Александр Горянин - Традиции свободы и собственности в России
В программе СРН было много пунктов «против»: против бюрократии, против космополитизма «господ», против иностранцев («союзники» протестовали, к примеру, против приезда английской парламентской делегации, называя это оскорблением России), против евреев, против предоставления малейшей автономии национальным меньшинствам, против признания украинцев и белорусов отдельными народами, против «миндальничанья» со студентами-участниками демонстраций (предлагали забривать их в солдаты), наконец, против самой идеи Государственной Думы как чуждого «русскому духу» учреждения, куда «союзники», впрочем, стремились попасть. Положительная программа опиралась на лозунг: «Православие, самодержавие, народность». Из него идеологи СРН выводили: бесплатное начальное образование в традициях православия, поддержку казачества, сохранение сельской общины, заселение русскими (включая украинцев и белорусов) окраин империи, преимущества русским на всех поприщах и т.д. Им казалось, что такая «национальная» программа неотразима для народа. Но именно к «национальной» составляющей народ остался равнодушен. Зато невнятица в аграрном вопросе привела к тому, что СРН стал прибежищем, в основном, малообразованного населения (в городах в Союз почему-то вступило множество дворников). В первую Думу СРН не смог провести ни одного кандидата, а во вторую — всего двух, включая известного думского скандалиста В.М. Пуришкевича, как-то заявившего с думской трибуны: «Правее меня — только стена!». Но обо всем этом позже.
* * *
Государственная Дума и «Основные законы» Российской империи появились не на голом месте. Они были достаточно подготовлены предшествующим развитием страны и ожидались обществом. Ожидались даже слишком долго17. Вообще чем больше общество устает ждать перемен, тем больше вероятность, что оно не только не опознает и не оценит их, когда они придут, но и почти не заметит. Или заметит, но после краткого восторга тут же забудет. Так было и в 1906 году, так было и в 1991-м.
Несмотря на все это, Россия очень неплохо выглядит на фоне европейской истории выборного представительства. Хотя развитие представительных органов у нас четырежды прерывалось (оно прерывалось, и не раз, в любой стране, особенно если ей, как России, больше тысячи лет), они всякий раз, что замечательно, начинали отстраиваться по прежней или обновленной модели.
Наша демократия — не новодел. Вече и Дума, Собор и земство, Городское собрание и Государственный Совет, излюбленный староста и земский целовальник, старшина и гласный, предводитель дворянства и городской голова — все это элементы нашего наследия, нашей богатейшей политической цивилизации.
Есть простая истина, которую стоит усвоить со школьной скамьи: никто в мире не обладает монополией, патентом или авторским правом на демократию и парламентаризм. Уважая трудный путь других стран к демократии и парламентаризму, нам следует знать и уважать свой, российский путь к тем же целям.
Эта мысль для кого-то все еще непривычна — но непривычна лишь вне мирового или хотя бы европейского контекста. Уделим ему некоторое время, а затем снова вернемся к России.
Как отмирал абсолютизм
Тип государственной власти, именуемый абсолютизмом, во всех странах, где он имел место, рано или поздно сменялся поворотом к конституции и парламенту. Что-то, какой-то встроенный механизм, еще не раскрытый общественными науками, заставлял большие и малые нации следовать этой тропой. Еще ждет объяснения феномен «Большого XIX века», прихватившего по 11 лет у смежных веков. За 122 года между Французской революцией 1789 года и Китайской 1911-го — для истории срок, конечно, немалый, но и не громадный, — в мире произошли десятки революций с одним и тем же итогом: в стране появлялись (иногда после долгой кровавой борьбы, иногда без) конституция и парламент. В этом списке и латиноамериканские революции, начатые Симоном Боливаром, и греческая революция 1821-29 гг., и охватившая десяток стран европейская «Весна народов» 1848-49 гг., и революция Гарибальди в Италии, и японская «революция Мэйдзи» против деспотизма сёгуна, и русский 1905 год, и младотурецкая революция 1908-09 гг. — этот список не полон.
Что заставило миллионы людей в разных странах на протяжении считанных десятилетий поменять системы правления в своих странах и даже свой образ жизни, что толкало их на восстание против веками привычного устройства жизни? В силу какого неумолимого процесса люди вдруг отказываются жить так, как жили их отцы и деды? Почему они начинают отрицать монархию и другие виды самовластного правления, откуда этот прорыв к демократии — то есть, к конституции и выборному представительству?
Нередко уверяют, что череда революций XIX века — следствие примера Великой французской революции. Это объяснение более позднего времени. Отдаленные последствия французской революции ее современникам не могли быть известны, а ее кровавая практика — с гильотинами, террором, войнами сразу против всех соседей, вдохновляла лишь ограниченное число верхушечных романтиков. «Революционеры», ставшие королями завоеванных стран, графами, герцогами и принцами, также оттолкнули слишком многих. Поклонники республиканской формы правления были бесконечно разочарованы коронацией во Франции императора, а затем, после разгрома французских завоевательных армий, — реставрацией старой королевской монархии. После 1815 года Франции предстояло вновь бороться и за демократическую конституцию, и за настоящий парламент.
Еще менее могла служить примером для европейских наций Американская революция 1776 года. Это было, как показало время, выдающееся событие, но в Европе на него просто мало кто обратил внимание. Несколько английских колоний, с совокупным населением менее 3 миллионов человек и экономически совершенно незначительных, решив зажить своей жизнью, освободились от английского владычества — сюжет, важный для Англии, но не для остальной Европы. Интерес Старого Света к политическому устройству Соединенных Штатов проснулся лишь с появлением в 1840 году книги французского мыслителя и государственного деятеля Алексиса Токвиля «О демократии в Америке»
В большинстве случаев революции «Длинного века» опрокидывали абсолютизм как форму позднефеодального государства. Через абсолютизм прошли между XVI и XIХ веками самые разные страны — от Португалии до Японии. Прежде, чем перейти в стадию «просвещенного», абсолютизм начинал со свирепых жестокостей. В Англии расцвет абсолютизма отмечен кровавыми правлениями Генриха VIII и Елизаветы I, в Испании он пришелся на царствование Филиппа II, любителя поджаривать еретиков, в России олицетворением абсолютизма стал Петр I. Абсолютизм всегда и везде резко усиливал бюрократию и командные методы управления, порождая, по сути, бюрократические монархии (термин М.Н. Покровского). Он обязательно устранял либо делал бутафорскими институты сословного представительства — зачаточные (по нынешним меркам) парламенты: Генеральные штаты, Кортесы, Земские соборы, риксдаги.
Даже самый стойкий и развитый из всех, английский парламент, при тирании Генриха VIII вел себя крайне послушно и только поэтому уцелел18. В любом случае, Англия, как некая островная аномалия, преодолела свой абсолютизм задолго до наступления «Большого века». Остальным же пришлось конструировать свои парламенты заново — на совершенно новых основаниях, хотя порой и под прежними вывесками.
В связи с недавним столетием Государственной Думы несколько привычных телевизионных неучей, знакомых с историей из пятых рук, пытались высмеять этот юбилей: и опоздали мы, оказывается, навсегда, и парламент был не тот, и срок пустяковый, и преемственность не возникла. То ли дело тысячелетняя европейская преемственность!
Не хочется никого огорчать, но тысячелетняя преемственность — миф. Все демократические режимы современного образца молоды, и это не укор. Важно, от чего движется общество, и к чему. Самая старшая по возрасту модель — английская. Шаг за шагом, иногда проходя по острию, Англия прокладывала путь к парламентаризму современного типа — для себя и, как выяснилось позже, для остального мира. Этот путь поучителен.
До второй половины XVII века судьба английского парламента оставалась столь же неопределенной, как и у родственных ему институтов в других европейских странах. Большой удачей для этой страны стала своевременная смерть в 1658 году военного диктатора, «лорда-протектора» Оливера Кромвеля. Случись она на 10-15 лет позже, все могло кончиться для английской государственной системы куда печальнее. Правда, должность отца тут же унаследовал сын, Ричард Кромвель, но он не обладал отцовской хваткой и, не совладав с войском, вынужден был отречься через неполные 9 месяцев. Наследственная диктатура не сложилась. В 1659 году остаток разогнанного Кромвелем-отцом парламента объявил себя учредительной властью, а в 1660 реставрировал монархию, теперь уже ограниченную. Отныне в Англии не было источника абсолютной власти. Но означало ли это событие, что в Англии появился парламент в принятом сегодня смысле слова? Нет, правильнее будет сказать, что под этим именем закрепилось гораздо более влиятельное, чем прежде, собрание богатых и сильных. Представляя около полутора процентов населения страны, они решали здесь свои дела — решали за плотно закрытыми дверями (все происходящее в парламенте оставалось секретным до XIX века). Менялся состав собрания, старая аристократия вытеснялась новым дворянством, а оно — буржуазией, вокруг чего, собственно, и шла борьба. Говорить о демократическом правлении тут пока еще просто не имеет смысла19. Но уже то, что парламент шаг за шагом становился одним из центров власти, который невозможно обойти, закладывало надежный фундамент будущей демократии. И хотя строительство на этом фундаменте всерьез началось лишь в XIX веке, без парламента оно не началось бы вообще. Причем едва ли к этому строительству можно было приступить раньше, до социального толчка Промышленной революции.
