Журнал современник - Журнал Наш Современник 2008 #9
Еще один родовой признак гностицизма - эзотеризм, эволюция степеней посвящения, практика создания особых структур управления, скрытой власти, действующей параллельно официальной, но невидимой для нее; организация влиятельных структур, применяемых и используемых также во вполне прагматичных целях.
Другое немаловажное свойство - специфическое, абстрактное, системное мышление, стремление к строительству бесконечных миров, числовых, нумерологических систем.
* * *Иначе говоря, гностицизм серьезно подошел к проблеме зла, решив ее по-своему, через призму негативного восприятия вселенной и ее умопомра-ченного творца.
Пытаясь отыскать простое (линейное) и понятное (рациональное) решение метафизической тайны - генезиса разлада между всемогуществом и всеблагос-тью - адепты учения усложняют по форме, но упрощают по сути и модель мира, и саму проблему, и ее решение, придавая им скорее механистичный, нежели метафизический привкус дурной бесконечности. И тем самым творят представление о творце и творении редуцированное, прагматичное, жесткое, неблагое.
Рискую сказать, что гностицизм - своего рода упрощенное христианство, что, однако, влечет совсем непростые следствия. Но как раз этой стороной данное мировоззрение наиболее близко современному человеку, развращенному потребительской логикой, эманациями поп-культуры и обожающему именно эффектные упрощения. Особенно если есть возможность заменить реальное, трагедийное усилие души не слишком обременительными квазимистическими спекуляциями ума (имеющими к тому же - как всякое средство повышения комфорта, в данном случае душевного, - коммерческую составляющую и перспективу). Кстати, проекты именно класса a la интеллектуальный поп-арт, ориентированные на поддержание иллюзии принадлежности к престижной высокой культуре (haute culture) - своеобразный духовный материализм и поиск специфичного душевного утешения, считаются перспективными именно в этом смысле.
И в той же купели совершается иное действие: историческое обновление терзающего человечество вопроса - некогда громко провозглашенного Иовом: о природе блага и могуществе зла. Вопрос, болезненный для человечества, ощутившего глубину провалов и "зияющие высоты" в теологии после опыта ГУЛАГа и Освенцима, Кампучии и Руанды.
Искушения открывают головокружительный простор для людских слабостей; гностицизм же в своей основе есть действенная иллюзия и энергичная
попытка постижения истины и свободы без обретения жертвенной, подчас самоуничижающей любви. Порою создается впечатление, что наиболее характерная черта данного мироощущения - присущая только ему удивительная смесь элитаризма и вульгарности, вполне, кстати, отражающая Zeitgeist эпохи уплощения цивилизации и освобождающейся дикости.
Двойственный же характер представления о реальности проявился в разделении людей на настоящих, обладающих гнозисом, что бы под этим ни подразумевалось, и ненастоящих, имеющих лишь обличье человека, но являющихся, по существу, разумными животными. Гностический универсум делится, таким образом, на виртуальную сферу настоящих свойств (сакральный Север) и материальный мир поделок (десакрализованный Юг).
* * *Сложноподчиненная конструкция Мирового Севера и Мирового Юга может быть, впрочем, истолкована как полупародийное переосмысление дихотомии Страшного Суда, всего корпуса христианской эсхатологии. Тут можно было бы вспомнить известные слова о "переложении иудейского хилиазма… на язык политической экономии"6.
И даже шире. Почти фарсовое сближение апокалиптического противостояния избранного народа миру зла со "священной борьбой прогрессивного пролетариата и ретроградной буржуазии" в наши дни дополнилось иной антитезой: противопоставлением "рыцарского союза демократий Севера мировому плебейству Юга", квинтэссенция коего - идея финального для истории конфликта со странами-изгоями и последующее связывание либо развязывание демонов мировой анархии.
С другой стороны, миллионы людей соотносят именно данные события, причем во вполне земных формах, с приближением "нового неба и новой земли" постисторического бытия, символизируемого возникающим из сердцевины истории - то есть в процессе синергийного творчества - идеального града: Горнего Иерусалима.
Наконец, главное. Если мир и большинство его обитателей не вполне настоящие (механические объекты), то и действия в отношении них лишены реального груза моральной ответственности. Тогда высшее состояние этой юдоли зла - ночь творения, грядущий распад и аннигиляция мира, освобождающая избранные души от власти материи. Ночь истории, что тенью соприсутствует на протяжении всех дней творения человеком собственного мира - как изнанка свободы, как шанс на возрождение первобытного хаоса, - предчувствуя исполнение сроков, кажется, готовится к историческому реваншу, чтобы повернуть социальное время вспять ко временам архаики Протоистории.
В гипотетичном мире распада структура Мирского Града, пройдя последнюю стадию перерождения ткани мегаполисов и расползания метастаз трущоб, скрывается в виртуальном / психоделичном лабиринте мирового андеграунда, на пути к вселенскому упокоению и некрополю, устремляясь в дурную бесконечность немой ахронии. Смутно различимый и предчувствуемый в центре данного лабиринта Пандемониум - также своего рода град, имеющий собственную причудливую архитектонику.
* * *Наверное, нельзя не упомянуть еще об одной слишком очевидной и потому, как ни странно, неотчетливой черте гностицизма - его тяге к христианству (особенно к наиболее напряженной и интенсивной форме последнего - исихазму), о двойничестве-оборотничестве. И о соприсутствии на одной территории "абсолютной религии" подчас одних и тех же душ и умов.
Гностицизм по-своему близок христианству, то есть как его основной оппонент, "близнец". В некоторых случаях различие кажется столь тонким, словно из сферы субстанции оно перетекает в область акцентов. В Древнем мире гнозис вообще оказался своеобразным провозвестником христианского века, зачинателем осевого времени, будучи метафизически глубже и деятельнее язычества традиционных культур.
Он свидетельствует о христианстве, как полноценная тень свидетельствует о светиле, он что-то знает о христианской истине, но по слишком многим причинам предпочитает дать собственный ответ, в котором оказывается разъятой триада любви, творчества, свободы. Гностик - это безумец, несчастливо соприкоснувшийся с отраженной истиной, став пленником иллюзорного зазеркалья. "Мы восстанавливали человека, но когда это существо восстало, оно оказалось мало похожим на человеческое".
Адепты лжеименного учения подменяют личное и жертвенное сочетание свободы и любви в реальном мире на соединение свободы и универсального, но безличного знания в мире иллюзий. Их бог - не личность, ибо гностическим даром, утешеньем можно уверенно обладать и обогащаться, управляя как силой, что подчас сближает гностицизм с магией.
Различие двух ответов на тайну бытия проявляется в отношении к несовершенствам жизни: гностицизм, копя в хрониках цивилизации нигилизм, отрицает жизнь и, тяготея к силам искусства, изобретает несуществующее (плодит утопии), в то время как христианство приходит в падший мир, чтобы попытаться его спасти.
Смысл и результат христианского творчества все-таки не спиритуалисти-чен, а реалистичен, конкретен и даже персоналистичен. Его цель - не искусство как апогей бесконечного процесса, а спасение как торжество результата. Не идеальный проект здесь отделяется от какофонии случайного, но человеческая личность отъединяется от греха и его следствий (искажений), так что объект творчества охватывает, в конечном счете, весь мир, не предрешая, однако, результат, но воплощая его в соответствии с милосердием и свободой икономии спасения.
Проще говоря, гностицизм склонен уничтожать несовершенное, а не исцелять. Но и гностицизм, и христианство оба пребывают в трансцендентальном отношении к обыденности, постоянно сталкиваются в метафизических пространствах и деятельных душах. Хотя, конечно же, земное пространство распространения гностицизма, универсалистский дух которого проклевывается еще в буддийском нигилизме и зороастрийском дуализме, не ограничено иудео-христианским миром.
* * *Оставим, однако, за пределами текущего рассуждения времена мандеев и ессеев, равно как фрагменты учений Симона Мага и Саторнила, Василида и Валентина, офитов и каинитов, сифиан и архонтиков. И даже такие важные для темы фигуры, как Маркион и Мани. А также калейдоскоп околомусульманской мистики, иудейской каббалистики, имевших, пожалуй, даже большие, нежели гностицизм, возможности для полулегального существования в космосе средневековой Европы, образуя симбиотические конструкции со структурами повседневности.
