывает на основополагающее, фундаментальное качество идеологии. Идеология не может быть привязана к территории, потому что территория материальна. Сколько ей ни придавай особого смысла, сколько её ни сакрализуй, она всё равно материальна.
Идеология не может быть связана с природными циклами, потому что человек — существо в существенной степени внеприродное. Идеология может быть связана только с тем, что отделяет человека от природы живой и неживой, — с духом, со смыслом, с идеалом, с социально-культурными большими проектами.
Проект «Модерн» — это идеология, потому что он адресует к социально-культурным основаниям жизни.
А какое-нибудь «евразийство» — это не идеология, потому что она адресует к территории, на которой складываются какие-нибудь уклады.
Фашизм — это идеология. Отвратительная, абсолютно разрушительная для России. Тогда Россия должна покаяться в другом — что она победила «замечательную» фашистскую идеологию в 1945-м году. Она ж не хочет в этом каяться. Вся не хочет. Тогда о чём мы говорим? Но фашизм — это идеология.
А национализм — не идеология. Ну, не идеология и всё! Потому что непонятно, о чём идёт речь. Давайте вот с этим разберёмся в соответствии с этим же проектом «Модерн».
Человеческие сообщества в истории прошли определённую эволюцию. Они трансформировались. И это оставило свои следы на теле человечества, как в культуре, так и в реальной жизни существующих сейчас народов. Древнейшими микроэлементами в которых человечество, ещё не обладая полноценными государствами, уже заявило о себе, как о чём-то неслыханном, не имеющем аналогов среди живого и неживого.
До человеческого был род. Род строил себя в соответствии с неким родоначальником. Например, в Библии существует род Авраама, праотец — Авраам. Если смотреть по той же Библии, то есть ещё более мелкая единица — колено. Колено Иакова. Это существенный элемент внутри рода. Но род в целом (или колено) существовал отнюдь не только в кочевых племенах, начинавших строительство государства Израиль. В той же Шотландии до сих пор есть род МакГрегоров или какие-то ещё другие роды. Они существуют, как следы тех видов человеческого существования, которое было давным-давно. В России есть замечательное выражение: «А какого ты роду-племени?»
Племя — это уже следующий момент. Это уже более крупная единица, чем род, ибо для того, чтобы племя сформировалось, нужны организованные определённым образом обмены невестами между разными родами. Вот в этом роду есть жених, а в том роду есть невеста. И они должны каким-то институализированным образом, ритуальным образом обмениваться друг с другом. Тогда возникает племя как более сильная единица.
За племенем есть единица — народность, которая есть совокупность племён. Если классическим родам (кочевым или некочевым, неважно) до возникновения мировых религий свойственны простейшие формы религий, очень часто отдающие шаманизмом или чем-нибудь другим, если племена уже имеют более разветвлённые, но примитивные типы язычества, то народность — это такой олимпийский пантеон, в котором возникает центральный бог, свой Зевс, вокруг которого боги отдельных племён и родов образуют группу по некоей соподчинённости. Если вглядеться во всех этих олимпийских богов, то ты видишь, что когда-то они были богами отдельных племён на той территории, на которой племена теперь объединились в народность.
Когда из народности возникает народ? В каком-то стихотворении, строчки которого случайно запали мне в голову, было сказано: «И в великий народ превращается племя». И в великий народ превращается племя.
Тогда возникает большая религиозная форма, монотеистическая, и тогда возникают народы. Не французская народность или не народности и племена, населяющие территорию Ближнего Востока, а возникает народ как единство веры и народности. Народность обретает веру. Большую веру. И превращается в народ.
Я говорил в ходе передач «Суд времени»: «Государство — это средство, с помощью которого народ длит и развивает своё историческое предназначение». Возникает историческое предназначение. Исторически, прошу прощения за тавтологию, оно возникает только вместе с большой монотеистической верой, вместе с историей, в которой возникает некая направленность (не цикличность, а направленность) времени. Вместе со всем этим возникает народ — очень высокая форма общности.
А потом эта форма общности начинает рушиться.
Как она рушится? Народ объединён единой верой. Да, француз — это католик. Но потом появляются гугеноты. И гугеноту непонятно, почему король, суверен, на его территории может быть такой священной фигурой, если его помазали (не важно в Реймсе или где-то ещё)? Его кто помазал? Папа Римский? А кто такой Папа Римский? Это сатана… Вместе с религиозной войной начинает расшатываться народная религиозная идентичность.
А кроме этого, возникает ещё более страшный и странный момент — светские люди. Светские. И эти светские люди, они ни в Папу не верят, ни в Лютера. Ни в того, ни в другого. Ну, не верят и всё тут! И что тогда с ними делать? Они вроде на французском языке разговаривают, ходят по одной земле и налоги платят, а в Бога не верят. Пока это единицы, их можно сжечь на костре инквизиции. Потом их становится всё больше и больше. Уже инквизиция захлёбывается… А потом оказывается, что их, неверующих-то, светских, уже чуть ли не больше, чем верующих. И они в таких вполне «продвинутых» слоях общества, как сейчас бы сказали, среди городского населения. Что с ними делать?
Как заново это всё объединять? Традиционное общество рушится. Рушатся все его скрепы. А люди хотят сохранить общность и государство. И что тогда они изобретают? Они изобретают новую, очень мощную и в чём-то неслыханную по отношению ко всем предыдущим общность под названием «нация».
Нация — это не народ. Нация — это как бы «народ минус вера». Это — идентичность, уже не построенная на вере. А на чём же она тогда строится? Нация — это как бы «народ минус традиция». Пушкин писал: «Привычка — душа держав». Да? Нет привычки как души державы, а что же есть? Возникает новый регулятор в нации. Этим регулятором является писанный, строгий закон. Возникает новая идентичность. Она уже не апеллирует к вере. Она апеллирует к истории, культуре, языку, гражданству и «священным камням прошлого» — этосу. И она говорит, что она апеллирует только к этому.
А в этот момент, поскольку народ как форма трещит по швам, всё летит в обратном направлении: на месте народа появляются народности, а на месте народностей появляются племена. Всё летит чуть не к родовой структуре. Государства распадаются.
Аббат Сийес, обращаясь к Конвенту (или еще к французскому Законодательному Собранию, по-моему, это был 1789 год), говорил: «Не пора ли нам прогнать этих чёртовых франков с нашей земли? Мы галлы, мы не германское племя — мы великие кельты, галлы. А нас оседлали эти чёртовы франки. Так давайте изгоним франков!». Он имел в виду Марию Антуанетту, её род королевский. Но никогда впоследствии французский Конвент не санкционирует подобного рода речи, потому что обращение «галлы», «франки» — это обращение уже к племенам.
Кельты, вот эти французские, германские племена… Вот к этим всем вещам запрещено обращаться. Нельзя говорить: «Ты — Прованс, ты- Лангедок, ты — Окситания, ты — Вандея, Нормандия». Они говорят иногда на языках, довольно сильно отличающихся друг от друга, а этого нельзя делать.
Когда буржуазия вместе с якобинцами приходит в мир, она приносит туда идею нации. И начинает рубить головы на гильотине каждому, кто пытается отделить территорию. Не только Корсику от Франции, а Нормандию, Прованс, любую территорию. Она-то одержима созданием новой территориальной целостности, великого национального государства. В этом государстве запрещено говорить о том, кто какого роду-племени, запрещено говорить о галлах, окситанцах, аквитанцах, бог ещё знает ком. Всё ведь это оживает, когда распадается народная общность.
Народ дышит империей, как бы она ни называлась. Нация начинает дышать новой формой национального государства. И это национальное государство, окончательно утвердившись в Европе в конце XVIII— начале XIXвека, дальше начинает завоёвывать весь мир. Но оно же является национальным, а не племенным, не родовым.
Я два месяца как приехал из Вьетнама. У меня перед глазами карта вьетнамских народностей, непохожих друг на друга, говорящих на разных языках. Их штук двадцать. Они все объединены в национальное государство Вьетнам. Сунь Ятсен, когда пришёл в Китай, начал о чём говорить? О принципе «пяти лучей». Он понимал, что Китай распадается. Что ханьцы — это ханьцы, маньчжуры — это маньчжуры, а уйгуры — это вообще нечто совершенно отдельное. Но он же их объединил! Он же запретил распри между ханьцами и маньчжурами, и кем угодно ещё. Они все образовали единую великую китайскую нацию.
