Вячеслав Рыбаков - Письмо живым людям
Почти вслепую Ринальдо вернулся к двери, на ощупь тронул выключатель. Свет громадных люстр оказался траурно тусклым. Кабинет раздулся, раздался от непривычного ему верхнего освещения. Вдоль стены, ведя по ней ослабевшей рукой и стараясь не глядеть в сторону стола, в мертвой тишине Ринальдо доковылял до прикрытых портьерами книжных стеллажей. Смысл всех цитат, которые ему захотелось увидеть сейчас, он давно помнил наизусть — но ему нужны были слова, строки, материальные свидетельства того, как, колотясь в тисках преград и противоречий, социальная структура, являвшаяся зачатком той грандиозной общности, во главе которой оказался Ринальдо в эти страшные дни, выстояла против силы, казавшейся по крайней мере не менее неодолимой, чем сила, давившая ныне. Ринальдо снял с полки сразу два тома, раскрыл один — и на пол упала закладка. Отложив книги, Ринальдо с трудом нагнулся и поднял закладку с ковра — то была аккуратная фотокопия, сделанная по просьбе Ринальдо, еще когда он собирал материал для диссертации в исторических архивах. Ринальдо был привязчив — и душой, и рассудком — и с этим документом не расставался никогда. Плотная, упругая бумага глянцевито отблескивала, неся непривычные узоры отпечатанного на старинной механической машинке приказа № 29 по красногвардейскому батальону имени Фридриха Энгельса. «Красное командирство есть сознательное революционное красное геройство, при помощи которого более сознательный революционный боец указывает менее сознательному революционному бойцу, где, как и когда последний должен пролить свою священную кровь во благо мировой революции. Если же красный командир-герой укажет неверно и священная рабочая народная кровь бесполезно прольется, мы самого его прислоним к стенке». Упругий листок мелко, ритмично прыгал в пальцах Ринальдо — пальцы дрожали. Слепящий блик парадной люстры егозил по нему вправо-влево, словно спеша замазать строки непроглядным сверканием, но те подныривали под него и вновь выталкивали на поверхность свои неповрежденные крылья — то левое, то правое. На обширном поле сбоку виднелась едва заметная, бисерная серая вязь — карандашный комментарий, сделанный когда-то и бережно сохраненный копией. Кто это писал? Когда? И, главное, для кого? Ведь в пору таких карандашей к документам подобного рода допускались лишь избранные, а их избирали те, кого избрали чуть раньше, и принцип отбора был один: равнодушен? озабочен лишь карьерой? — тогда читай, твоя идейность вне подозрений… Но, видно, и этот принцип, как и любой другой, время от времени давал сбои — ведь прямо на полях приказа № 29, называвшегося к тому времени «единицей спецхранения», кто-то написал косо, торопливо, комкая слова до малопонятных сокращений: «Но как узнают, что неверно и бесполезно? Кто им это сообщит? 1. Классические утопии Средневековья создавались до вспышки машинного производства, до того как, взамен сельского хозяйства, оно стало осью общественной жизни. Заранее предвидеть этот скачок было невозможно. Точно так же классическая модель коммунизма создавалась без учета грядущей вспышки информационного производства, до того как осью общественной жизни стало именно оно. 2. Информация, пригодная к употреблению, есть продукт труда людей, эту информацию создавших (открытия и пр.) или организовавших (описания, сводки и пр.). Информация есть специфическое — неовеществленное — средство производства (в том смысле, что оно овеществлено не в формах конкретно-вещных, типа станков или труб, а в форме неких сигналов на неких носителях — знаков на бумаге, электромагнитных колебаний на лентах и дисках и пр.), причем такое, которое с XX века имеет решающее значение для управления, планирования и развития. Это значение будет расти в дальнейшем, как на предыдущем этапе росло значение машинного производства. Если преимущественное поступление информации к какой-то группе людей закреплено юридически или организационно, такие люди могут быть названы обладающими собственностью на информацию, а государственная машина, помимо прочего, является орудием охраны этой собственности. Следовательно, всякое регулирование распределения информации есть форма внеэкономического присвоения средств производства, проявление частной или государственно-монополистической собственности на средства производства. 3. В известных до сих пор формациях собственность на неовеществленные средства производства являлась элементом собственности на средства производства вообще. Но если вспомнить ленинское определение классов (группы людей, одна из которых может присваивать труд другой благодаря различию места в общественном хозяйстве) с их четырьмя признаками (место в производстве, отношение к средствам производства, роль в организации труда, способ получения и доля общественного богатства), ясно, что неравноправие по отношению к неовеществленным средствам производства само по себе может служить фактором классообразования. Обеспечиваемая государственным аппаратом возможность присваивать создающий информацию труд и пользоваться его продуктами по личному усмотрению расчленяет общество на слой, отчужденный от неовеществленных средств производства (информационный пролетариат) и привилегированный слой, уже в силу ОДНОЙ ЭТОЙ привилегии всегда обладающий преимущественным местом в производстве, собственностью на центральный элемент средств производства, ведущей ролью в организации труда, специфическим способом получения повышенной доли общественного богатства. Обобществление овеществленных средств производства, происходящее при социализме, не приведет к исчезновению классов и классовых антагонизмов до тех пор, пока частная и государственно-монополистическая собственность на неовеществленные средства производства не будет также ликвидирована. 4. Формула спирального развития, введенная Лениным, выглядит в этом смысле так. Первый виток — три начальные формации, различающиеся по отношениям классов к овеществленным средствам производства. Первобытный коммунизм с его стохастическим распределением продуктов труда; рабовладение — феодализм, осуществляющие отчуждение продуктов труда в пользу господствующего класса методами прямого государственного насилия; капитализм, при котором, в силу краха натурального хозяйства, развития связей, усложнения общества, неовеществленные средства производства становятся осевым элементом экономики, но распределение их в основном остается стохастическим, изоморфным распределению овеществленных средств производства в первобытном стаде. Этапы следующего витка различаются по отношениям классов к неовеществленным средствам производства, поскольку уже ранний коммунизм обобществляет овеществленные, зато устанавливает отчуждение неовеществленных методами государственного насилия, изоморфными методам рабовладения — феодализма. Развитие коммунизма будет обусловлено тенденцией к обобществлению неовеществленных средств производства ровно в той же степени, в какой развитие предыдущих формаций было обусловлено тенденцией к обобществлению овеществленных. Эта тенденция будет приводить к столь же революционным социальным изменениям — но не только социальным, поскольку обретение возможности к усвоению ВСЕЙ существенной для формирования адекватного социального поведения информации КАЖДЫМ членом общества потребует коренной перестройки человеческого сознания, возможно, даже биологической. Но подлинная бес классовость и подлинное отмирание государства возможны только на этом уровне».
Ринальдо бережно отложил фотокопию и открыл оба тома сразу.
«Замечу в скобках, — писал Ленин в статье «О значении золота теперь и после полной победы социализма», — что цифры эти я беру совершенно произвольно, во-первых, потому, что я не знаю точных цифр, а во-вторых, потому, что если б я их знал, я бы сейчас их не опубликовал».
«Что, ежели такое примерно решение будет вынесено, можете вы отрицать его пользу? — писал Ленин в записке Богданову, — его общественное значение, в 1000 раз большее, чем келейно-партийно-чекистски-идиотское притушение поганого дела о поганой волоките без гласности? Мы не умеем гласно судить за поганую волокиту: за это нас всех и Наркомюст сугубо надо вешать на вонючих веревках».
Вот, думал Ринальдо, укладывая фотокопию на прежнее место между страницами и расставляя книги по их гнездам. Руки опять были из мокрой ваты. Вот. «Гласно судить». Но — «не опубликовал».
Саранцев М.Ю. Что же ты натворил такое в своем институте, Саранцев М.Ю., что мы убили двести с лишним тысяч человек? Как надо было узнать о тебе заранее и как заранее предупредить тебя, как?! Как совместить естественную — и социально необходимую, оттого и естественную, кстати — человеческую искренность и необходимость распределять вал информации наилучшим для дела образом? Не знаю. Нет общего ответа. Нет. Все ответы всегда знает только Чанаргван. Вот он лежит.
