Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6466 ( № 23 2014)
Он втайне милости творит.
А коли Пушкин не был лицемером, то и в послании «Во глубине сибирских руд…» надо, по мнению указанных лиц, видеть не призыв к свержению деспотического режима, а нечто прямо противоположное: уверенность автора в том, что в обозримом будущем последуют милости государя; что скоро Николай I объявит об облегчении участи или даже амнистии изгнанников.
Такой вывод поэт мог сделать после долгой и откровенной беседы с императором, которая произошла 8 сентября 1826 года в Москве.
Стилистика пушкинских стихов тоже трактуется по-разному. Часто исследователи находили здесь «слова-сигналы» декабристской поэзии («братья», «меч»). Другие же увидели продолжение традиций дружеского послания, «предельно обобщённые образы» или даже мотивы любовной лирики. Соотносили строфы Пушкина и с лицейским стихотворчеством, усматривали (в строке «Храните гордое терпенье») скрытую цитату из «Прощальной песни воспитанников Царскосельского лицея» барона А.А. Дельвига.
Аргументация учёных подчас была весьма убедительна, но сдаётся, что обнаруженные ими истины всё же вторичны. А вот к глубинной правде, в каком-то смысле «последней и торжественной», пушкинисты так и не прикоснулись.
Ближе прочих к разрешению проблемы подошёл, думается, В.С. Непомнящий. В работах 1980-х годов, посвящённых «судьбе одного стихотворения», он не только доказывал, что рассматриваемый текст есть образчик политической тайнописи поэта, но и утверждал, что послание 1827 года носило характер этический, наполнено глубоким нравственным смыслом. Коснувшись же вопроса о языке , на котором Пушкин говорил с далёкими узниками, В.С. Непомнящий обронил следующее: «И поскольку он был уверен, что идеалы их общей молодости близки к воплощению и что друзья, уже пережившие самое страшное, освободили свои сердца для надежды и терпения, для примирения и прощения, – постольку и само послание свободно написалось языком этих идеалов – привычным языком молодости, «декабристским» языком».
Тут пушкинист остановился. Вероятно, В.С. Непомнящий сделал это «по причинам, важным для него, а не для публики».
Мы же, обзаведясь подсказкой, шагнём чуть дальше – и окажемся у входа в едва замаскированное подземелье .
В годы, предшествовавшие бунту, и Пушкин, и значительная часть заговорщиков принадлежали к ордену вольных каменщиков (запрещённому императором Александром Павловичем в 1822 году). И «привычным языком молодости», периода «полночных заговоров» для них – равно как и для прочих представителей элиты – был модный туманный язык, бытовавший в ложах и иных тайных обществах, на всевозможных «сходках».
Полагаем, что и в послании «Во глубине сибирских руд…» использованы элементы популярного в конце десятых – начале двадцатых годов масонского наречия.
Уже в начальной строфе стихотворения, в третьей его строке, Пушкин оповестил сибирских узников о языке, который применён в послании:
Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье,
Не пропадёт ваш скорбный труд*
И дум высокое стремленье.
Уподобление конспиративной деятельности декабристов, их бунта на столичной площади и – тем паче – возмущения Черниговского полка пафосному «труду», пускай даже «скорбному», обыденному человеку («профану») должно показаться довольно странным. Зато посвящённый ведал, что отождествление любой деятельности с «трудом» или «работой» – сугубо масонское. Теми же терминами масоны «называли свершение различнейших обрядов, как то: приём профанов в орден и дальнейшие посвящения в более высокие степени, столовые ложи, траурные ложи… Под «работой» разумелось также старание просветиться, стремление совершенствоваться» (Соколовская Т.О. Масонские системы. М., 1991. С. 55). Святость всякого труда, личного и общественного, подчёркивали и аксессуары вольных каменщиков – молоток, лопаточка, чертёжная доска и прочие.
Расширительное понимание труда зафиксировано и версификаторами той поры. Так, в одной из песен масонов звучало:
В.Ф. Тимм. «Восстание 14 декабря 1825 года на Сенатской площади», 1853 г.
Братья верны, продолжайте
Быть столпами всех работ,
Бодро Запад украшайте
И с трудов сбирайте плод.
Схожее место есть и в оде А.И. Деденева, написанной в 1810 году:
Вы, о братия, любезны,
Являли свет глазам моим,
Я ваши зрел труды полезны,
Я зрел и восхищался им.
В двух последующих строфах пушкинского послания также мелькают слова и формулы, характерные для масонского обихода, – это, в частности, «мрачное подземелье», «любовь и дружество», «разбудит». Глагол «уснуть» подразумевает прекращение «труда» члена ложи на какое-то время или навсегда. Сибирская каторга сделала «уснувшими» сразу всех декабристов-масонов; Пушкин, возможно, намекал на их грядущее пробуждение .
Наиболее же показательна в данном отношении заключительная, четвёртая строфа стихотворения. Она является своеобразным «замкόм», который связывает воедино всё поэтическое строение:
Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут – и свобода
Вас примет радостно у входа ,
И братья меч вам отдадут.
Выходит, в процедуре освобождения каторжан непременно будут участвовать их «братья». А ведь именно так – «братьями» – и величали друг друга вольные каменщики. Они-то, уцелевшие после пронёсшейся бури, и возвратят в недалёком будущем томящимся в острогах декабристам пресловутый «меч».
Функции «меча» в масонской знаковой системе разнообразны. Так, по утверждению Т.О. Соколовской, обнажённый меч символизировал карающий закон; в руках братьев мечи означали не только наказание злодеев и предателей, но и защиту невиновности. Ещё он применялся при посвящении в братство, использовался для охраны лож… Но здесь Пушкин, скорее всего, имел в виду совершенно иную ипостась: меч у масонов являлся непременным атрибутом свободного человека.
Сверх того, в самой архитектонике послания «Во глубине сибирских руд…» есть сходство с изощрённым, разработанным до мелочей церемониалом посвящения в вольные каменщики.
В прологе этого театрализованного обряда ритор масонской ложи во всеуслышание объяснял: «Путь из чёрной храмины в ложу это – путь из тьмы к свету, от безобразия к красоте, от слабости к силе, от невежества к премудрости, от земной юдоли к блаженной вечности». Дальнейшая процедура была обставлена соответствующими данному тезису мрачными декорациями.
В определённый момент «два брата схватывают новичка и бросают его на щит, который он прорывает и падает на руки двум другим братьям, уже готовым принять его. Створчатые двери, до сих пор отворённые настежь, захлопываются с громким стуком и, посредством железного кольца и железной полосы, подражают звуку задвигаемых тяжёлых запоров , чтобы кандидат вообразил себя запертым в темнице » (Гекерторн Ч.У. Тайные общества всех веков и всех стран. М., 1993. С. 166.).
При сравнении данного отрывка с «Посланием в Сибирь» можно убедиться в том, что в пушкинских стихах наличествуют схожие символы: «мрачные затворы», «каторжные норы» и «темницы».
Затем, после краткосрочного пребывания в «темнице», «свободный муж» с обнажённой грудью и завязанными глазами путешествовал вокруг ложи («посолонь, против солнца и снова посолонь»), по коридорам и лестницам, – как бы борясь с лишениями, стойко выдерживая жизненные испытания и преодолевая преграды.
В финале новичок давал клятву верности ордену. Возле жертвенника повязка снималась с него, «спадала» (словно «оковы тяжкие»), и «воскресший» вольный каменщик видел вожделенный свет. Ему вручали серебряную лопаточку, пару белых перчаток и прочую положенную амуницию, а в правую руку новоиспечённого брата вкладывался меч .
А пока длился спектакль (сопровождаемый пением, речами и иными жестами), у входа в ложу несли дежурство стюарты (стражи).
И держали они в вытянутых кверху дланях – мечи .
Послание «Во глубине сибирских руд…» – по форме также «путь из тьмы к свету», из заточенья к вольности и достоинству.
Полагаем, что каторжане легко расшифровали пушкинский код. Для них, «окостеневших в 14 декабря» (П.А. Вяземский), «привычный язык молодости» навсегда остался живым языком. Насыщенный революционными декларациями стихотворный ответ А.И. Одоевского на послание Пушкина («Струн вещих пламенные звуки…»), казалось бы, свидетельствует об обратном. Но надо учитывать, что декабрист сочинил свои бодрые строфы гораздо позже, в 1828 или 1829 году, то есть в пору, когда узники уже устали ждать освобождения, обещанного поэтом. Они потеряли надежду, и оттого некоторые снова ожесточились.
