Лев Троцкий - Перед историческим рубежом. Балканы и балканская война
Вместо заключения
Две точки зрения, как они ни различны, – хотя, может быть, внутреннее их различие гораздо меньше, чем внешнее, обусловленное тем, что одна принадлежит представителю правящей в данный момент, а другая – представителю оппозиционной партии, – эти две точки зрения пересекаются в общей надежде на вмешательство России. «Народняк» говорит об экспедиции из двух корпусов, «демократ» – о дипломатической интервенции. Но и дипломатическое вмешательство, если оно не хочет оставаться жестом (аннексионный кризис!), должно быть готово к последствиям, материализованным в двух корпусах. К этому в конечном счете сводятся все надежды здешних правящих кругов.
Официальным шагам русской дипломатии здесь веры не дают. В них видят только прикрытие той другой, действительной политики, непременным и неотложным выводом которой является активное вмешательство – разумеется, не в защиту status quo. Когда я пытаюсь высказать предположение, что политика России вовсе не так хитра; что у России нет сознательно проводимой двойственной политики, а есть только две, одна другую сбивающие политики: одной влиятельной группы, которая хочет вмешательства и готова на азартную игру, и другой влиятельной группы, которая хотела бы, но боится; что комбинация этих двух политик только создает ложное впечатление искусной игры, а на самом деле есть путаница; что на путанице ничего строить нельзя, – тогда мои собеседники отрицательно покачивают головами и говорят: «Нет, это не так!».
За такое положение вещей и состояние умов, чреватое самыми тяжкими разочарованиями, несет ответственность – помимо русской официальной и неофициальной дипломатии – та часть русской прессы, которая газетный лист заменяет телячьей кожей, натянутой на барабан. Проклятое чувство безответственности («приударим, братцы, враз, – авось, что-нибудь и выйдет») ведет значительнейшую часть русской печати на путь, который нельзя назвать иначе, как преступным. Ибо что же это, если не преступление – давать Болгарии и Сербии в эту критическую минуту обещания, которых мы не можем выполнить, и которые – если бы они были выполнены – могли бы повести к величайшим бедствиям для балканских народов, как и для нас.
Честная русская демократическая печать может сказать только одно: «Мы не можем дать нашей дипломатии балканского мандата именно потому, что мы искренно и горячо сочувствуем стремлениям балканских народов к национальному самоопределению. Целей своих балканская демократия достигнет лишь в той мере, в какой освободится от внешних и внутренних опекунов!»
«Киевская Мысль» N 286, 15 октября 1912 г.
Л. Троцкий. ПРЕССА И ЦЕНЗУРА
Болгарская пресса, как и вся болгарская общественность, представляет в настоящий момент только разрозненные осколки целого. Из пятнадцати ежедневных софийских газет выходят сейчас только семь, а из семи лишь две в полном объеме: «Мир» и «България». «Мир» – руководящий орган народняков, а сейчас, следовательно, официоз правительства Гешова – Тодорова. Ближайшим вдохновителем газеты является Пеев, министр народного просвещения и один из лучших болгарских публицистов. «България» – орган другой половины правительства, цанковистов. Газету редактирует доктор Списаревский, года три назад перешедший от социалистов к цанковистам. В полном объеме, т.-е. в четырех страницах небольшого формата, «България» стала печататься неделю назад, – а с начала войны и она выходила в размере полулиста.
В ранние утренние часы появляются две газеты: «Утро» и «Речь», – информационно-сенсационные листки желтого направления, со стамбулистским и радославистским оттенком. Разносчики обоих изданий, мальчики от семи до пятнадцати лет, преимущественно школьники, неистовым криком своим отрывают в 6 часов утра от подушек все население центральной части города.
Вечером выходят «Вечерна поща», связанная с «Речью», и «Дневник», дополняющий «Утро». «Дневник Новини», появляющийся в полдень, отличается от четырех названных газет только временем своего выхода из типографии.
«Камбана» (колокол) – «свободно»-социалистическая и республиканско-националистическая газета, обслуживавшая в последнее время македоно-одринскую революционную организацию и неутомимо агитировавшая за войну. «Камбана» пустила в европейский оборот выдуманную ею самой 11 октября весть о пленении в Лозенграде 40 тысяч турецких солдат с пашами и принцами и потопила в пучине своей фантазии турецкий броненосец, а затем была приостановлена комендантом на несколько дней за выпуск «притурки» без разрешения цензуры. Так как около этого же времени редактор газеты Кристю Станчев уехал со штабом македонского легиона, то газета и совсем перестала выходить без большого ущерба для родины и человечества.
Орган демократической партии «Препорец» («Знамя») был приостановлен до начала войны – не в силу технических затруднений (отсутствие наборщиков и пр.), а по политическим соображениям. «Мы свертываем партийное знамя, – заявил шеф демократов г. Малинов, – и поднимаем знамя национальное». Политический смысл этой операции нетрудно разгадать. Война представляла собою, во всяком случае, большую загадку. И оппозиционные партии – здесь, как и в Сербии, – поставили себе за правило ни в чем не мешать правительству, наоборот, оказывать ему всяческое содействие, но в то же время и не брать на себя полной ответственности. В таких условиях удобнее всего вовсе не высказываться до поры до времени. Чтоб освободить себя от необходимости во всем соглашаться с правительством или во многом ему перечить, демократы просто-напросто прикрыли свой орган. Одновременно были приостановлены и другие партийные издания – по тем же или схожим мотивам. Главный редактор стамбулистской «Воли» г. Семен Радев сменил свое энергичное публицистическое перо на не менее энергичный цензорский карандаш. Прикрылся радославистский орган «Народни Права». Исчезла с поля «Балканская Трибуна», «независимый» орган, примыкавший к народнякам (партии Гешова) «слева». Вынуждены были приостановиться также и две ежедневные социалистические газеты: «Народ», орган «объединенной» партии, и «Работнический Вестник», орган «тесняков». Первое время после начала войны оба издания стали выходить два раза в неделю, – некому было писать, набирать и читать: три четверти организованных рабочих находятся в действующей армии. Но вы знаете, что тут существует военное положение и комендант. В комендантстве разъяснили редакции «Работнического Вестника» на выразительном болгарском языке все возможные неудобства дальнейшего выхода газеты. В какой мере законодательные новеллы комендантства укладываются в параграфы болгарской конституции, – не мое дело судить. Но факт таков, что газета временно прекратила существование…
В связи с этим будет нелишним еще раз остановиться на неиссякаемой теме наших здешних корреспондентских скорбей и разговоров – на так называемой военной цензуре.
Многие «руководящие» европейские органы успели написать об этой цензуре столь много лестного, что, признаюсь, будь я на месте одного из тех уважаемых болгарских профессоров, доцентов, учителей латинского языка и лирических поэтов, которые в интересах отечества превратились в свирепых цензоров, я бы, несомненно, давно уж пришел к тому убеждению, что секрет военных побед заключается в неумеренном употреблении красного карандаша. Но так как я не цензор, а всего только подцензурный журналист, то, вопреки мнению «меродавних» европейских вестников, я позволю себе все-таки заметить, что, по скромному суждению моему, организация болгарской цензуры не вполне совершенна.
В первое время нам, помимо военных бюллетеней генерального штаба, позволяли телеграфировать и наши собственные частные сведения – под условием особой каждый раз оговорки, что дело идет именно о частном, а не об официальном сообщении. Так как это требование совпадало с интересами добросовестной информации, то мы ему без ропота подчинялись. Но недели две тому назад режим был радикально изменен: запретили телеграфировать какие бы то ни было частные сообщения о военных операциях. Раз цензура пропускает что-нибудь, – объяснили нам внезапно, – этим самым она берет на себя ответственность за достоверность сообщения. Новая функция цензуры – наблюдать не только за тем, чтобы корреспонденты не сообщали ничего вредного интересам военных операций и всяким иным государственным интересам, но и за тем, чтоб они телеграфировали «правду и только правду», – казалась нам несколько чрезмерной заботливостью о доброй нравственности корреспондентов и о духовной пище европейских читателей. Пришлось, однако, подчиниться. При этом новом режиме мы уже были избавлены от труда частной проверки наших информаций: пропускает цензура телеграмму – значит, «правда и только правда», задерживает – стало быть, вымысел. И вот на почве этого нового порядка мы уже раза два оказались в крайне печальном положении. Еще в начале ноября здесь тонкой струйкой пробился слух, что болгарская армия у Чаталджи отбросила турок на правом фланге и разбила армию Назим-паши в центре. Телеграмм об этом не пропустили: стало быть, вымысел. Но к 3 ноября слухи уплотнились и приняли такую форму: чаталджинские укрепления прорваны окончательно, турецкая армия разрезана на несколько частей, болгары наступают, и вступление армии царя Фердинанда в Константинополь предстоит 5 ноября. Все корреспонденты бросились в цензуру. Там наши срочные телеграммы беспрепятственно пропустили. Значит, правда! У нас уже не было нужды ни заботиться о проверке известия, ни придавать сообщению осторожную форму. И если мы таким образом ввели дня на два в заблуждение европейское общественное мнение, то было бы грехом умолчать, что сделали мы это при активном содействии военной цензуры.
