Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6341 ( № 40 2011)
С тех пор Степаныч не пропускал ни одного дня. Пел, когда болело горло, пел, когда пальцы сводило от мороза, пел, когда ноги предательски не держали, а сердце то трепыхалось словно птичка, то сжималось, как камень. И время, когда можно было реально поразмыслить о Париже, наконец пришло.
Однако тихие опасения всё же тревожили его. Как там, справится ли он в путешествии? Олег Степанович никогда не был за границей. А тут сразу – Париж! Одиннадцать дней!
В город мечты они прилетели вечером и разместились в гостинице «Чёрный кот». Рядом с Монмартром, определил по карте Степаныч. Номер был крошечный, простой и неуютный, похожий на те номера, в интерьерах которых Тулуз-Лотрек писал своих знаменитых «барышень». Степаныч поглядел в окно и напоролся на большую неоновую надпись «Сексодром», а с другой стороны виднелась красная мельница «Мулен Руж». Было душно и, когда он открыл окно, в номер ворвался громкий гул толпы туристов, который не смолкал до самого утра. Под него Степаныч и заснул.
Утро было тихим и спокойным. Сексуальная вывеска уже не сияла своим неоном, а около мельницы туристы оставили лишь горы мусора. Степаныч спустился на первый этаж, где в небольшом закутке их группе был приготовлен завтрак: не то кофе, не то чай из большой бадьи, брикетики масла и джема да булочки. Кстати, булочки Степанычу очень понравились своей свежестью и непередаваемо вкусным запахом.
Первая экскурсия была ознакомительной. Сев в автобус, Степаныч только и слышал: «Поверните головы налево. Посмотрите направо». После обеда то же самое повторилось в Лувре, с той только разницей, что у «Моны Лизы» задержались подольше. Эту работу великого Леонардо Степаныч знал по репродукциям очень хорошо, но она никогда не производила на него особого впечатления. Так было и на этот раз, когда знаменитая дама предстала «вживую». Степаныч посмотрел на знакомый абрис лица и попытался разглядеть «загадочную» улыбку. Но вновь ничего особого не увидел и стал с интересом наблюдать за толпой японцев в наушниках, которые, повинуясь неслышной в зале команде, крутили головами, сдвигались то вправо, то влево и постоянно делали какие-то пометки в блокнотах.
Вечером Степаныч твёрдо решил, что с завтрашнего дня он начинает жить по собственной программе, и углубился в путеводитель и карту Парижа.
Утром, прогулявшись от площади Пигаль до сердца Монмартра, он приглядел для ужина кафе «Две минуты», окружённое сонмом уличных художников, и отправился на метро к своим любимым импрессионистам. И Клод Моне, и Эдуард Манэ проскочили быстро. Постоял только у «Олимпии» да у «Завтрака на траве». Зато от «барышень» Лотрека, о которых вспомнил ещё в гостинице, долго не мог отойти. Степаныч понимал, кожей чувствовал, что художник передаёт одновременно и сладость жизни, и страшное её дно. Вот и у меня, подумал Олег Степанович, в жизни было всё – и вершины, и чёрт знает что. Покончив с импрессионистами, Степаныч нашёл ближайшее кафе, заказал себе большой багет с ветчиной, листьями салата и овощами и бокал холодного белого (красное он не любил) вина. Степаныч, с удовольствием поглощая нехитрую, но ужасно вкусную еду, внимательно рассматривал видневшийся вдали купол Дома инвалидов и изумрудную лужайку перед ним. На душе было беззаботно и хорошо! Париж открывался всё с новых и новых сторон. Жизнь Монмартра была непохожа на жизнь, что течёт здесь у Дома инвалидов, а толчею вокруг Эйфелевой башни не сравнишь с тихим величием моста Александра III. Люксембургский сад, Латинский квартал, площадь перед Нотр-Дам не спутаешь с демократичной торжественностью Елисейских Полей. И почему это, размышлял Степаныч, в Москве иностранцам никуда не посоветуешь сходить, кроме как к Кремлю – в центр. Не пошлёшь же их в Медведково, Бирюлёво или в Выхино?
Ну а дальше? А дальше Олег Степанович гулял. Благо евро наменял немало. Бродил по всем закоулкам города. Добрался даже до нового района Дефанс и решил, что строящееся московское Сити по всем статьям проигрывает ему. Вечером обычно располагался в том самом кафе «Две минуты» и долго разглядывал уличных художников да мельтешащую между ними пёструю толпу. Заказывал не только вино, но и пару порций коньяка, запивая кофе, настоящего аромата которого он, похоже, до этого никогда и не испытывал. А заедал всё полюбившимися круассанами и вкуснейшими сырами на старинной тарелке. Добравшись до номера, он перед сном всегда рассматривал альбомы, которые покупал в каждом музее. И, удовлетворённый, крепко засыпал. Даже боли в ногах и в сердце, кажется, отступили насовсем.
В последний день путешествия Степаныч решил пообедать на Елисейских Полях, подвести, так сказать, итоги. К обычному меню добавил креветок и большое блюдо крупных улиток.
Прощай, Париж! Я обязательно вернусь сюда, сяду за этот самый столик и закажу то же самое. Так он начал итоговый монолог для себя. Перебирал парижское волшебство день за днём. Вспоминал Пигаль, Монмартр, Родена и крутящих головами японцев. Но остановился и надолго задумался, когда вспомнил, как был поражён необычной скульптурой. Бронзовый человек уже пронёс верхнюю часть тела и ногу сквозь каменную стену и двигался прямо на толпу туристов. Уже потом, в номере, рассматривая книгу «Париж. Достопримечательности», Степаныч узнал, что эта скульптура навеяна очень популярным у французов рассказом Айме «Проходящий сквозь стену» – лирическим повествованием о тихом, скромном бухгалтере, спокойно преодолевавшим любые препятствия. Не так ли и я, думал Олег Степанович, всю жизнь пытался пройти сквозь стены. Стена секретности и тупости некоторых руководителей в НИИ, когда его настойчивая просьба о закупке на Западе новейших компьютеров воспринималась чуть ли не как антисоветская деятельность. Потом стена отчуждения, которая неизвестно откуда появилась после прощания с работой. А стена стыда и сомнений, которые возникли перед выходом с гармошкой в переход?! И, наконец, стена, закрывавшая всю жизнь от него и Марины этот прекрасный город. Разве мог он в те времена даже подумать о такой поездке? Только мечтать, мечтать вместе с Мариной. Но так безжалостно и с работы его бы не выгнали тогда. Почёт и уважение были в Союзе гарантированы. Тогда – сейчас, сейчас – тогда. Мысли путались вместе с очередным бокалом вина.
Потом было московское снежное утро, вкусный чай и твёрдо принятое решение: снег буду убирать вечером, а сейчас – с гармошкой, в переход! Надо набирать денег для следующей поездки. В Париж, и только в Париж!
Степаныч быстро прошагал по привычно скользкому от неубранного снега и грязному переулку до знакомого перехода. Тут-то его и ожидала неожиданность.
На его родных ступенях расположился целый ансамбль. Длинноволосый парень ударял по электрогитаре с мощным усилителем, второй, бритый «качок», в тюбетейке стучал что есть силы на ударных, миловидная девушка то пела, то пиликала на кларнете. И, что было самое удивительное для Степаныча, подавали ансамблю не меньше, чем раньше ему, хотя голосили они то самое «я тебя встретила, ты меня встретил… » и т.д. Степаныч приблизился к ансамблю и попытался было сказать волосатому, что это не их место. Но тут-то его и схватил за шиворот толстомордый верзила:
– Дед, ты вали, вали отсюда. Знаем, как ты сюда присосался. И всё за бесплатно, на шермачка. Вишь ты, с ментами подружился. Давай домой, домой на печку! И больше не появляйся, а то твою фисгармонию растянем через всю улицу. Потом не склеишь. Ишь, грамотный! За так голосишь, а бабки одному себе в кожаный портфель. Тоже министр нашёлся. И в других переходах не появляйся – весь проспект наш.
Верзила довольно чувствительно подтолкнул Степаныча со ступенек.
Очутившись в тёмном, ещё более грязном, чем переулок, переходе, Степаныч крепко зажмурил глаза, стиснул зубы и кулаки. Иначе мог бы при всех разрыдаться. Поднявшись наверх, он побрёл по проспекту Мира, утопая в снегу, который всё валил и валил большими мокрыми хлопьями. Невероятно тоскливо было не от того, что закрывается дорога в Париж, и даже не от того, как с ним обошлись эти молокососы. Безграничная тоска навалилась потому, что рвалась последняя связь с той жизнью, которая, как он теперь убедился окончательно, вовсе не ограничивается ни его бывшим «ящиком», ни его подъездом, ни даже длинным двором. Больше убирать снег Олегу Степановичу Климову не хотелось, да и сил, как он чувствовал, не было. Степаныч тихо подгрёб к дому, что спрятался от шумного проспекта в глубине дворов, и пешком поднялся на свой третий этаж, впервые, после Парижа, почувствовав чугунную тяжесть в ногах. Сердце сжалось ещё в переходе и не отпускало никак. В ушах властно стучало: Наступает минута прощанья…
Пробки в этот день в Москве достигли 9 баллов.
Верея–Переделкино.
2011 год. Лето
Статья опубликована :
№40 (6341) (2011-10-12)
