Игорь Ефимов - Сумерки Америки
Но труд врача-специалиста оплачивается гораздо выше, чем труд терапевта общего плана. «Терапевт может заработать в год от 175 до 200 тысяч. Но эти заработки бледнеют по сравнению с доходами узких специалистов: в среднем 850 тысяч для хирурга-ортопеда, 911 для рентгенолога, 1 350 тысяч для хирурга по сердечно-сосудистой системе. В Америке имеется перепроизводство специалистов и нехватка врачей общего профиля. В результате всё сводится к детальной и дорогостоящей диагностике и анализу отдельных компонентов тела. Многие пациенты не имеют возможности получить общий анализ состояния их здоровья, подготовленный врачом, умеющим оценивать взаимодействие различных частей тела»[222].
Часто суперспециалист не может разглядеть и поставить верный диагноз каким-нибудь элементарным недугам. Среди моих знакомых я знаю полдюжины случаев, когда дорогостоящий врач проглядел обычный аппендицит и дело чуть не кончилось перитонитом.
Лекарство «колхичин» было хорошей защитой от приступов, но не излечивало от подагры. Мне пришлось самому полезть в медицинские справочники и Интернет, выписать оттуда названия продуктов, считающихся вредными для подагриков. Ах, как жалко было расставаться с наваристыми мясными супами, со студнем из свинины, с крабами и устрицами, с вином и пивом, с жареной дичью и сардинами, помидорами, баклажанами, креветками и прочими дивными дарами природы! Зато диета сработала, подагра исчезла, но успела так разрушить левый коленный сустав, что я обречён хромать до конца жизни.
Почему же не только доктор Вайнстин, но и доктор Натансон не сказали мне о лечебных свойствах правильной диеты? Не знали? Или в медицинских кругах не принято делать рекомендации, которые исключают вмешательство врача, лишают его возможности заработать?
Врач, находящийся под постоянным прессом финансовых требований, вынося диагноз и предлагая лечение, невольно склоняется в сторону дорогих процедур, если страховка пациента готова оплатить их. Доктор Роберт Лебоу, автор книги «Крах здравоохранения», на многих примерах показывает, как это происходит.
«Сумасшедшие расценки на процедуры взвинчивают общую стоимость лечения. Если вы просто внимательно расспрашиваете пациента, вам заплатят 35 долларов за полчаса. Но если вы уговорите его проглотить кишку для взятия желудочного сока, что занимает 10 минут, вы можете представить «Медикеру» счёт на 900 долларов»[223].
Когда благонамеренные политики создавали систему помощи «Медикейд», им, видимо, казалось жестоким и несправедливым включить в неё в качестве обязательного условия хотя бы номинальную плату за визит к врачу. Нет, самый бедный человек должен иметь возможность получить помощь, не заботясь о деньгах! Они не учитывали, что для миллионов скучающих стариков поездка в клинику, где ты будешь окружён заботливым вниманием, – единственный способ развеять пустоту дня. Если бы это стоило хотя бы десять долларов, многие предпочли бы пойти в кино или кафе. Бабушка наших друзей корила нашу бабушку за «беспечность»: «Как? Вы ещё не сменили очки в этом году? Но вы знаете, что «Медикейд» даёт вам право менять их раз в год? Мало ли что вы довольны старыми! Нельзя упускать, когда предлагают даром!»
Бесплатность процедур подталкивает пациентов «Медикейда» требовать их по любому поводу. Высокотехнологичные установки для просвечивания организма сплошь и рядом используются без особой нужды. «Американцы сегодня подвергаются опасному рентгеновскому облучению в семь раз больше, чем это было в 1980 году. На это тратится 14 миллиардов долларов… Почему-то в офисах докторов, которые имеют эти аппараты, просвечивания назначаются в три раза чаще, чем в тех, которым приходится посылать пациентов для просвечивания в другие места»[224].
В России XIX века бытовало выражение «доходные дома». В Америке сегодня весьма популярен бизнес «доходные больницы» – for-profit hospitals. К началу XXI века крупнейшая корпорация Columbia-HCA сумела завладеть половиной таких больниц в Америке. Применяемые ею методы включают: зачисление врачей партнёрами, чтобы они сами были заинтересованы в повышении доходности; установление для администраторов конкретных финансовых целей, за достижение которых даются бонусы; повышение расценок за пребывание в палате (в 2010-м средняя цена достигла 4400 долларов); применение самых дорогостоящих процедур[225].
Проверить, какое лечение применялось, а какое – нет, не так-то легко. По разным оценкам, масштабы жульничества в отношении систем «Медикер» и «Медикейд» колеблются от 63 до 100 миллиардов долларов в год. Силы контролирования явно неадекватны: 750 агентов в ФБР и в Бюро главного контролёра (Inspector General Office) должны надзирать за 720 тысячами докторов, 190 тысячами дантистов, 6 200 больницами и свыше тысячи НМО (Health Maintenance Organizations). Техника подделок отработана весьма умело[226].
Какую процедуру, тест, анализ, операцию считать нужной, а какую нет? Только врач может принять это решение. И фактор гарантированной оплаты является мощнейшим стимулом к тому, чтобы признать процедуру необходимой. Особенно процветает такой подход в психиатрических больницах и убежищах для бездомных. «Пациентов держат в палате до тех пор, пока федеральная страховка «Медикер» платит за них. Многие были подвергнуты операциям по удалению простаты или катаракты, которые делались конвейерным способом… Контролирующие организации предъявляют судебные иски больничным сетям, несоразмерно раздувающим счета, те платят стомиллионные штрафы, но вскоре возобновляют свои махинации»[227].
В сегодняшней ситуации американский врач, взвешивая все за и против хирургического вмешательства, не может не помнить, какой счёт можно будет представить за ту или иную операцию. Однажды мне попалось в прессе интервью с Нобелевским лауреатом, британским кардиологом Бернардом Лауном, который сказал, что около 70 % операций на сердце проводится в Америке из коммерческих соображений. Помня о висящей над ним угрозе иска за неправильное лечение, врач не преминет нагнать на меня раздутых страхов, чтобы я не мог потом сказать: «Доктор не предупредил меня о той или другой опасности».
Одна наша близкая знакомая, родив в свои сорок два года сына, заболела раком щитовидной железы, и врачи давали ей от силы шесть месяцев жизни, но только при условии, что она согласится ампутировать плечо и грудь. «Нет, – сказала себе больная, – я не могу допустить, чтобы мой сын рос без матери». Имея медицинское образование, она смогла засесть за книги и вступить в упорную войну с болезнью, пробуя то одни, то другие альтернативные способы лечения. Четыре года шли бои, победы сменялись поражениями, но, в конце концов, она одолела врага. Врач проделал все необходимые тесты и с изумлением объявил, что неизлечимый рак исчез, излечен.
– Я знаю, что вы не станете оповещать коллег об этом результате или описывать его в статье, – сказала исцелившаяся пациентка, – потому что он ставит под сомнение диагноз, поставленный вами четыре года назад. Но скажите, если моя болезнь случится с кем-то из членов вашей семьи, вы поделитесь с ними моим опытом?
Врач промолчал.
Конвейерную хирургию мне довелось испытать на себе. Несколько лет назад у меня сильно разболелся глаз. Пришлось пересилить себя и обратиться в местную офтальмологическую клинику, благо страховка по старости мне уже полагалась. Первым делом врач замерил давление в глазном яблоке. Оно оказалось таким высоким, что пришлось принимать какие-то экстренные меры по его снижению. Диагноз: «глаукома и катаракта», необходима операция.
В назначенный день я явился в хирургический центр. Мне объяснили, что хирург будет оперировать одного за другим несколько пациентов. Местная анестезия будет делаться всем заранее, и потом больных, одного за другим, будут вкатывать в операционную. Анестезиолог закапал мне в глаз нужную долю обезболивающего и сказал, что ожидание продлится примерно полчаса. Я стал ждать, подбадривая себя мечтами о какой-нибудь замечательной рыбалке, которую устрою себе после выздоровления.
И ждал. И ждал. И ждал.
Прошло больше часа, прежде чем настала моя очередь. Потом выяснилось, что у предыдущего пациента обнаружились неожиданные осложнения и хирург провозился с ним дольше, чем рассчитывал. Да и у меня тоже оказалось не всё так просто. Хирургический конвейер сбился с ритма, действие анестезии закончилось, и к концу операции я еле терпел, только глухо мычал. Каково было тому пациенту, который следовал за мной, – страшно представить.
Но худшее началось ночью. После удаления катаракты пребывание в больнице не полагается, страховка его не оплатит. Гостивший друг увёз меня домой, но заснуть я не смог. Никакие обезболивающие не помогали. Как только голова опускалась на подушку, боль вспыхивала с новой силой. Крокодил, притаившийся в глазу, слегка разжимал челюсти, только если я принимал вертикальное положение. Так и простоял всю ночь, иногда маршируя по спальне и подвывая.
