Борис Джонсон - Мне есть что вам сказать

Сразу предупреждаю, все это лишь наблюдения неотесанного провинциала, деревенщины, который просидел в Брюсселе пять лет, не имея возможности посещать бесчисленные симпозиумы по рынку жилья, заканчивающиеся фуршетами, и изучить предмет так, как большинство читателей The Spectator.

Но заявляю со всей ответственностью, что такого склада ума, как у лондонского продавца, нигде больше в Западной Европе не найдешь. С точки зрения потенциального покупателя (чуть не сказал «покопателя»), такие предположения всегда кажутся ненормальными.

Несмотря на трудности последних четырех лет, средний класс никак не может отделаться от предрассудка, что естественная кривая стоимости их домов головокружительно идет вверх. Эта вера, как я понимаю, настолько сильна, что вместо того, чтобы отказаться от своих взглядов, они скорее будут сидеть в полумраке своего холодного дома, распродавать мебель, жевать Kit-e-Kat и ждать, ждать, когда рынок изменится и снова начнется массовый ажиотаж.

Как следствие, жилой собственности, выставленной на продажу, очень мало и почти ничего нет в самом центре по доступной цене. Я знаю, что некоторые потенциальные продавцы, а их фактически 2 млн по всей стране, оказались со своим капиталом в минусе, ипотечный кредит обходится дороже, чем стоит сама недвижимость.

Печаль этих отчаявшихся людей ощущается просто физически. Страстные любители делать все своими руками потратили десятки тысяч на переделку вполне хороших домов, на стенные шкафы персикового цвета и ванные комнаты с зеркалами и отдельным входом. Все это теперь оказалось в недостроенном состоянии из-за нехватки денег.

Есть и другие, не менее горькие причины, почему люди хотят продать жилье: молодая пара устала от адского шума и пахучих мешков для подгузников; жена музыканта, который внезапно заболел и не может работать. «Не спешите, подумайте», – говорят они. Один из них отрывает взгляд от захватывающих дневниковых записей на прикроватном столике. Другой размышляет о несправедливости жизни. Печальное свидетельство: встроенная разделочная доска, иссеченная за 20 лет служения г-же Битон[177], – придется ее оставить. Кошки, верный признак неудовлетворенных человеческих стремлений, – откидные заслонки в дверях, когтеточки, многоярусные корзины для кошек.

Я почти вздрагиваю при виде того, насколько явно владелец, обычно жена, постарался прихорошиться, несомненно, по совету одного из хвастливых приложений по недвижимости – губная помада, прическа, ожерелье, – как она разложила фотографии крохотного дворика, вымощенного плиткой. Снимки сделаны летом, когда ползучие растения покрыты обильной листвой.

А потом, когда, беспокойно понаблюдав за вами краешком глаза, они понимают, что дом, в котором они были порой так счастливы, вы, похоже, покупать не собираетесь, трудно не услышать их горький вздох облегчения. «О, думаю, он будет для вас слишком маленьким, у вас ребенок» – и так далее. Чувствуешь себя незваным и бессердечным гостем.

Но при всем сочувствии им эти люди все же изначально заблуждаются. Цены, которые они запрашивают, просто нелепы.

Я всегда думал, что Ноттинг-Хилл считается слегка богемным районом. Мы с Мариной рады бы жить в этом доме, рядом с Лэдброук-Гроув, например, среди выщербленных стен, которые производят впечатление заброшенной международной биржи марихуаны. Но г-н Фарон Сутариа просит £395 000 за такую привилегию.

Можно смеяться над моей наивностью, но разве это не ужасно, что от представителей моего поколения ждут, что они станут влезать в долги на сотни тысяч фунтов стерлингов, чтобы жить в пределах броска крикетного мяча с западного конца Портобелло-Роуд? Разве только я считаю странным, что чьи-то родители, с некоторыми оговорками, жили заметно лучше, чем мы, в сравнимые периоды их жизни, могли приобретать огромные замки в центральном Лондоне?

Что же касается нынешнего скудного рынка, одним из наиболее разумных по цене объектов считается приобретение знакового статуса. Кажется, чуть ли не каждый риелтор в Лондоне предлагает «редкую возможность купить» дом на Себастьян-стрит на нулевом цикле. Накиньте еще пару сотен тысяч фунтов сверху, намекают они, и вперед, договорились!

Мы заинтересовались довольно дорогостоящим, но вполне удобным таунхаусом в стороне от Хайбери-Филдс, и продавцы тут же согласились. Лишь позже конкурирующий риелтор сказал нам, что подземная железнодорожная ветка тоннеля под Ла-Маншем до Сент-Панкраса предполагала вентиляционную шахту, а ее аварийный люк должен был находиться где-то около кухни.

Остальные предложения были от людей, которые запрашивали цену, которой, по их представлениям, она должна «достичь» через два года. Если кому-то интересно, я могу показать небольшой дом в Брук-Грине в мрачном районе Хаммерсмит. Ну хорошо, в нем сосновый паркет и ванна, встроенная в пол. Но дом стоит £350 000! Donnez-moi un break («Дайте перевести дыхание»), как говорят у нас в Брюсселе. В тот день, когда мы его осматривали, в кухне находился Майкл Фрейн, выдающийся сочинитель фарсов. Может быть, в этом дело. Может, £30 000 только за то, что в этом доме Майкл Фрейн по субботам, обхватив руками кружку с чаем, оттачивал свои эпиграммы.

И если через пару лет люди действительно бы посчитали пустяком заплатить такие деньги, повышение цены рассматривалось бы как самая лучшая из всех хороших новостей, попало бы на первые страницы газет, чистый Мартин Льюис[178]. В то же время, как однажды сказал г-н Ганс Титмайер, президент Бундесбанка, в Германии и других странах эта новость была бы дурным знаком. Приехав из Брюсселя, я вдруг понял, почему британский средний класс никогда не примет единую европейскую валюту, чтобы там ни говорил сэр Леон Бриттан[179] в своей новой книге. Это будет похоже на механизм валютных курсов, только хуже. И инфляции цен на дома наступит конец.

Have I Got News For You

[180]

На днях вечером иду по Холловей-Роуд. Настроение не очень. Направляюсь в угловой магазин купить пива. Мимо проезжает парень на велосипеде. «Эй, ты, – кричит он, – слабовольный дрочила». Меня это почему-то приводит в ярость, и я кидаюсь за ним, но у него преимущество – он на колесах. Я не против, чтобы меня обзывали дрочилой, но не безвольным, воли у меня хватает.

Расстроенный, я бреду дальше и задаюсь вопросом, что вызвало его нападки, и прихожу к выводу, что это должно быть телешоу, в котором я постоянно появляюсь. Многие говорят, что член парламента не должен участвовать в подобных телешоу. Они говорят, это не соответствует достоинству должности.

Вспомните великих государственных деятелей прошлого, говорят они. Принял бы Уинстон Черчилль участие в Have I Got News For You? А Перикл? Послушайте, говорят они. Участвовать в подобном шоу – это все равно что выйти с гордо поднятой головой и заложенными за спину руками на ринг с Майком Тайсоном и сказать: «Давай, ты, златозубый слабак». И конечно, тебя уложат на лопатки. Из тебя там сделают дурака, идиота, тупицу, шута.

Нужно быть совершенно чокнутым, говорят мои критики, чтобы тягаться с такими остроумными аналитиками, как Мертон, Хислоп и Дитон. Несколько лет назад один человек сказал мне, что я изъяснялся не более членораздельно, чем тот жиртрест, которого они однажды поставили вместо Роя Хэттерсли[181]. Другой нелестно уподобил меня Пауле Йейтс[182], которая назвала Йэна Хислопа дьявольским отродьем и разревелась.

Очень приятная женщина, которая управляет рестораном для руководства газеты The Telegraph, однажды сказала мне, словно хотела подбодрить меня, что я кажусь менее хитрым, чем Нил и Кристина Гамильтон[183]. Если помните, в конце шоу им вручили конверты.

Фактически за все эти годы мои три появления так много критиковали, что я считаю своим долгом защитить свои мотивы участия в шоу. Так как я знаю, что найдутся те, кто прочитает эту страницу, – возвышенные интеллигенты, которые считают, что «электрический стул» ведущего телепередачи Have I Got News For You не для homme serieux (серьезного мужчины). Вы именно так считаете? Если да, позвольте с вами не согласиться.

Как сказала мне одна из девушек-продюсеров с наивным взором, приглашение поучаствовать в программе – вот уже одиннадцатый год – ни в коей мере не редкость и не исключительное явление. Я случайно узнал, что они недавно пригласили Макса Гастингса, одного из героев моих репортажей. И почему он отказался? Потому что посчитал, что участие в шоу ниже его достоинства? Возможно.

А может быть, его внезапно охватил приступ неуверенности к себе? Не знаю, может, освободитель Порта Стэнли[184] просто смалодушничал, когда поразмыслил, что ему придется целый час выслушивать колкости Йэна Хислопа. Не знаю, тряслись ли у него коленки. Только великий военный репортер может сказать нам, не опасается ли он втайне, что станет вторым после Пола Мертона. Но разве он не должен доказать нам, что наши подозрения необоснованны, взять телефонную трубку и согласиться на участие в телешоу?