Владимир Познер - Противостояние

В. ПОЗНЕР: Сегодня говорят о некотором кризисе христианства в целом.

С. ЮРСКИЙ: Несомненно. На мой взгляд, правы те люди, которые слишком резко, может быть, но утверждают: христианство — самое великое, что может быть, но оно еще не началось. Если серьезно относиться к евангельскому посланию или к законам Ветхого Завета, то требования к человеку предъявляются очень серьезные. Это прекрасная опора, может быть, для будущего. Но одно дело высыпать зерно в землю, отойти и дать всходить — вот взаимоотношения пастыря и паствы. И другое дело, когда человека сажают в это зерно и еще сыплют сверху — картинки с результатами подобного мы тоже видели.

В. ПОЗНЕР: Вы проводите или видите некоторую параллель, некоторую общность между идеями социализма и христианства?

С. ЮРСКИЙ: Конечно! Прямую. Только это с переворотом. Там все формы взяты, правда, не из самого Иисуса, а из Церкви, которая осуществляла Иисусово учение. Но, вообще говоря, все формы были взяты. Причем, конечно, не из Евангелия, а из Церкви времен царской России, которая, находясь в разных своих внутренних столкновениях, все-таки пришла к некоему церковно-полицейскому варианту.

В. ПОЗНЕР: Что вы сказали бы в ответ на утверждение о том, будто социализм — утопическое учение, поскольку опирается на человека, которого нет, ведь сам человек не таков, он гораздо хуже, и исправить его невозможно; природа человека — зависть, ревность, стяжательство — неизживаема, и поэтому социализм, тем более коммунизм, создать невозможно. Христианство в этом смысле не то же самое? Сегодня, через две тысячи с чем-то лет, человек меньше не убивает, меньше не крадет, меньше не изменяет и так далее. Вы не думаете, что это столь же ошибочно, как и социалистические представления?

С. ЮРСКИЙ: Это схоже, и потому социализм непостижимым образом впился в сознание нашего народа столь быстро — в течение, наверное, трех лет. Церкви рушить стали не приезжие ландскнехты, а русские люди, кресты сбрасывали именно они. И потом это прижилось…

В. ПОЗНЕР: Хочу все-таки эту мысль довести до полного понимания. Социализм провалился, потому что был построен на ложном представлении о том, кто есть человек. Можно ли сказать, что христианство тоже провалится когда-нибудь, потому что держится на ложном представлении о том, кто есть человек?

С. ЮРСКИЙ: Оно основано на идеальном представлении — так же, как и социализм. Доказательства того или другого нужно ждать, полагаю, много лет спустя после нашей с вами жизни.

В. ПОЗНЕР: Но это не заставляет вас отказаться от веры?

С. ЮРСКИЙ: Нет. Я и к социализму отношусь как к очень благотворному явлению. Он и был одно время благотворным, он побуждал людей к действию, к творчеству. Нельзя думать, что все достижения двадцатых, тридцатых, сороковых, пятидесятых годов… Хотя в пятидесятых уже страшное было что-то, это само себя стало изживать, полностью выйдя за пределы чувства меры…

В. ПОЗНЕР: Смотрите, есть учение социализма — и есть партия, есть учение религиозное — и есть Церковь. Вы разделяете эти понятия?

С. ЮРСКИЙ: Партия также всегда притворялась религиозным учением, только называлось это иначе. Молились на другое. Но это, конечно, стремление к недостижимому идеалу. Видимо, оно заложено в человеческой природе.

В. ПОЗНЕР: Другая важная тема для вас — интеллигенция. Вы говорите об интеллигенции как о сугубо русском явлении, что истинно, конечно же. Ваши слова: «Я принадлежу к определенной прослойке населения, которая называлась «интеллигенцией» (прошедшее время). Принадлежу к ней наследственно в нескольких поколениях и потому, разглядывая проблему изнутри, полагаю, что интеллигенции в понимании и XIX, и XX веков больше нет». Далее вы говорите: «Философ-эмигрант Федотов утверждал: интеллигенция родилась в тот момент, когда закрыл глаза Пушкин. И эта прослойка напоминала, что не все в порядке в обществе и надо об этом подумать. Именно такие люди являются бродильным элементом, который позволяет обществу быть живым, не окостенеть. Интеллигенция как слой сегодня рухнула, но ее надо возрождать. Это смазочный материал между разными классами и социальными группами, его надо возрождать, потому что без этой смазки скребет и могут зубцы поломаться». Вопрос: вы согласны с тем, что интеллигенция создавалась, как алмаз, в результате колоссального давления? И что если ее уничтожили (так случилось), то она не может возродиться, ушла навсегда?

С. ЮРСКИЙ: Я думаю, что она и не возродится. Просто это будет что-то другое. Я сейчас с большим интересом читаю книгу Ходорковского «Тюрьма и воля» и стараюсь понять: этого человека с высшим образованием, достигшего колоссальных успехов в области финансов и прочем, — можно ли его назвать интеллигентом? Нет, он не интеллигент. Да он и сам, анализируя себя, говорит: «Я не оттуда…» И та прослойка, которой больше нет, — она ушла совсем. Но это не значит, что не возникнет нечто совершенно новое. А как мы это назовем, пока не знаю.

В. ПОЗНЕР: Посмотрим… Мой следующий вопрос связан с таким вашим высказыванием: «Людей, которые что-то делали бы и, напротив, воспринимали бы, почти не осталось. Общество на девять десятых состоит из посредников, ничего не производящих. Между мной и зрителем стоят они же. И им лучше известно, что востребовано, а что нет, у чего будет прокат, а что обречено. И потому я не знаю, что делать. И кстати, могу уже себе позволить ничего не делать. И когда окончательно перестану слышать подсказки внутреннего голоса, честно замолчу». Хочу вас спросить: как поживает ваш внутренний голос? Вы его слышите?

С. ЮРСКИЙ: Он мне подсказал человека, личность, по биографии которого (даже не по биографии — в духе которого) я хотел бы еще сделать спектакль, и большой спектакль. Это Шагал. Голос есть, но осуществлять его подсказки очень трудно, потому что подобным идеям не доверяют, и мне очень сложно все организовать. Но Шагал — тоже одиночка, который никогда не входил ни в какую корпорацию художников. Он голодал, потом взошел на вершину благополучия, однако ни к кому так и не присоединился.

В. ПОЗНЕР: Марсель Пруст также хотел бы задать вам несколько вопросов… Какую черту вы более всего не любите в себе?

С. ЮРСКИЙ: Перфекционизм, то есть желание все сделать идеально, которое переходит постепенно в занудство. Всех раздражает, меня тоже.

В. ПОЗНЕР: Когда и где вы были более всего счастливы?

С. ЮРСКИЙ: Вы знаете, в девяностые годы. Не по месту, а по времени.

В. ПОЗНЕР: Если бы вам было дано вернуться после смерти, то кем вы хотели бы быть?

С. ЮРСКИЙ: Я потомственный актер. Если, конечно, театр сохранится. Думаю, что вместе с интеллигенцией исчезнет.

В. ПОЗНЕР: Какой литературный герой, если вообще есть такой, вам ближе всего по духу?

С. ЮРСКИЙ: Комбинация. Но я бы сказал так: все-таки воображаемый Пушкин. Не настоящий — с настоящим я испугался бы встретиться и заговорить. А воображаемый, такой, каким мы видим его, потому что это просто счастье смотреть: «Ой, это ж надо!»

В. ПОЗНЕР: А кто ваши герои в реальной жизни? Какие люди для вас являются героями? Таковые есть?

С. ЮРСКИЙ: Да, их очень много. Потому что я влюблялся в тех, кто делает открытия, я читал книжки Даниила Данина про Бора, про всех этих ученых. Может быть, он их тоже отчасти сочинял, но они были. Я читал про художников, и, может быть, это были воображаемые личности — сейчас все выясняют, что было на самом деле…

В. ПОЗНЕР: О чем вы больше всего сожалеете?

С. ЮРСКИЙ: Грех мне говорить, что я о чем-то сожалею, потому что судьба, лишив меня довольно многого, подарила, пожалуй, еще больше, хотя бы мой нынешний возраст и то, что я все еще действующее лицо.

В. ПОЗНЕР: У вас есть любимое слово?

С. ЮРСКИЙ: Не знаю…

В. ПОЗНЕР: А нелюбимое? Я, например, не люблю слово «никогда». А вы?

С. ЮРСКИЙ: Это целая философия. И я соглашусь с вами.

В. ПОЗНЕР: Что вы считаете своей главной слабостью?

С. ЮРСКИЙ: Тот же перфекционизм. Омерзительно — все сделать наилучшим образом.

В. ПОЗНЕР: Оказавшись перед богом, что вы ему скажете?

С. ЮРСКИЙ: «Прости, Господи».

Актер — всегда актер. Он всегда играет, всегда. В хорошем ли он настроении, в плохом ли — значения не имеет. Уж так он устроен, он иначе не может. А вот артист — дело другое. Артист — это художник, творец.