Оскар Курганов - Разные годы
КЛЮЧИ ОТ НЕБА
1Еще задолго до начала битвы на Орловско-Курском направлении, когда наши армии укреплялись на занятых рубежах — линии блиндажей, окопов, ходов сообщения, огневых точек протянулись вдоль всей Курской дуги — в это время враги совершили массированный налет на Курск. В ту ночь я был у саперов и не мог наблюдать, как наши истребители отражали этот налет пятисот фашистских бомбардировщиков. Но на следующий день я приехал к летчикам.
День был тихий, но летчики-истребители сидели в кабинах самолетов: в любое мгновение они готовы были подняться в воздух. Тихой была и наступившая ночь — командир полка Степан Чуров разрешил летчикам по очереди отдыхать в блиндаже.
Но уже в третьем часу ночи дежурный будил летчиков. Они вставали неохотно — в сущности короткий и беспокойный сон не принес отдыха.
Надо вставать и идти к самолетам. Летчики поднимаются, садятся на койки и вновь засыпают. Дежурному приходится нарушать и этот «сидячий сон». «Чуров уж там» — это замечание производит на летчиков магическое действие. Они вскакивают, натягивают сапоги, умываются холодной водой, наспех выпивают приготовленное для них горячее молоко или кофе с булкой и бегут к самолетам. Да, Чуров уже там, на аэродроме. Низкорослый подполковник в накинутом на плечи кожаном реглане, командир гвардейского полка истребителей, прогуливается по узкой тропе, протоптанной в кустарнике. Его светлые волосы, выжженные солнцем, выбиваются из-под пилотки. Летчиков он провожает пристальным взглядом человека, знающего все о своих людях — и их слабости, и наклонности, и способности. Он верит в их отвагу, в их превосходство над врагом, но ни о ком Чуров не скажет, что он храбр, или смел, или еще неопределеннее — «отчаянная голова». Подполковник только заметит, что летчик такой-то, когда надо будет, выполнит свой долг и сделает свое дело, то самое дело, которое требует и отваги, и беспредельной храбрости, и опыта, и высокого мастерства, а может быть, иногда «чуть-чуть и отчаянной головы».
Он знает, что на каждого из них, а в особенности на всех вместе можно положиться в любом бою, они не подведут даже в самом трудном деле.
— Так было во время налета на Курск, — замечает Степан Чуров и легким прыжком поднимается на бугорок, чтобы встретить своего друга Харитонова.
— Вы идете? — спрашивает Чуров.
— Да, идем, — отвечает летчик.
— Просмотрите повнимательней, там, за лесом, — слева, помните?
— Есть, — отвечает Харитонов и уходит.
— В четыре шестнадцать восход солнца… Пойдете с восходом, — уже вдогонку бросает Чуров.
Он возвращается к блиндажу, и я узнаю, что летчик Николай Харитонов, Герой Советского Союза, уходит к Орлу на разведку. Он должен подготовить все необходимое для ударов штурмовиков по аэродромам врага. Харитонов и еще три летчика — четверка истребителей «ЯК» — взлетают в воздух и вскоре исчезают за лесом. Навстречу им, из-за леса, поднимается солнце, и Чуров умолкает в какой-то сосредоточенной задумчивости. Так проходит минута или две, потом Чуров садится на пригорок.
Сорок минут надо ждать возвращения Харитонова. Он уже привык к этим ожиданиям, но порой они бывают невыносимыми. Харитонов, конечно, вернется: у него — характер и опыт. Но все-таки подполковник волнуется.
Харитонов сбил девятнадцать вражеских самолетов. За каждым таким самолетом, исковерканным или сожженным, таится упорный, смелый бой, требующий искусства, самоотверженности и воли. Не всем летчикам это сразу удается, не все умеют, когда тело просит — «назад, назад», гнать его — вперед, вперед. Но тот, кто приобретает это умение, и получает «ключи от неба», как говорит Чуров, становится хозяином воздуха, его господином, а не рабом. Вот в «курскую ночь» во время налета на Курск враги пытались захватить у нас эти «ключи». Чуров с особой внутренней гордостью произносит — «курскую ночь». Так летчики называют теперь ту ночь, когда они вели воздушные бои под Курском или даже, вернее, на подступах к городу. Тогда в воздух поднялись и истребители гвардейского полка Степана Чурова. Бой начался в пятом часу утра — точнее — в четыре часа и шесть минут и закончился без девяти минут пять, то есть продолжался сорок пять минут. Врагам не удалось бомбить цель — аэродром, где базировались наши штурмовики, крупную станцию снабжения армии. Они сбросили бомбы в поле, немало вражеских самолетов погибло в бою, который велся в труднейших условиях: на вертикальном маневре. Хоть наши летчики и утверждают, что они победили, потому что овладели сложнейшим искусством боя на вертикалях, но Степан Чуров с грустью замечает:
— Конечно, все это верно… Умение — великая вещь! Но тогда дело решил один человек, его уже нет, — Николай Смоляков, коммунист, скромный и тихий человек.
По тревоге он первый взлетел и сразу же увидел ровный строй вражеских бомбардировщиков. Нужно было задержать их перед целью, нарушить их строй, заставить принять бой, посеять смятение. Николай Смоляков врезался в гущу вражеских бомбардировщиков, расстроил их ровные шеренги. На него напали истребители. Смоляков принял бой, сковал истребительную авиацию. Все это продолжалось не более минуты, но и ее было достаточно для того, чтобы наши истребители набрали высоту и нанесли удар бомбардировщикам. Смоляков погиб, но он подготовил успех авиационного сражения. Вот почему, когда в полку вспоминают о шестнадцатом мая, возникает такой обаятельный, смешливый и вихрастый образ гвардии лейтенанта Николая Васильевича Смолякова. Кто бы мог подумать, что в нем таится великая героическая душа?
Тем временем наступил срок возвращения Харитонова. Где же он? Чуров поглядывал на небо, но ничего тал: не находил. Но наблюдатель уже донес:
— Три наших самолета идут к аэродрому!
— Сколько? — вскочил Чуров. — Три или четыре?
Наблюдатель умолк; прижав к лицу бинокль и поднимаясь на цыпочках, он хотел хоть чем-нибудь успокоить Чурова.
— Три или четыре? — крикнул он. — Я запрещаю вам молчать. Сколько?
— Вот и четвертый — за облачком не приметил, — оправдывался наблюдатель, он знал, что эти десять секунд неизвестности стоят очень дорого и Чурову, и летчикам, оставшимся на земле.
Харитонов приземлился и доложил об успешной разведке. К самолетам подали завтрак. Летчики по-прежнему сидели в кабинах — полк истребителей находился в состоянии готовности номер один.
После разведки Харитонова в воздух поднимались штурмовики — уничтожить двигавшиеся к фронту колонны.
2В тот же день я побывал у штурмовиков. Вернее, у одного из них — Тимофея Старчука.
Можно ли было этого человека назвать выдающимся летчиком? Отличался ли он чем-нибудь от своих друзей, таких же, как и он, штурмовиков? Нет, младший лейтенант Тимофей Старчук как будто ничем не выделялся.
Он родился и вырос вблизи маленькой речки у села Верхние Туры на Урале. С детских лет увлекался рыбной ловлей, потом учился в сельской школе, уехал в город, где тоже продолжал учиться. Но все время думал, что будет моряком. Море казалось ему пределом всех мечтаний, надежд, мыслей. Но закончив школу, он подружился с летчиком и неожиданно для себя и учителей поступил в летную группу аэроклуба. Это был обычный Осоавиахимовский аэроклуб с тремя учебными самолетами. Старчук сказал себе: «Посмотрим, попробуем». В аэроклубе он был аккуратным и внимательным учеником, хоть нерешительность и робость покинули его спустя долгое время, после того сладостного момента, когда человека поднимают в воздух и впервые оставляют наедине с самолетом, с безбрежным пространством, когда человеку говорят: «Отныне у тебя есть крылья».
Потом Тимофей Старчук летал на юрких и послушных самолетах, научился не только летать, но и кувыркаться в воздухе. Истребителем он пришел на фронт. Его молчаливость, застенчивость воспринимались его друзьями с усмешкой: по морю грустит… Но командир подбадривал Старчука: «Ничего, молчаливые люди злее дерутся».
И младший лейтенант действительно дрался неистово, упорно и почти всегда возвращался на аэродром с победой. Много раз летчику-истребителю Тимофею Старчуку приходилось штурмовать вражеские колонны на линии фронта. Это были наиболее опасные, наиболее стремительные полеты, но Старчук любил их, и майор, командир полка, совсем не удивился, когда летчик попросил дать ему новый штурмовик.
В короткий срок он изучил и овладел самолетом, как всегда и всюду делал это с сосредоточенным упорством, с внутренним спокойствием.
Что ж, в самолете ничего нет особенного, надо только все изучить, чтобы в воздухе выработалась какая-то железная собранность, чтобы опыт и знания достигли той степени совершенства, когда руки кажутся продолжением штурвала, а ноги продолжением рулей, когда сердце бьется в унисон мотору — словом, когда человек и самолет кажутся слитыми воедино и только воля, крепкая воля летчика владеет сердцем и мотором, руками и штурвалом, ногами и рулями, нервами и теми кнопками, которые соединяют человека с бомбами, снарядами, пушками, пулеметами.
