Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6319 ( № 15 2011)
Примерно в 80 километрах от зоны отчуждения попалась бензоколонка, перед которой выстроилась очередь в несколько сот автомобилей. Я высунулся в окно спросить у деда с жидкой седой бородёнкой из соседнего пикапа, из-за чего такая очередь. Но старик отвернулся. Водители всех соседних машин отводили глаза от нас – иностранцев, сидящих в такси с токийскими номерами. И только двое детишек из впереди стоящей машины не боялись смотреть нам в глаза. Они были свободны и безмятежны, их не сковывала скорлупа национальных условностей. Или национального иммунитета?
В своей самоотверженности, временами наивности, японцы похожи на беззащитных детей. Здоровяк Тадаси, с которым я познакомился в Токио, всегда улыбался. Неуклюжий здоровяк Тадаси с зачёсанными назад, намазанными гелем волосами куда бы ни приходил, вечно задевал чашки с чаем, стоящие на краю стола, а затем жутко смущался. Его дом и фирму в Ибараки разнесло в пух и прах, и теперь он живёт у друзей. «Главное, следи за новостями и выглядывай почаще в окно, – легонько потрогал он моё плечо кончиками пальцев на гигантской ладони. – Если увидишь, что идёт чёрный дождь, значит, действительно пришла беда». Тадаси улыбнулся, как будто то, что произошло, ещё не считается бедой.
На заправке газа не оказалось, а наш бак был почти пустой. Пришлось зайти в полицейский участок напротив – глядишь, присоветуют чего. В помещении стоял запах керосина, который показался до боли родным и никак не вязался с образом стерильной Японии. Утомлённое двенадцатичасовым переездом сознание нарисовало пожарную часть Подольска, где огнеборцы, только что заменившие масло в двигателе ЗИЛа, насыпают сахарный песок в эмалированные кружки с чаем.
…And where is the toilet? (Где туалет? – англ.), – Айвор своей простодушной улыбкой осветил лицо коренастому полицейскому с маленьким поперечным шрамом чуть правее переносицы. Такой же простодушный полицейский повёл Айвора к уборной. «Ты пописать? – передёрнул затвор воображаемого пистолета, приставленного к причинному месту, и посмотрел на меня, чтобы я перевёл Айвору. – Если пописать, то сюда, если нет, то у нас есть другое место». За открывшейся дверью туалета слева от унитаза стояли жёлтые канистры с водой – землетрясение и цунами повредили водопровод.
Однако полное осознание масштаба бедствия пришло в городе Натори, куда мы приехали под вечер. Он вымер. Не покидало ощущение, что над нами летает громадная птица смерти. Муниципальное здание с распахнутыми настежь дверями, аккуратные ряды специальных пластиковых мешков с телами погибших, люди с фонариками, которые периодически опускались на корточки и светили в лица умершим. У соседнего строения на длинном столе выставлены восемь телефонов, по которым можно бесплатно звонить…
Наконец добрались до Сэндая и остановились в одном из лагерей, где ютятся лишившиеся крова жители. Первый и второй этажи управления префектуры Мияги, ставшей временным приютом, устланы спящими. Из-под одинаковых одеял, видимо, первой волны гуманитарной помощи, торчат головы, покрытые тряпками и полотенцами. Наверное, так легче уснуть на кусках картона толщиной 5 мм, отделяющего от ледяного кафеля. Лежат везде: вдоль стен, у лестницы, у дверей лифтов и даже у туалетов, но только не у окон – при очередном землетрясении стекло может разбиться и поранить.
Посреди устланного телами пространства нет-нет да встречаются скамейки с мягкими сиденьями, но ни одна из них никем не занята. Лучше лежать на каменном полу, как все, чем возвыситься над остальными, пусть даже на высоту скамейки. Замятые задники неуклюжих ботинок торчат из-под спящих голов. Странно, но японцы совершенно не умеют носить европейскую обувь.
– Вот, возьмите, – девочка с брекетами на зубах даёт нам три байковых бежевых одеяла – мне, Тому и Айвору. «Додзо-додзо (берите-берите)», – говорит она, смущённо прикрывая белой ладонью рот. Никогда ещё не приходилось ночевать на кафельном полу между двух англичан под храп сотен японцев и трогательное сопение их детей.
Бутылки с питьём, китайский чай – зелёный, чёрный, красный… Мужчина просунул ноги между ножек стула, висок покоится на сиденьи. Спит сидя. Рядом из-под бежевого байкового одеяла выглядывает горб. Это горб его матери, расскажут мне потом. К утру её тело окоченеет, и горб настрадавшейся старушки перестанет прерывисто шевелиться... Вверх-вниз…
Между рядами, как сомнамбулы, передвигаются девушки. Аккуратно перешагивают через головы и ноги, балансируя, как девочка на шаре, и тонкие руки их выделывают замысловатые фигуры. Им не спится, потому что тело дубеет на ледяном полу. Мы тоже спали всего три часа. Всюду люди, которые хотят спать, но не могут уснуть. Которые смеются, потому что хотят плакать. В коридоре на втором этаже детишки играют на расстеленном одеяле. В ночной тишине их смех звучит особенно громко. «Замолчите!» – шипит на них мать. Но они не успокаиваются. И непонятно, отчего дрожит в бутылках китайский чай. От их смеха или от очередных толчков землетрясения.
В районе Арахама у побережья Сэндай нам удалось на некоторое время выйти из машины. Под ногами чавкала грязь. Среди развалин и мусора бродил пожилой японец в пальто и шапке, палкой ворошил хлам и заглядывал в щели. Я поздоровался со стариком, представился, а затем спросил, как его зовут. «Таками», – ответил он. А что он ищет? Жену и кошку, их смыло во время цунами. Волна отрезала выход из дома, одной рукой Таками ухватился за косяк, а другой держал супругу. У него ещё достаточно сил – он потомственный рыбак, доводилось и в одиночку таскать полные рыбы сети. Пока вода заполняла помещение, Таками не выпускал её запястья, но внезапно волна пробила заднюю стену, и поток вырвал у него из рук жену. Дом качнулся и поплыл. Старик уже приготовился к смерти, когда его выбросило наружу и прибило к какому-то зданию. Таками позвал жену, но она не ответила. Кругом была грязная бурлящая вода.
Таками снял шерстяную перчатку и вытер нос, хмуря редкие брови. Я достал шоколад, который оставался в кармане ещё с Токио, и протянул старику, но тот отказался его брать.
– Что? Что он тебе сказал? – нетерпеливо дёргал меня за рукав Том, как будто от моего ответа зависела судьба Фукусимы. Потом догнал старика, нагнулся и, сцедив пальцами с болтающихся шнурков его ботинок липкую жижу, завязал их тугим узлом.
Шестой, седьмой, восьмой – позади остаются километры побережья. За машиной, в которой сидим я, Том и Айвор, несётся цунами. Мы не видим его, и дрожащая камера, которую я высунул из окна и направил назад, не улавливает ничего, кроме грязи и развалин района Арахама, который смыло ещё 11 марта. Позднее по радио сообщат, что «очередное цунами высотой два метра» пришло к берегу Сэндай. «Абунаи-абунаи» («опасно-опасно») повторяет перепуганный таксист, согласившийся везти нас, а теперь жалеющий об этом – аж пот выступил на лбу. Один знакомый японист как-то сказал, что «глаза у японцев становятся «настоящими», когда они боятся».
Перед опасностью (если не сказать, перед смертью) все равны: что японцы, что европейцы. Теперь, несмотря на разность культур, менталитета, ценностей, мышления, я, как никогда прежде, чувствую близость японцев. Кто знает, быть может, эта близость проистекает из громкого смеха, которым детишки в управлении префектуры пытаются отогнать страх. Или из ощущения беспомощности перед стихией. Когда вместе с другими журналистами мы бродили по городу, я думал об этих детях, и когда уносили ноги от цунами, а я из окна трясущейся машины пытался заснять двухметровую волну, я думал о них, и в электричке, добираясь до Токио, и в самолёте, взявшем курс на Москву.
Без приторного морализаторства – этот урок преподали всем нам. Просто в этот раз «к доске вышел» сосед по парте.
Кто следующий?..
Алан БУЛКАТЫ, ТОКИО–СЭНДАЙ–МОСКВА
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Пасхальная солидарность
Cовместный проект "Невский проспект"
Пасхальная солидарность
МИЛОСЕРДИЕ
На пасхальном богослужении в храме Покрова Пресвятой Богородицы при Российской детской клинической больнице отчётливо ощущаешь, что Церковь – это и есть то место, которое объединяет людей и ободряет словами пасхального приветствия «Христос Воскресе!».
Этот радостный возглас сегодня звучит точно так же, как звучал он в блокадном Ленинграде, где священники нескольких чудом работавших храмов находили силы, чтобы укрепить, ободрить, поднять дух в людях. Церковь всегда была с народом, даже когда власти пытались её уничтожить и запретить любое проявление любви и солидарности вне идеологического канона. Так, слякотным ноябрём 1937 года сотрудники ОГПУ пришли за смертельно больным митрополитом Серафимом (Чичаговым), возглавлявшим ленинградскую кафедру в начале тридцатых годов. Врач-гомеопат, автор знаменитой «Летописи Серафимо-Дивеевского монастыря», к моменту ареста уже не вставал с постели. Восьмидесятилетнего старца на носилках привезли на Бутовский полигон и расстреляли. Казалось бы, от человека ничего не осталось, даже могила его неизвестна, смерть и забвение ждут его, но я стою сегодня в больничном храме и смотрю на икону священномученика Серафима, покровителя больных и докторов. Её привёз в детский больничный храм накануне пасхальной ночи глава Совета Федерации Сергей Миронов.
