Люди на карте. Россия: от края до крайности - Владимир Дмитриевич Севриновский
Со мной случалось немало скверных событий. Умирали друзья, уходила любовь. Но ни одно не ударило по мне так сильно, как гибель этой маленькой наивной кобылы, которую я мог спасти, но не спас. Просто предложил деньги и посчитал себя свободным. А потом было поздно.
И я провалился. В первый и, надеюсь, последний раз. На несколько месяцев. Мир прогнулся посередине, словно вязкая гнилая масса, и я увидел, что под ней – серая пустота и черные бескрайние волны. С тех пор я знаю, что имел в виду Мандельштам, когда писал о том, как черное море с тяжким грохотом подходит к изголовью. Его не изображают на картах, его шум можно услышать даже среди пустыни, и, если оно захлестнет с головой, возврата не будет.
А потом добрые руки вытащили меня оттуда, и было лето, и на смену падению пришел один из самых ярких взлетов. Жизнь снова стала прекрасной, но только теперь я понимаю одну простую вещь. Никому нельзя по-настоящему помочь – и рассчитаться за это пустяками вроде денег. Чтобы изменить естественный ход вещей, надо заплатить клочьями собственной души и мяса. Если бы я действительно хотел спасти ту кобылу, мне надо было бросить все и остаться на ферме до ее выздоровления. А я пытался купить то, что стоит гораздо больше, чем две или даже целый десяток лошадей. Что вообще не имеет цены. И так везде. Если действительно хочешь помочь другу, недостаточно милых задушевных разговоров. С ними ты можешь выступить в роли морфия, но не целительного средства. Помогать по-настоящему – больно и долго. Если за это берешься, легко не будет. А если не готов, остается лишь пройти мимо, в лучшем случае бросив больному ампулу обезболивающего. Делать это честно, без самообмана – тоже своего рода искусство.
Чемпион
Почему-то в Латвии светило солнышко, а небо над Псковской областью было непатриотично забито тучами, похожими на клочья грязной ваты. Дождь начинался почти от границы. Мы с приятелем возвращались победителями с турнира в маленьком уютном городке Резекне. Призы приятно оттягивали рюкзаки. Миновав очередь из грузовиков, ехавших в Россию до ближайшей заправки за дешевым бензином, мы добрались до станции Себеж, где в ожидании поезда коротали время, играя в шахматы. Никто из нас не заметил, как из потоков воды появился старик. Его белесая фигура в полумраке станции казалась полупрозрачной. Увидев шахматную доску, он сразу заковылял к нам. Разбитые башмаки шамкали беззубыми ртами, и были аккуратно, будто конфетные коробки, перевязаны бечевкой. Такая же бечева связывала дужки очков, да и вся его фигура казалась наспех соединенной – так портной схватывает живой ниткой костюм для примерки. Он сделал несколько замечаний – не советов даже, а полунамеков, и сразу стало ясно, что старик – мастер, уровня которого никто из нас никогда не достигнет. На прямой вопрос он горделиво усмехнулся в драные усы:
– Я чемпионом был. Лучшим шахматистом Балтийского флота.
Чемпион жадно следил за нашей партией, убегая далеко вперед по паутине ходов, о которых мы еще даже не помышляли. Он глядел на путь, который нам предстояло пройти, а сам медленно, капля за каплей, ронял фразы о своем собственном пути.
Жизнь разнообразнее шахмат. В ней и король зачастую превращается в пешку. Выйдя в отставку и став слишком старым для игры, он вдруг выяснил, что не нужен даже собственным детям. Дочь, которой квартира была важнее, чем папа, выставила его на улицу, и с тех пор бывший моряк наугад бороздил Россию на электричках, благо проезд для него был бесплатным. Десятки городов сливались в один, безликий, а старик ехал все дальше, метался обезумевшим шахматным конем, делал петли и попадал в тупики, словно пытался отыскать выход из лабиринта.
Партия закончилась. Незнакомец, казалось, выиграл у нас обоих сразу. На минуту он гордо выпрямился, и глаза его сверкнули отблеском былых побед. Потом суетливо посмотрел на часы, забормотал, что пора садиться в очередную электричку, и бесследно растворился в той же непроглядной пелене, из которой возник. Через пару часов должны были подать поезд на Москву, и становилось зябко от мысли, что скоро нам тоже придется вслед за ним идти в дождь.
Ивановский ниндзя
– Я в Иваново приехал после армии, отца навестить. Уговорили годик поработать в газете. Годик этот длится почти сорок пять лет. И столько же я не могу привыкнуть к этому городу. В конце концов, при нынешних информационных технологиях все равно, где тело находится. Я живу не только здесь, но и в интернете.
Яна Бруштейна я узнал сразу. Массивный, бородатый, похожий на старого льва, он выглядел именно так, как воображение рисовало живую городскую легенду – журналиста, музыканта, поэта и бизнесмена, знающего об Иваново больше, чем коренные жители.
– Сначала здесь появился текстиль, а затем уже город, – начинает он рассказ. – Помещики отпускали крестьян на отхожий промысел, они ставили фабрики – сперва льняные, потом стали хлопок закупать.
В селах при этом издревле процветала владимирская школа иконописи. Когда татаро-монголы разгромили Владимир и Суздаль, художники ушли в эти глухие места с бедной землей. На Паленой горке возник Палех, на месте, которое все время заливает река Холуй. Палех развивал традиции строгановской, аристократической школы. Золото, филигрань.
А в Холуе были массовые иконы, которые возами отправляли на ярмарки. С тех пор он более демократичный и не такой холодный, как Палех. Здешние художники никогда не были крепостными. В отличие от Федоскино. Тут жили артели свободных иконописцев. А потом, в советское время, придумали писать в традициях строгановской школы светские сюжеты. Голиков, Маракушев. Иван Голиков просто гений был. Алкоголик и гений… Сейчас вновь к иконам вернулись.
Ткачами в основном были мужчины. Потому в городе и возник первый Совет – маргинальный бунт рабочих, вряд ли сильно оправданный, поскольку мало где в России фабриканты так о них заботились. Больницы, театры, избы-читальни, общество борьбы с пьянством… Активисты написали большевикам письмо, что в городе нет интеллигенции – ее действительно было мало, и сюда прислали молоденького Мишу Фрунзе. Какая же революция без интеллектуалов. Настоящих буйных мало, вот и нету вожаков. Уже после Гражданской он возглавил область.
В местном Музее промышленности и искусства на почетном месте лежат халат и тюбетейка бухарского
