Пацаны: конец истории - Михаил Дмитриев
Мой образец скорее принадлежал к ятаганным ножам, так как в размере был всего 48 см. По форме изгиба он относился к ранним ятаганам, смахивал на известный клинок Сулеймана Великолепного, датированный 1526–1527 годами. Но у ятаганов того периода была прямая ручка, без так называемых ушей, которые появились позже, особенно у балканских кинжалов. Однако я выяснил, что «ушастая» форма рукояти в форме берцовой кости была давно распространена в восточном регионе, в Пакистане и в Северной Африке и, по всей видимости, изначально имела религиозно-символическое значение. Обычно щечки такой рукоятки изготовлялись из кости или дерева, у меня же она была сплошь из металла. В конце концов, я пришел к выводу, что обладаю неким ятаганным миксом, который по заказу мог изготовить очень опытный профессионал: налицо была мудрая инженерия. Мастер сотворил волшебную развесовку, тесак сам ложился в руку и служил ее продолжением, клинком хотелось упражняться.
Тогда в юности я частенько баловался кинжалом. Стоя перед зеркалом, наносил воображаемому противнику разнообразные удары: режущие с оттягом, с использованием естественной инерции оружия; колющие, удобные из-за двойного изгиба клинка, так как острие находилось параллельно рукояти.
Я научился крутить ятаган и перехватывать его из одной руки в другую. Конечно, это были движения дилетанта, кинжал можно было легко выбить у меня из рук, но я придумал целую серию движений и так ее заучил, что крутил его, как жонглер. Потом он надолго меня покинул. А сейчас я смотрю на вернувшийся ко мне кинжал и восторгаюсь красотой его линий. Мне хочется впитать его ауру и осмыслить ее. Я знаю, что с ним произошло потом, но не ведаю, что было до меня. Как он очутился в куче хлама у древних стен, которые много раз перестраивались? Ах, если бы возможно было узнать его историю! Я, может быть, понял, что дальше ждет кинжал и меня, так как я снова стал его владельцем.
Я не забыл заученные когда-то давно движения. Я стою, смотрю в зеркало и кручу в руках ятаган, делаю перехваты, кручу его, кручу… Вдруг мне вспомнилась песня из кинофильма «Иван Васильевич меняет профессию»: «Столько лет я спорил с судьбой ради этой встречи с тобой. Мерз я где-то, плыл за моря, знаю, это было не зря, не напрасно было… э-э-э-эх!»
Я кручу ятаган. Сияет сталь клинка. Через пространство и время я словно касаюсь рук тех, кто держал ятаган до меня. Передо мной распахивается калейдоскоп видений.
* * *
«Остались ли еще люди в той стране?» – изумленно воскликнул сидевший на Перекопе еврей – меняла и скупщик рабов, глядя на нескончаемые вереницы русских пленников.
В XVI веке Русь стонала от бесконечных набегов крымских татар. Почти ежегодно они разоряли то одну, то другую область, угоняя в плен запуганных до смерти людей. В таких походах принимала участие большая часть мужского населения крымского ханства. Набег с целью захвата невольников стал основной статьей дохода крымского общества, сформировав особый вид хозяйства – набеговый. Крым жил добычей от нападений на русские земли, превратившись в логово хищников, паразитирующих на рабах.
Каждый татарин брал с собой в поход пять или шесть саженей ременных веревок, чтобы вязать пленных. На своих малорослых, сильных и выносливых лошадях, имея еще по два запасных коня, без обоза, питаясь пшеном, сыром и кобылятиной, крымцы легко преодолевали тысячу верст Дикого поля – совершенно обезлюдевшего от набегов огромного степного пространства, которое лежало между Днестром и Доном. Скрываясь от русских разъездов, крайне осторожно татары крались по лощинам и оврагам, ночью не разводили костров, рассылали лазутчиков для разведки. Опыт в набегах передавался крымцами от поколения к поколению. Татары имитировали прорыв в одном месте, а нападали в другом, сажали чучела на запасных лошадей, чтобы казалось, что их больше; через подосланных языков слали на Русь ложные вести о своих намерениях и силах.
Обычно степняки нападали раз-два в год, чаще во время жатвы, когда было проще ловить людей по полям, но налетали и зимой: мороз облегчал им путь через реки, топи и болота. Вооруженного противостояния крымцы, как правило, избегали, в бой вступали, лишь кратно превосходя русских.
Военные действия вела меньшая часть татар, большинство занималось делом. Придя в район, заселенный русскими, степняки дробились на шайки, которые рассыпались по деревням, окружали селения с четырех сторон, чтобы никто не ускользнул. Врываясь в деревню, татары жгли, грабили, насиловали, резали сопротивляющихся, уводили с собой не только мужчин, женщин и детей, но и скот. Положение невольников по пути в Крым было невыносимым. Захваченных в плен расставляли в ряды по несколько человек, связывали им сзади руки сыромятными ремнями, сквозь ремни продевали деревянные шесты, на шеи набрасывали веревки, затем, держа за концы веревок, окружали цепью верховых и, хлеща нагайками, безостановочно, чтобы не отбили русские дружины, гнали по степи. Слабым и немощным тут же перерезали горло, чтобы они не задерживали шествия. Припасов у татар было немного, поэтому кормили пленников сырой и дохлой кониной. Достигнув низовий Днепра, крымцы пускали своих лошадей в степь на вольный выпас, а сами приступали к дележу добычи, предварительно пометив каждого невольника раскаленным железом. Дележка ясыря, как называли пленных, была давно отработана, в этом существовали определенные традиции. Каждый участник похода, получив свое, мог уже обращаться с невольником или невольницей как с собственной вещью. Старики и немощные, уцелевшие в пути, но за которых, как становилось ясно при более тщательном осмотре, невозможно было выручить денег, отдавались на забаву и обучение татарской молодежи, юнцы их с удовольствием мучили и убивали.
В Крым ясырь пригоняли для продажи на невольничьи рынки, где ставили людей одного за другим, гуськом прикованных друг к другу цепью и веревками вокруг шеи. При покупке невольников внимательно осматривали, начиная с внешнего вида и заканчивая сокровенными частями тела: требовалось, чтобы у раба или рабыни зубы не были редки и черны и чтобы на теле отсутствовали следы кожных болезней.
Самым ценным товаром считались красивые девочки и мальчики для особых удовольствий. Этот ясырь выставлялся на продажу в закрытых шатрах, куда допускались лишь состоятельные покупатели. Основным центром торговли рабами был крымский город Кафа (ныне Феодосия). Ближе к XIV веку Кафа значительно увеличил свои размеры, став самым
