Игорь Свинаренко - Беседы с Vеликими

Ну, тут мы быстро прокручиваем поток сознания на дежурную тему – вот почему мы живем как живем, ведь можно же иначе, отчего бы всем не делать полезные дела, вместо того чтобы… ну и там про сожаление… смущение и намерение начать с понедельника новую жизнь. Это все мы пропускаем – и продолжаем про Борю и про его Одессу, куда мы приехали отметить его 79-й день рождения. Конечно, не юбилей, но в таком возрасте каждый год дорогого стоит, особенно если речь о ТАКОМ человеке. Прошлый его день рождения я пропустил, завалившись в больницу всерьез, и там на койке представлял себе одесские гулянья и думал с печалью, что, может, мы не увидимся больше. Но вот удалось повидаться, и это я считаю своей серьезной победой и большим подарком от жизни.

Но на этот раз не смог – по болезни же – приехать другой человек, которому Боря хотел передать дело. Не то чтобы наш патриарх собрался на покой или попал под действие мрачных мыслей, нет, просто бывает возраст, когда спокойно и без надрыва думается об отдаче последних распоряжений.

Человек, получив предложение, задумался. Первая его мысль была такая: «Да меня просто убьют сразу, и все. С целью завладеть элитной недвижимостью в центре роскошного города Одессы. Пока Боря жив, Центр никто не тронет, но потом…»

Эту мысль он донес до меня. Я на это ответил так:

– Ну, во-первых, может, не обязательно и убьют. А во-вторых, если застрелят, здесь и за это, – так это будет прекрасная жизнь и замечательная смерть! Разве лучше получится, если ты еще 20 лет будешь жить на морском берегу заграничного курорта и зря коптить небо на пенсии?

Он задумался и вот уже год как не дает ни положительного ответа, ни отрицательного. Похоже, это самое почетное и заманчивое предложение, которое он в своей жизни получил, при всем своем богатом бизнес-опыте. Это все не шутки, ведь человек он недавно крещенный и спасение души у него где-то в верхних строках рейтинга… Какие шутки – что может быть важнее, чем спасение души? Для верующего-то? Особенно – в православной стране, где сразу видно, что материальное людей заботит мало, все рассыпается и рушится, а люди медитируют. Если уж в дзене пьянство считается религиозным ритуалом, то чем мы хуже? Только тем, что они это признали открыто, а мы строим из себя целок. Непьющих целок.

Значит, день рождения мы отмечали, как положено, два дня, в разных кабаках, и лучшие люди города и окрестностей приходили Борю поздравить и одарить. Он сам запретил говорить тосты, и гостям приходилось как-то изворачиваться, вроде как они ни при чем и говорят вовсе не тост. Скромность украшает человека – или не украшает, какая разница, – но есть люди, которые не любят, когда их долго и прилюдно хвалят. И в общем, гостям надо было как-то выкручиваться. Вот, к примеру, поэт Орлуша – тоже Борин поклонник, года три как – выступил с таким спичем (начало его утрачено, потому что за столом первое время было очень шумно и потому долго непонятно, что к чему:

– …на это я сказал, что встречал трех человек: это далай-лама, Жак-Ив Кусто и один человек, чье имя я не могу произнести (потому что Боря запретил. – И.С.). Одного из них я уже никогда не встречу – это я про дедушку Кусто. С далай-ламой нас жизнь вряд ли еще пересечет, потому что я в свое время продал ему в качестве байкальского аквамарина волынский берилл. Мне один торговец камнями сказал, что далай-лама ищет себе в алтарь алтайский аквамарин и хорошо за него заплатит. Но поскольку аквамарин найти трудно, торговец посоветовал купить у него за 300 долларов волынский берилл, после его печь трое суток в духовке – и он с виду будет чисто алтайский аквамарин. Далай-лама до сих пор молится на этот камень… Дедушка Кусто, с которым мы на Байкале утопили подводную лодку (маленькую беспилотную. – И.С.), в общем-то тоже вряд ли меня вспомнит когда-нибудь дурным словом. А про человека, имя которого не могу назвать, скажу только, что я еще ни разу не успел его обмануть, но жизнь-то еще вся впереди… Поскольку Орлуша уже пару лет как находится на олимпе в статусе классика, слушали его благосклонно и даже кивали непонятно чему. Одесситы видали всякие виды, и среди гостей немало было записных юмористов, но они не смеялись – но и не возмущались, видимо, полагая, что в столицах могут появиться новые типы шуток, над которыми только после научится смеяться продвинутая публика в провинции. После своего оригинального спича Орлуша таки зачел более или менее настоящее поздравительное стихотворение, где среди прочих были такие строки:

А к нему, надеждою ведомые,Жизненными трудными дорожкамиТопают за счастьем незнакомыеНеумело маленькими ножками.А Литвак чему-то улыбается,Разминает нервно сигареточку.Если рядом кто-то сильно мается,

Тихо скажет: «Все нормально, деточка». И еще: «Ведет с улыбкой Моисеевой, – это про именинника. – Словно из Египта – из болезней он ведет свой маленький народец».

Боря выслушал с благодарностью и это поздравление, и прочие, но все сводил к шуткам и, чтоб снизить пафос, рассказывал анекдоты. Разумеется, еврейские – ну не индейские же рассказывать в Одессе. Один я тут приведу дословно, по диктофонной записи, ни слова не поправив, чтоб донести до вас живую суть:

«Приходит человек к ребе.

– Ребе, у меня несчастье.

– Что такое?

– Двадцать с чем-то друзей моих сидело за столом. У меня прямо с руки пропал «ролекс», очень дорогой, 35 тыщ долларов. Да горели бы огнем эти деньги. Просто с той страшной истории я буду давать руку человеку, который украл часы, это мои друзья.

Тот говорит:

– Нет проблем, иди собери всех до одного, это главное условие, чтоб все были, прочти им десять заповедей. Когда прочтешь, не уходи – густо покраснеет тот, кто взял, это гарантирую тебе 100 процентов. Иди.

Тот пошел. Назад он прибегает к раввину:

– Спасибо огромное, часы на руке, все в полном порядке.

– Расскажи, как было.

– Очень сложно было всех собрать, но я собрал, читал им заповеди. И когда я прочел «не прелюбодействуй», вспомнил, где забыл часы».

– Боря, а вот расскажи-ка мне про эту часовню, которая строится у тебя во дворе пансионата. В самый разгар кризиса, между прочим.

– С часовней – это было просто, как бы поточней сказать, движением души. Дело в том, что сюда, как правило, приезжают сельские люди, а они часто верующие, набожные, наверняка им хочется иногда помолиться. Это одна линия… А вторая такая. Значит, 1933-й год, голодуха. У нас в коммунальной квартире соседка была тетя Фекла. Она ходила по селам пешком – ну разве где-то подвезут на подводе – и приносила еду. Этой драгоценной едой она делилась с нами. По сути, она спасла нас – меня и маму – от голода. Это вот такой человек – Фекла… Она со мной возилась, поскольку мамка по две смены работала на заводе. Куда тетя шла – и меня брала с собой. В Успенскую церковь она меня водила… Помню, в 1936-м, мне уже шесть лет было, рухнул Преображенский собор – товарищи большевики взорвали. Фекла потащила меня туда, я как щас помню: дымка такая была – непонятно, то ли туман, то ли от взрыва такая пелена, и все засыпано пеплом. Фекла упала на колени, еле до дому добралась – и скончалась через три дня, не выдержала этого горя. Такая история… Я ее рассказал Саше Вайсбурту. И про женщин, которые из села привозят больных детей, тоже рассказал. Саша послушал и сказал: «Какие разговоры, я строю бесплатно».

– А он сам-то православный?

– Кто, Вайсбурт? Нет, конечно. Но он очень набожный.

– Как ты определяешь – очень или не очень?

– Потому что к нему не дозвониться в еврейские праздники по телефону, он не берет трубку, – смеется Боря.

– А ты не набожный?

– Нет. Но я уважительно отношусь к этому. Хотя бы потому, что к этому уважительно относилось огромное количество порядочных людей.

Потом пришел Михаил Рева, скульптор – это именно он сделал золотого ангела, который не что иное, как знак и эмблема медицинского центра. Но не всегда ему доводилось иметь дело с ангелами…

– Классическая история имела место в 83-м году. Выполняли тогда план монументальной пропаганды. Меня бросили на установку памятника в одном украинском селе – ну, солдат с автоматом, как положено. Бронза! Я приезжаю туда, открываю ящики, здоровенные такие, четырехметровые, с деталями, все ж в разобранном виде, – а там женщина, видно, труженица села, а к ней солдатские руки, и в них, само собой, автомат. Я звоню в город своим: «Ребята, что мне с этим делать вообще?» Мне говорят: «Миша, устанавливай так, потому что солдат с руками женщины ушел в Узбекистан и нам его не догнать».

– А про сало теперь расскажи, как ты его контрабандой вез из Италии! Все только и говорят про это!

– Ну, ездил я на симпозиум по международной архитектуре… В Верону. А оттуда мы заехали в Венецию. Погода была ужасная, мерзко, холодно. Вечер субботы – а магазины все закрыты, и даже у таксистов, то есть у гондольеров, не удалось достать спиртного. И на вокзале тоже. Ну и пришлось зайти тупо в ресторан и купить пару бутылок граппы. На другой день на волне этого похмелья мы купили две свиных ноги сырокопченых – хваленый их jamon. Или там prosciutto. И вот с этими ногами прошли мы одну таможню, другую, все нормально, и только на украинской границе нас спросили: «А шо это такое? Странная какая-то у вас ручная кладь…» А ноги эти у нас упакованы в пергамент, перевязаны, все серьезно. Мы говорим: «Это проект памятника». Чему? Голодомору. А почему два? Ну, два варианта. Левый и правый. А потом, кстати, мы делали проект вместе с Андреем Битовым – памятник салу. Такой стол гранитный, а на нем – белый с розовым мрамор, с золотой прожилочкой. На Подоле должен был памятник стоять – да не получилось.