Дмитрий Калюжный - Страна Тюрягия
Культура и ФИ
В те времена, когда культура называлась политпросветом, когда ЦК КПСС точно знал, сколько раз в году советскому человеку надо сходить в театр, а Госплан «спускал» фабрикам план изготовления балалаек, ныне покойный министр внутренних дел Н. Щёлоков подписал приказ от 21 марта 1977 года «Об объявлении норм положенности политпросветимущества и спортинвентаря для ИТУ, СИЗО и ЛТП МВД СССР».
Это был большой и смелый гуманистический шаг. В те годы на зоне, кроме самодельных гитар и вырезок из «Огонька», развешанных по стенкам бараков, никакой культуры не наблюдалось. Колёс обозрения и каруселей зэкам не полагались, телевизоров со стабилизаторами напряжения не было и в помине (даже в голову не могло придти), самодеятельность типа «Ты жива ещё, моя старушка» только-только начиналась.
Вспомним: при Сталине массы людей собирали в лагеря, чтобы иметь практически дармовую и послушную рабочую силу. Задача воспитания, на деле-то, и не ставилась. Было не до культуры. Но вот наступили новые времена; зэков по традиции эксплуатировали, однако понадобилось придумать и ещё какую-то причину для длительного содержания людей, преступивших закон, вне нормального общества. Придумали: мы будем обучать их политграмоте и культуре.
Да простит нас Сергей Александрович Есенин, но именно его стихотворение «Письмо к матери», впервые прозвучавшее в виде зэковской самодеятельной песни в фильме «Калина красная», положило начало становлению хоть какой-то культуры в тюрьмах и колониях. Это было время, когда с подачи Шукшина, Высоцкого и других романтиков социализма в народе стало пробуждаться сочувственное отношение к вору – так, совсем уже давно, жалостливый крестьянин выходил на Владимирку, чтобы подать кандальнику кусочек хлебца…
Нормативная культура
Когда даже воспитатели и замполиты, на уровне своего примитивного мышления поняли, что самодельные балалайки с бычьими жилами вместо струн не полностью способствуют перевоспитанию посаженных для исправления преступников, тогда и решил политотдел ГУИНа, что пора подбросить жуликам культурки. Выдумывать культурологам в погонах практически ничего не пришлось, ибо, сколько чего кому положено иметь в Эсэсэсэрии, было задолго до того расписано в рекомендациях Министерства культуры под руководством незабвенной министрессы Е. Фурцевой. Список нормативной культуры и физкультуры тех лет включал и домры-пикколо, и козлов гимнастических.
Объявив в 1977 году нормы политпросветимущества, министр внутренних дел одновременно отменил аналогичные приказы и нормы 1950-х – начала 1960-х годов. Можно только представить, каковы они были тогда!..
Но оставим это. Итак, зона медленно, потихонечку подошла к нормам конца 1970-х. Посмотрим, что они из себя представляли.
Телевизор зэкам не полагался, а только алкоголикам, проходившим принудительное лечение в лечебно-трудовых профилакториях (ЛТП), да и то лишь при общей численности профилактируемых свыше тысячи человек. Не странно ли? Ведь общая идея перевоспитания намного эффективнее могла быть претворена в жизнь, если бы зэки каждый вечер смотрели в отрядах новости с полей или, скажем, сериал «Секретарь парткома». Не иначе, это был вопрос финансовый: телевизор стоил весьма дорого.
Сейчас, когда телевизоров в зонах навалом, бывший замполит, переименованный в начальника отдела по воспитательной работе, с ума сходит, работая над недельной программой телепередач, дабы выбрать дозволенные для просмотра: в «ящике» – сплошные психи, убийцы да голые озабоченные бабы.
Разрешили заключённым петь хором, и даже иметь оркестр, но не в СИЗО, и не в колониях особого режима. Ну, почему духовой и струнный оркестр нельзя заводить в следственном изоляторе, понятно: нету там ни строевых смотров, ни самодеятельности. Но отчего же не разрешили иметь их в колониях особого режима, где особая воспитующая сила балалайки, контрабаса и тубы «Б» должна была быть очевидной?
И почему, например, подследственному в СИЗО дозволялось иметь балалайку, а скрипку – ни-ни? Проповедники тюремной культуры, скорее всего, исходили при подборе инструментов для зэка вот из чего: балалайка – простой, открытый, народный инструмент без всяких там космополитических закидонов, – «светит месяц, светит ясный», и дело с концом, а скрипка – это что-то от Ойстраха, Когана, а потому не наше, не народное.
Спортивный список приведём полностью. В колониях, СИЗО и тюрьмах из всего многообразия спортивного инвентаря, известного миру и Олимпийским играм, и поныне разрешено иметь:
– сетки и мячи волейбольные;
– сетки и мячи баскетбольные (кроме СИЗО);
– теннис настольный;
– майка спортивная, трусы легкоатлетические, тапочки спортивные или полукеды (кроме СИЗО и подразделений особого режима);
– шахматы, шашки, домино, нарды.
Всё. Можете убрать карандаш. Список уже закончился.
Побегать в СИЗО эстафету, мы думаем, нет желающих и до сих пор, так что отсутствие в них трусов легкоатлетических оправданно (в колониях этого бельишка можно было иметь аж 12 штук на всю ораву, а при численности свыше 1500 человек – 18 штук). А вот с баскетболом, полагаем, вышла промашка; зря не разрешили: побегать с мячом по камере с нарами в три яруса, потренироваться в обводках и дальних бросках – неплохая была бы оттяжка для обвиняемых и подсудимых.
Книг в библиотеке разрешалось заводить из расчёта по пять штук на каждое необразованное рыло, чтобы, наверное, перевоспитывались трудом, а не чтением. Учёность, вот чума, ученье, вот причина, что ныне слишком развелось… хм, хм… и дальше по Скалозубу. Библиотеки формировались по «остаточному принципу»: книги закупали на те деньги, что оставались после других, более важных затрат. Удивительно ли, что в колониях с тысячей возможных читателей и по сию пору библиотеки состоят из полтысячи «единиц хранения», то бишь книг и журналов? Хотя справедливости ради отметим, что в некоторых колониях Ленинградской и других областей бывают библиотеки и по 15 тысяч книг.
Александр П. (Архангельская обл., г. Котлас, учр. УГ-42/4):
«Зовут меня Александр, мне двадцать лет, уже около трёх лет я нахожусь в этой колонии и работаю грузчиком-разнорабочим. Конец моего срока наступит в 2005 году, и я совершенно не представляю, что я буду делать и чем зарабатывать на жизнь, ведь практически у меня нет ни одной оконченной специальности. Очень часто я чувствую катастрофическую нехватку образования в некоторых вопросах, я чисто интуитивно догадываюсь до сути проблемы, и иногда частично удаётся решить её, но опять всё упирается в недостаточность знаний. Я рад бы учиться, но никто не может мне помочь. Вот я и решил обратиться к вам, может быть, вы сможете выслать мне какие-либо учебные пособия или книги».
…В Штатах был такой забавный случай. Словили молодого необразованного пацана, латиноса из бедной семьи. Он попал в перестрелку с местной полицией, и двоих подстрелил. А у них там очень сердятся, когда ментам портят шкуру. Ну, и приговорили его к смертной казни, естественно. А потом семь лет волынили с приведением в исполнение. Он за это время экстерном закончил школу и вуз, и даже написал диссертацию по философии. Тут-то его и казнили.
В наших пенатах такое совершенно невозможно. Не в смысле приведения в исполнение, – с этим проблем нет, – а диссертация по философии. Хотя наши заключённые любят читать и зачастую даже не прочь учиться. Если библиотека в колонии маленькая, да и подбор литературы плох, пытаются получить книги с воли, как Александр П., чье письмо мы привели выше. Но иногда такие попытки кончаются печально; об этом – в письме Геннадия П.:
«…Обратился я к рубрике «Адреса милосердия» в еженедельнике «Книжное обозрение», хорошим людям попало мое письмо, и они его вместе с моим мордовским адресом опубликовали. И посыпался на меня целый поток посылок и бандеролей со всякой литературой. Я в то время сидел в режимном бараке, и эта подмога была мне как раз кстати. Хочется отдать должное майору Е… за его участие в этом деле. Он дал указание, и препонов для получения посылок и бандеролей не было.
И вот недавно меня этапировали в ИТК-1 гор. Усмани. По приезду я сразу сообщил всем тем, кто присылал книги, о перемене адреса. И они опять откликнулись и стали помогать, но здесь-то и проявили свой норов те, кто по долгу службы должны были вручать мне то, что прислали. Когда пришло сразу шесть бандеролей, и во всех были книги, этот служака сказал мне:
– Чтобы это было последний раз. Книги ты можешь получать только через «Книги-почтой», а от частных лиц не положено. Следующий раз прямо с почты буду возвращать обратно.
И я опять обратился за помощью к своим новым друзьям по переписке. Не знаю, кто из них обратился в МВД в Москве, но сюда, в зону был звонок, и меня вызвали для беседы. И здесь я столкнулся с бездушием… Мне невдомёк, почему они стараются ограничить доступ книг в лагеря и тюрьмы. Ведь всем, мало-мальски мыслящим ясно, что книга – это не только друг, но и собеседник, учитель и многое, многое другое, тем более религиозного содержания».
