Сергей Кремлёв - Зачем убили Сталина?
Вот она в пропасть и рухнула и пока еще не достигла ее дна.
А будет ведь больно.
Сразу замечу, что возможность не разбиться у нас есть – надо срочно выдернуть кольцо «парашюта», которым в России может быть лишь восстановленный в своих правах тот экономический общественный закон, действие которого воспитывает в человеке не зверя, а человека.
А все кажущиеся успехи современного капитализма? Что ж, они у всех на глазах, но многие из них можно увидеть лишь на экранах телевизоров. Недаром после краха ГДР кое-кто в Западной Германии признавался, что в ГДР победил не более совершенный общественный строй, а более совершенные телевизионные программы Запада. Ну, пускать пыль в глаза капитал учился не одну тысячу лет. И, надо признать, научился. А втихомолку он вовсю пользуется одним из наиболее впечатляющих достижений социализма, обеспеченных политикой Ленина и Сталина, той массой образованных, культурных специалистов, которых подготовила для капитализма лучшая в мире система высшего образования – советская…
Впрочем, в двух сферах она толковых специалистов уже давно не готовила: я имею в виду экономистов и историков. Лишний раз это можно понять, знакомясь с оценками «Экономических проблем», данными в 2005 году историком Юрием Жуковым. Касаясь этой сталинской работы, он пишет, что летом 1952 года, когда «узкое»-де руководство якобы «сотрясала борьба за лидерство», Сталин-де «неожиданно занялся сугубо теоретическими, чисто абстрактными вопросами…».
Итак, даже после всех бед, обрушенных на наши головы нашей собственной социальной глупостью и гражданской леностью, Юрий Жуков отзывается о работе Сталина фактически снисходительно. А ведь Жуков являет собой не только не худший, но один из самых лучших примеров современного профессионального историка! Он не понял многого в описываемой им эпохе Сталина, но он старается писать о ней честно и ввел в научный оборот немало интересных фактов и аргументов!
Но знание не всегда, увы, означает понимание.
А ВЕДЬ прежде всего своими «Экономическими проблемами» Сталин показал, насколько его волнует и беспокоит будущее социалистической России как общности людей, созидающих людей, достойных ими называться.
И именно своими «Экономическими проблемами» Сталин показал, как чуждо ему самодовольство тирана.
Чего более всего боится тиран, деспот? Тут не может быть двух ответов – он более всего боится свободолюбивых людей. Тем более ему должна быть страшна свободолюбивая масса. А массовое свободолюбие невозможно без массового фундаментального образования, к обеспечению которого – как к залогу построения нового общества призывал Россию Сталин. Напомню, что он писал: «…нужно…ввести общеобязательное политехническое обучение, необходимое для того, чтобы члены общества имели возможность свободно выбирать профессию и не быть прикованными на всю жизнь к одной какой-либо профессии».
Вот это и есть суть подлинного Сталина.
А между тем и при его жизни, и сразу после его смерти, и уж тем более – в последние «россиянские» годы о Сталине часто писали как о «царе»… Намекали на его самоотождествление с Иваном Грозным, проводили и другие аналогии…
Этот подход к Сталину свойственен даже некоторым очень неплохим и неглупым книгам о Сталине… Так, во многих отношениях просто блестящие книги «сталинского» цикла Александра Бушкова называются «Ледяной трон», «Красный монарх».
Есть ли в том резон?
Казалось бы, да – есть… Вот, пожалуйста, цитата из статьи не раз поминавшегося мной Максимилиана Волошина «Россия распятая»:
«Социализм… сгущенно государственен по своему существу. Он неизбежной логикой вещей будет приведен к тому, что станет искать ее (точку опоры. - С.К.) в диктатуре, а после в цезаризме… Монархия с социальной программой не есть абсурд. Это политика Цезаря и Наполеона III… Все очень широкие демократические движения, ведущиеся в имперском и мировом масштабе, неизбежно ведут к цезаризму… Я думаю, что тяжелая и кровавая судьба России на путях к Граду Невидимому проведет ее еще и сквозь социал-монархизм, который и станет ключом свода, возводимого теперешней Гражданской войной».
Это было написано в Крыму, в Коктебеле, 17 мая 1920 года. И кто-то, прочтя эти строки и помня книги того же Бушкова, может воскликнуть: «Надо же! Ну и Макс Волошин! Как в воду смотрел!»…
Но все это, уважаемый читатель, чепуха!
Сталин и цезаризм – это из «радзинской» области глубокой «философии» на мелком месте. Надеюсь, я сказал уже достаточно, чтобы читатель со мной согласился. И если уж сравнивать Сталина с кем-то из русских царей, то можно вспомнить Петра Великого с его державной мечтой образовать Россию, с его стремлением приобщить дворянских недорослей, да и вообще всех толковых русских людей к знанию.
Умница Петр понимал, что новой, мощной России без нового человека не построишь – даже царской, самодержавной. И это же – но неизмеримо более остро и глубоко – понимал Сталин, потому что он ставил задачу создания не просто новой могучей России, но такой России, в которой невозможен никакой деспотизм!
Впрочем, аналогия с Грозным тоже допустима, но не в том смысле, как это обычно делается – с намеком на большое внимание, уделенное Сталиным фильму «Иван Грозный». Этот фильм неумные люди рассматривают как заказанную Эйзенштейну самим Сталиным апологию тирании и террора, но так может понимать идею фильма лишь глупец или подлец. 26 февраля 1947 года Сталин в беседе с режиссером Сергеем Эйзенштейном и актером Николаем Черкасовым прямо пояснил: «Царь Иван был великий и мудрый правитель… Мудрость Ивана состояла в том, что он стоял на национальной точке зрения… Петр I – тоже великий государь, но он слишком либерально относился к иностранцам, допустив онемечивание России…»
«Иван Грозный» – это прежде всего фильм о том, как были заложены прочные основы национального государства. То есть государства, ставящего во главу жизни – на уровне эпохи – интересы деятельной части национального общества, а не интересы космополитической по своей психологии знати, элиты, как вышло в загнившей со временем Польше. Но это так – к слову…
ВОЗВРАЩАЯСЬ же к раздумьям и тревогам Сталина в начале 50-х годов, надо сказать, что хотя после войны его волновало многое, в том числе и чисто экономические проблемы социализма, более всего его волновали нравственные проблемы социализма, этические проблемы социализма, цивилизационные его проблемы, наконец!
Он прекрасно понимал, что капитализм еще силен и что силен он не столько экономически – достаток в умном обществе дело наживное, сколько силен тем, что апеллирует в человеке к зверю. А ломать – не строить… Провести оглушительный вечер в толпе под блики лазерных проекторов проще, чем увидеть в тиши библиотечного зала вдруг блеснувший для тебя луч знания и понимания.
В беседе с Александрой Коллонтай в 1939 году он предвидел, что в будущем «развитие пойдет более сложными и даже бешеными путями, повороты будут предельно крутыми»… Он это понимал и тревожился – кто победит в нарастающем столкновении старого и нового? Что победит?
О мире, наполненном героями вместо глупцов, о мире, в котором ни один – даже самый доблестный и справедливый – король не сможет царствовать, о мире, где людьми будут управлять благородство и правда, мечтали многие и до Сталина – тот же Карлейль. Но только Сталин и его страна, продолжая дело Ленина, подвели под эту мечту и реальную, созидательную идейную базу, и реальную материальную базу.
Да, база к началу 50-х годов была, и у нее были отличные перспективы развития. И тем не менее, а возможно, как раз поэтому Сталин тревожился. 10 ноября 1947 года в беседе с Юрием Ждановым он сказал: «Мало у нас в руководстве беспокойных… Есть такие люди: если им хорошо, то они думают, что и всем хорошо…»
Как же его уже за эти слова, за эти мысли и за дела, такими мыслями пробуждаемые, должны были ненавидеть все те, кому уже сейчас было хорошо – хоть в Москве, хоть в Вашингтоне и Лондоне, хоть в уютной квартирке парижского рантье…
И как его должны были возненавидеть еще больше все умные враги России и социализма за его потенциально гибельную для врагов России и социализма работу, представленную для всеобщего ознакомления осенью 1952 года.
А Сталин старел. Накапливалась усталость – не только физическая, но, что было еще опаснее, психологическая. Физической смерти Сталин не мог страшиться так, как ее страшится обычный человек. Он ведь знал, что независимо от того, сбудется его прогноз развития ситуации, который он сделал в беседе с Коллонтай, или не сбудется, лично он давно обессмертил себя.
Но смог ли он гарантировать бессмертие и тому делу Ленина, продолжателем которого он стал? Обеспечена ли устойчивая историческая перспектива той державе, которая выросла на его глазах при его повседневном деятельнейшем участии и руководстве?
