Россия в ожидании Апокалипсиса. Заметки на краю пропасти - Дмитрий Сергеевич Мережковский
Теперь, когда обнаружилось, что революция – сплошной «балаган», «обман глупцов», «синий призрак», синий, как утопленник или удавленник, не следует ли искать вечной религиозной святыни, «символа символов» в том, против чего шла революция, – в старой вере и в старом порядке, в православии и самодержавии? Так именно учили те «великие учителя», от которых и доселе русские символисты не отрекаются, – Достоевский и Вл. Соловьев. Для одного из них воплощение теургии – теократия – была в римском папстве, для другого – в русском царстве. Что могут возразить на это современные символисты? За чем же дело стало? Я, по крайней мере, ничуть не удивлюсь, если завтра Вяч. Иванов, Ал. Блок и прочие «обескрылевшие, остепенившиеся романтики» окажутся не только поэтами, но и «пророками», вместе с Илиодорами и Гермогенами. Все там будем! Ну, если не все, то многие из тех, которые пока все еще кобенятся в «лиловых туманах». Что делаешь, делай скорее.
Начали гладью, кончили гадью. Как же это случилось с ними?
Тщеславие быть не как все, страх общих мест погубил декадентов в общественности так же, как в искусстве. Не они «обманули глупцов», а сами, как глупцы, обмануты. Для них революция – тошнота после пира, цианистый калий после кометы – «общее место». И не видят они, что именно сейчас в России нет более общего места, пошлейшей пошлости, чем религиозный отказ от общественности и религиозное самоуглубление, измена, предательство, проклятие всего, что было, благословение всего, что есть. Панургово стадо шарахнулось именно в эту сторону. И декаденты – даже не во главе, а в хвосте стада. Кому не кажется нынче свобода «картонного невестою»? Кто не плюет на потухающий жертвенник? Чье ослиное копыто не лягает мертвого льва? И не видят они, что если в душе у них «сорвалось», кончилось «балаганом», то в России продолжается трагедия и что надо быть черною сотнею, чтобы считать человеческую кровь за клюквенный сок.
И не видят они, что «горький запах миндаля» отравил почти всех, но не всех, что есть такие расщелины и пропасти земли, куда этот запах не дошел и никогда не дойдет.
Человекоубийственная ненависть
О религиозной лжи национализма
Война с войной – таков желательный для нас, должный смысл настоящей войны (Первой Мировой – Ред.). Но таков ли смысл данный, действительный?
Против милитаризма как ложной культуры выставляется принцип культуры истинной, всечеловеческой. Но принцип этот оказывается на наших глазах отвлеченным и бездейственным. Никогда еще за память европейского человечества не бывало такого попрания самой идеи культуры всечеловеческой.
Утверждение, будто бы Германия – страна малокультурная, легкомысленно и невежественно. Связь Канта с Круппом сомнительна. Но если какая бы то ни была культура может привести к тому, к чему привела Германию, то сама культура – палка о двух концах. В настоящей войне она не с варварством, а с иной культурой борется: кажущаяся истинной – с кажущейся ложной. А чтобы отделить ложную от истинной, в самой культуре, по-видимому, нет мерила абсолютного.
Существо культуры сверхнационально, всемирно. «Потребность всемирного соединения есть последнее мучение людей. Всегда человечество, в целом своем, стремилось устроиться непременно всемирно. Много было великих народов с великой историей, но чем выше были эти народы, тем были и несчастнее, ибо сильнее других сознавали потребность всемирности соединения людей. Великие завоеватели, Тимуры и Чингисханы, пролетели, как вихрь, по земле, стремясь завоевать вселенную, но и те, хотя и бессознательно, выразили ту же самую великую потребность человечества ко всемирному и всеобщему соединению» (Достоевский, «Великий инквизитор»).
Эта потребность – одна из главных движущих сил древнего, дохристианского человечества. Ассирия, Мидия, Македония – неудачные попытки всемирного соединения. Первая удача – Рим. Рим есть мир, и «римский мир», pax romana – воистину «мир всего мира». Таков первый момент всемирного соединения внешнего, государственного, как будто вечного, а на самом деле мгновенного равновесия, как будто непоколебимого, а на самом деле неустойчивого. Нашествие варваров, по преимуществу германцев, – своего рода национальная реакция против римского единства, возвращение к национальной самобытности племен – разбивает изнутри это внешнее единство римской империи, как теплые, вешние воды разбивают ледяную кору.
Второй момент – всемирное соединение уже не внешнее, а внутреннее, во имя не человеческого, а Божеского Разума, Логоса. Отвлеченная идея человечества впервые воплощается в церкви вселенской, и «Римский мир» становится миром Божиим – pax Dei. Но тут же, в самой церкви, происходит смешение двух несовместимых начал – церковного и государственного. Вот почему и это второе соединение, второй «мир всего мира» оказывается непрочным. Опять национализм вторгается в единство всемирное, но уже не изнутри, а извне, и раскалывает его сначала на две половины – восточную и западную церкви, потом на множество национальных, поместных церквей. В этом смысле реформация, не случайно германская, есть второе «нашествие варваров».
Третий момент – Великая французская революция и неизбежный вывод из нее – наполеоновская империя, новое возрождение древнего единства римского. Объявляя целью завоеваний своих царство человеческого, только человеческого разума, Наполеон совпал с Робеспьером. И в третий раз национализм разрушает единство всемирное: борьба за национальную самобытность против Наполеоновской империи, т. е. в последнем счете против революции, приводит к Священному Союзу, к злейшей реакции.
Ф.И. Тютчев
В политическом плане Тютчев был сторонником крайних консервативных идей. Он доказывал, что в России сложилась особая модель государственного устройства, тесно связанная с православием, таким образом, православная монархия является необходимой формой государственности для России.
При этом, взглядам Тютчева была свойственна сакрализация личности самодержца, который является «высшим выражением русского национального духа».
В своих внешнеполитических воззрениях Тютчев примыкал к славянофилам, он верил в историческую миссию России как объединяющего ядра славянского мира.
Наконец, четвертый момент, пока не осуществленный в истории, – социализм. Сейчас мы видим воочию только беспомощность его как начала объединения всемирного.
Настоящая война – продолжение «отечественных», «освободительных» войн с Наполеоном (1812–1815 гг.) – по внешности тоже освободительная, «народная» война с империализмом Германии, выразившимся будто бы исключительно в «прусской военщине». Но это именно только по внешности: в действительности существует неразрывная связь между империализмом и национализмом не в одной Германии, но и во всех ее противниках. У всех современных европейских народов под пеплом национализма тлеет огонь империализма, в большей или меньшей степени: тут количественная, а не качественная разница.
* * *
Что же такое национализм? Утверждение национальной правды, частной и относительной, как абсолютной, всеобщей и всечеловеческой. Национализм лицемерно, словесно утверждает – искренне, деятельно исключает
