Натан Эйдельман - Тайные корреспонденты "Полярной звезды"
Сначала отрывок из «Записок» И. Д. Якушкина (следствие над декабристами и приговор. ПЗ, VII-1, стр. 1–26). Затем добрую половину выпуска занимают никогда не публиковавшиеся страницы о деле петрашевцев («Отрывок из мнения действительного статского советника Липранди», а также примечания и приложения к ним. См. ПЗ, VII-1, 26–90). К 1827 г., началу николаевского тридцатилетия, относятся «Рассказы о временах Николая I» («Колесников и его товарищи в Оренбурге», «Братья Крицкие и их товарищи в Москве», «Братья Раевские». См. ПЗ, VII-1, 91-III). Наконец, обязательный для каждой «Полярной звезды» новый отрывок из «Былого и дум» являлся на этот раз воспоминанием о тех же временах: «Юная Москва тридцатых годов (круг Станкевича)» (ПЗ, VII-1, 112–124).
Удобнее всего знакомиться с тайными корреспондентами этого выпуска, начав с предпоследнего раздела — «Рассказов о временах Николая». Начинаются эти рассказы со следующего вступления:
«Событие 1825 года и кровавые меры, принятые против действующих лиц этой великой драмы, заслонили множество эпизодов открытия злонамеренных людей, которые потом гибли на каторжной работе, в крепостных казематах и на Кавказе. Царствование „незабвенного“ обильно такими событиями, и мы можем считать их не десятками, но сотнями: из одного 1827 года, следовавшего за „порешившим“ с декабристами, когда, по словам Николая, „Россия была совершенно исцелена от скрывавшейся в ней язвы“, мы имеем под руками 8 обстоятельных и полных рассказов, основанных на документах. На первый раз приведем три эпизода» (ПЗ, VII-1,91).
По-видимому, это предисловие принадлежит издателям альманаха (автор его, судя по стилю, Н. П. Огарев), хотя не исключено, что оно прислано из России. Ни в сохранившихся документах Герцена и Огарева, ни в материалах их вероятных корреспондентов не найдено пока ни одного из пяти неопубликованных рассказов о событиях 1827 г., о Которых упоминает предисловие. Можно лишь предполагать, что это были описания таких событий 1827 г., как дела Полежаева, Осинина, Ситникова или дела харьковских, нежинских, новочеркасских вольнодумцев1, которые редакция «Полярной звезды» сочла менее типичными, чем три опубликованных.
Первый рассказ о времени Николая посвящался трагической истории, случившейся в 1827 г. в Оренбурге. Рассказ начинался со слов: «Существовавшее в Москве общество Новикова и его друзей основано было отчасти по правилам масонства…» Далее сообщалось, что это общество имело свое отделение в Оренбурге и что молодые члены его были огорчены и ожесточены событиями 14 декабря 1825 г. В это время в город прибыл разжалованный из юнкеров в солдаты 19-летний Ипполит Завалишин, родной брат декабриста Дмитрия Завалишина, человек, страдавший странной для окружающих болезнью: он провоцировал и предавал всех, кого только мог, по какому-то странному внутреннему желанию, даже во вред себе, и, по-видимому, без всякого сговора с властями. В Оренбурге Завалишин объявляет себя деятелем тайного общества, входит в доверие к молодым вольнодумцам, составляет даже Устав общества, а затем подает донос на 33 человека. Военный губернатор Эссен, стремясь выслужиться, донес в Петербург об открытии важного государственного заговора. Восемь человек были признаны виновными. Пока шло следствие, Завалишин, также взятый под стражу, пытался замешать в дело еще многих лиц и даже ухитрился из-под караула послать донос в Петербург о злоупотреблениях самого Эссена (донос был Эссену благосклонно переслан из столицы).
По приговору военного суда (после конфирмации) Завалишин был сослан в каторжные работы навечно. Трех обвиняемых — прапорщиков в возрасте от 19 до 30 лет (Колесникова, Дружинина и Таптикова) — приговорили к различным срокам каторжных работ; двоих определили «вечно в солдаты», а Шестакова, самого юного, было решено отправить «на три года в солдаты без лишения дворянства».
Николай I 12 августа 1827 г. сократил наполовину сроки Колесникову, Таптикову и Дружинину, остальным наказание утвердил, но решение о 17-летнем Шестакове переменил и распорядился: «вечно в солдаты и лишить дворянства».
Из самого текста этого рассказа была видна большая осведомленность автора обо всем деле, погребенном в недрах секретных архивов. Я принялся, как обычно, искать, где и когда была впервые опубликована эта история в России. И, как во многих других случаях, такие поиски помогли узнать предысторию публикации в «Полярной звезде».
В 1869 г., через восемь лет после того, как рассказ о Колесникове и его товарищах был впервые опубликован, в журнале «Заря», появились воспоминания одного из пострадавших, В. П. Колесникова, под названием «Записки несчастного, содержащие путешествие в Сибирь по канату»2.
Но самым важным для моих разысканий было вступление к воспоминаниям Колесникова, написанное Михаилом Ивановичем Семевским. «Вот что мы, между прочим, находим о сем деле, — писал Семевский в предисловии к запискам г. Колесникова: „Известное новиковское общество XVIII века, — рассказывает барон В. И. Ш., автор этого предисловия, — основано было отчасти по правилам масонства…“»3.
Далее на пяти страницах слово в слово (с небольшими разночтениями)4 — тот самый текст об оренбургской истории, который появился в VII «Полярной звезде».
Значит, в 1861 г. Герцен и Огарев под заголовком «Колесников и его товарищи в Оренбурге» опубликовали не что иное, как «Предисловие» баронаВ. И. Ш. к «Запискам» самого Колесникова.
Приводя почти весь текст «Предисловия» барона В. И. Ш., Семевский сообщал читателям:
«Приговор <над „оренбургскими заговорщиками“> был приведен в исполнение 12 сентября 1827 года. С этого дня начинаются записки Колесникова и обнимают время почти ровно год, то есть с 12 сентября 1827 года по 9 сентября 1828 года; самый рассказ ведется от лица Колесникова, но записан с его слов, по его памятной записке, бароном Владимиром Ивановичем Ш. (умер 8 сентября 1862 года в С.-Петербурге), который имел случай познакомиться с Колесниковым тотчас по прибытии этого молодого человека в Читу и под живым впечатлением тогда же записал рассказ несчастного. Печатаются эти записки с собственноручной рукописи покойного барона Ш., подаренной нам его другом, который в свою очередь получил от него в подарок этот манускрипт в 1835 году…»5
Проводя воспоминания Колесникова через цензуру, Семевский был осторожен и лишних фамилий не называл.
Еще через 12 лет, в 1881 г., историк перепечатал «Записки Колесникова» в своем журнале «Русская старина». На этот раз он уже решился назвать имена своих информаторов полностью: автор «Предисловия» — декабрист барон Владимир Иванович Штейнгель, который подарил записки своему другу Михаилу Александровичу Бестужеву. Семевский сообщал также, что Бестужев предоставил «Записки Колесникова» в полное распоряжение Семевского еще в 1860 г., «переслав к нам рукопись из Селенгинска в Петербург»6.
Таким образом, вся история появления рассказа о Колесникове и его товарищах в «Полярной звезде» в сущности давным-давно рассказана М. И. Семевским. О Дружбе М. И. Семевского с семьей Бестужевых упоминалось выше. Впрочем, о существовании «Записок несчастного» Семевский мог узнать и от самого Штейнгеля. Когда после 14 декабря 1825 г. арестовывали заговорщиков, морской инженер Штейнгель был старше других (42 года). Осужденный по первому разряду, как один из главных преступников, он перенес 30 лет ссылки, возможно, тяжелее, чем большинство декабристов: давал себя знать возраст, семья Штейнгеля в России была совершенно необеспечена. К тому же много лет он находился на поселении, изолированный от остальных товарищей. Семидесятитрехлетним старцем он вернулся в столицу и поселился у сына. Если бы не помощь декабристской артели, возглавляемой Евгением Ивановичем Якушкиным, ему было бы совсем плохо7.
Некоторые исследователи относили Штейнгеля к числу тех декабристов, которые в ссылке впали в глубокую религиозность и мистицизм.
Однако уже на примере Лунина мы видим, как причудливо могут переплетаться религиозные размышления и «наступательные действия».
Для Штейнгеля религия не просто утешение, а своеобразная форма сохранения своих нравственных убеждений.
Из ссылки он пишет Николаю, что по-христиански прощает его и просит простить. Этот акт может вызвать грустную улыбку, недоуменное пожатие плечами, если рассматривать его вне связи со всею жизнью и поступками Штейнгеля. По-моему, это письмо не покаяние, а какое-то подведение итогов. Штейнгель не только просит прощения — причем не у царя, а у человека, — но и прощает!
Он ни о чем не сожалеет, хотя им владеют уже другие мысли, нежели перед 14 декабря: «царство божие» он ищет уже не «вне себя», а в «себе самом», и находит нравственное самоусовершенствование более существенным, чем борьбу за перемены.
