Андрей Белый. Новаторское творчество и личные катастрофы знаменитого поэта и писателя-символиста - Мочульский Константин Васильевич
Крылатое воображение перелетает из тьмы 1921 года к зорям 1900-го.
Год девятьсотый: зори, зори! Вопросы, брошенные в зори.Он видит себя студентом в зеленом сюртуке, франтом и меланхоликом, изучающим Упанишады и пахнущим духами Аткинсона. Он работает в лаборатории над разложением веществ; живет «в дремучем лесу символов» и слушает лекции по физике профессора Умова. Играя аллитерациями, созвучиями на «р» и редкостными рифмами, поэт шутливо изображает свою юность:
Волною музыки меня Стихия жизни оплеснула… ………………………………………… В мои строфические дни И в символические игры Багрея, зрели из зари Дионисические тигры.Его отец, декан Летаев, выслушав его туманные разглагольствования, качает головой и говорит: «Дай, мой голубчик – ухо вянет. Такую, право, порешь чушь».
Вторая глава посвящена блестящей характеристике семейства Соловьевых. Мы уже приводили великолепные словесные портреты брата Вл. Соловьева – Михаила Сергеевича, его жены – художницы Ольги Михайловны и сына – юного богослова и мистика Сережи. В салоне Соловьевых Белый познакомился с Ключевским, Брюсовым, Мережковским; там же увидел он впервые философа Владимира Соловьева:
Сквозной фантом Как бы согнувшийся с ходулей, Войдет, – и вспыхнувшим зрачком В сердца ударится, как пулей… Над чернокосмой бородой, Клокоча виснущие космы, И желчно-дующий губой Раздувши к чаю макрокосмы.Изобразительность здесь явно принесена в жертву «звуковым повторам»: (чернокосмый – клокоча – космы – макрокосмы). В третьей главе, наконец, появляется она – предмет первой любви юного символиста. На концерте Сафонова в Благородном собрании, среди цветника дам в кружевах и бриллиантах, чернеют фраки Танеева и Скрябина, блестит лысина Морозова, вздымается бинокль Трепова; в оркестре настраивают инструменты. И вот – входит она:
Она пройдет, – озарена Огней зарней, неопалимей… Надежда Львовна Зарина Ее не имя, а – «во имя».Под вымышленным именем Зариной скрывается знаменитая московская красавица, миллионерша-меценатка – Маргарита Кирилловна Морозова. Свою первую – мечтательную и платоническую любовь Белый увенчивает строфами, сверкающими и переливающимися, как драгоценные камни. Он помнит поэму Вл. Соловьева «Три свидания» и воспевает Зарину, как свою «Подругу Вечную». Соловьевским пафосом звучат стихи:
Так из блистающих лазурей Глазами полными огня Ты запевающею бурей Забриллиантилась – в меня. Из вышины – разгулы света; Из глубины пахнуло тьмой; И я был взят из молний лета До ужаса. Тобой! Самой! Ты на меня сходила снами Из миротворной тишины; Моей застенчивой весны Оголубила глубинами.Торжественным fortissimo гремит финал:
И вот идет, огней зарнимей, Сама собой озарена, Неся, как трэн, свое «во имя» Надежда Львовна Зарина. Вуали – лепетные слезы, Браслеты – трепетный восторг: Во взорах – горный Сведенборг, Колье – алмазные морозы.Стихи эти – пример «звуковой оркестровки».
В четвертой главе – разъезд после концерта. Влюбленный поэт – один, среди пустынной улицы, в метели. Душа его потрясена посетившим его видением. Он заклинает, молится, умоляет:
Бросай туда, в златое море, В мои потонные года — Мое рыдающее горе, Свое сверкающее «Да». Невыразимая осанна, Неотразимая звезда, Ты откровеньем Иоанна Приоткрывалась навсегда.Лирическая напряженность этих строф усилена внутренними созвучиями «мое рыдающее» – «свое сверкающее», «невыразимая», «неотразимая»; «откровением» – «приоткрывалась».
Поэт, приобщенный к мистическому опыту Вл. Соловьева, едет ночью в Новодевичий монастырь, на могилу учителя, и там слышит:
И снова зов знакомых слов: «Там день свиданий, день восстаний!» «Ты кто?» – «Владимир Соловьев; Воспоминанием и светом Работаю на месте этом».«Первое свидание» Белого – поэтический ответ на «Три свидания» Вл. Соловьева. Подобно учителю, ученик пытается «в шутливой поэме описать самое значительное, что случилось с ним в жизни». И к нему, как и к Соловьеву, сходила «Подруга Вечная». Он видел ее земное воплощение в ослепительной и великолепной Зариной: она была для него «невыразимой осанной и неотразимой звездой». И в те же годы то же откровение Вечной Женственности переживал на просторах Шахматова Александр Блок. И неземное видение слилось для него с земным образом Невесты – Л.Д. Менделеевой.
Глава 9
Берлин
(ноябрь 1921 – октябрь 1923)
Борис Зайцев встречал Белого в Берлине. «Берлин, – пишет он, – как-то огрубил его. По всему облику Белого прошло именно серое, берлински будничное… Лысина разрослась, руно волос по вискам поседело и поредело, к концу он несколько и обрюзг. Он походил теперь на выпивающего, незадачливого и непризнанного – не то изобретателя, не то профессора без кафедры».
К тому же времени относится живописный портрет Белого, сделанный Ильей Эренбургом[33].
«Огромные, широко разверстые глаза, бушующие костры на бледном изможденном лице. Непомерно высокий лоб, с островком стоящих дыбом волос. Читает он будто Сивилла вещающая, и, читая, руками машет, подчеркивая ритм не стихов, но своих тайных помыслов. Это почти что смешно, и порой Белый кажется великолепным клоуном. Но когда он рядом – тревога и томление, ощущение какого-то стихийного неблагополучия овладевают всеми. Ветер в комнате… Андрей Белый – гениален. Только странно, отчего минутами передо мной не храм, а лишь трагический балаган?
Он – блуждающий дух, не нашедший плоти, поток без берегов.
Белый – в блузе работника, строящий в Дорнахе теософский храм, и Белый с террористами, влюбленный в грядущую революцию; Белый-церковник и Белый-эстет, описывающий парики маркизов. Белый, считающий с учениками пэоны Веневитинова, и Белый в Пролеткульте, восторженно внимающий беспомощным стихам о фабричных гудках…
Какое странное противоречие: неистовая пламенная мысль, а в сердце, вместо пылающего угля, лед… Любовь и ненависть могут вести за собой людей, но не безумие чисел, не математика космоса. Видения Белого – полны великолепия и холода».
