Разговор в комнатах. Карамзин, Чаадаев, Герцен и начало современной России - Кирилл Рафаилович Кобрин
Я не собираюсь входить здесь в подробный разбор воззрений Чаадаева, изложенных в «Философических письмах»[47]; отмечу только, что позже он к ним – не считая некоторых писем – не возвращался, сосредоточившись именно на «русском сюжете». Для нас важно не столько то, что именно сказал «Письмами» Чаадаев, а что он сделал, явив их русскому обществу, какие имел намерения, как именно это произошло и какое влияние оказало на современников и потомков. Всех этих тем мы коснулись выше – где-то мимоходом, где-то подробнее. Отмечу здесь лишь кое-что еще относительно содержания первого и второго «Писем». Почти все исследователи не берут в рассуждение одну – казалось бы, очевидную – вещь. Перед нами действительно письма. И это письма даме. И завязка в них такова: дама, испытывающая смущение, неудовлетворенность и даже недовольство по поводу той жизни, которую она сейчас ведет, спрашивает совета. Восемь посланий Чаадаева – ответ именно на ее просьбу, даже если считать, что это просто такой литературный прием. Литературный прием – не какая-то деталь или даже инструмент, который использовал для практического дела и дальше убрал. Он определяет то, о чем идет речь.
Дама просит совета, а Чаадаев описывает пустоту, бессодержательность и, главное, неустроенность нынешней, современной ему русской жизни[48], соответственно, и жизни этой дамы. Дело можно поправить (об этом начало второго «Письма») введением порядка в домашнюю жизнь, установлением какого-то в ней размеренного содержания, улучшением быта и т. д. Но это первые шаги. Причина, быть может, в само́й даме, в ее характере и ее окружении, но все-таки главное лежит глубже – в характере русского народа. В этом месте Чаадаев и разворачивает печальную историческую картину, столь возмутившую царя и современников. Но завершает-то этот очерк призывом впустить религию, церковь в повседневный уклад жизни – и особенно в мысли. После этого целых пять писем автор разносторонне рассматривает основания такого шага, его возможности и последствия. Эти письма почти никто не читал и не читает – ни царь Николай, ни общественный деятель 1860–1880-х годов, ни современный публицист.
Получается, что Чаадаев затеял проповедь вселенского переустройства, используя в качестве примера жизнь своей знакомой, а в нем увидели опасного политического безумца и клеветника. Самое же удивительное, что он в конце концов на эту роль сам согласился.
Что же, перед нами новая общественная повестка, сформулированная в результате стечения обстоятельств и ставшая публичным достоянием благодаря недоразумению, скандалу и намеренной интенции Чаадаева, имеющей, впрочем, совсем другую цель. Как ни печально для нашего героя, именно благодаря этому он и стал важнейшей фигурой русской истории. И, обсудив его собственные намерения, мысли и даже чувства, мы просто обязаны перейти к тому, что именно составило «чаадаевскую повестку», легшую в основу российской общественной.
Как уже говорилось выше, составные части повестки не Чаадаев изобрел и даже не он ввел в оборот – просто они сами разместились, согласно интенции Чаадаева и под воздействием обстоятельств, в наилучшем порядке. Так или иначе, повестка состоит из трех частей.
Вопрос об исторической судьбе России в ее отношении к Европе. Из этого пункта вырастают дальнейшие и позднейшие: тема «национальной идентичности», вроде бы частная тема отношения к реформам Петра Великого, наконец, идея «особого пути» России, каковым бы этот путь ни казался – особо хорошим или особо плохим.
Вопрос о миссии России, который заменяет собой вполне мирный и обычный вопрос о будущем России. Будущее в отношении этой страны берется исключительно как нечто мессианское, имеющее специальную миссию, предопределяющую грядущее. Уже Чаадаев путается, то ему кажется, что миссия – показать как надо, то что Россия укажет всем, как не надо. После него путаницы стало еще больше, особенно когда в описании этой миссии под словом «показать» стали подразумевать «указать» и даже «навязать» с намеком на слово «наказать» (если те, кому указывают, не будут внимать).
Тема пустоты́ русской жизни, ее неустроенности, отсутствия налаженного «быта», тема того, что все материально устроенное в России висит над бездной этой пустоты. Здесь чаадаевский зачин подхватили не столько философы и идеологи, сколько писатели; ведь это главная тема Чехова и Розанова, хотя они и писали о ней каждый по-своему. Эта тема потом всплывет в «Вехах», где неумение и нежелание устроить жизнь на нормальных основаниях человеческого общежития станут одним из обвинительных пунктов против русской революционной интеллигенции. Еще любопытнее, что в конце 1980-х – начале 1990-х мы стали свидетелями возрождения этой темы уже в совсем ином общественно-политическом контексте: «вернуться к нормальной (читай материально устроенной, налаженной) жизни» стало важнейшей частью постсоветской общественной повестки. Увы, в последнем случае совсем забыли, что Чаадаев советовал даме нормально устроить жизнь на новых духовных основаниях. Он как раз имел в виду, что сама по себе материальная жизнь ничего не может, русскую пустоту только ею не заполнить.
Если взять подавляющее большинство ведущихся после Чаадаева дискуссий о России, то их темы будут исчерпаны вышеперечисленными тремя пунктами и их вариациями. Более того, даже главные формулировки далеко не ушли от тех, что были придуманы нашим героем – точнее, его переводчиками на русский.
Это темы очевидные, совершенно исчерпанные, заболтанные, обессмысленные сегодня, вне породившего их исторического контекста. Для нас гораздо интереснее другое, живое и менее заметное. По большей части, мы уже вели речь об этом, сейчас же следует сделать сухой перечень сказанного выше. В качестве вводного замечания: нам представляется, что главный вклад Чаадаева в формирование публичной сферы в России, способов функционирования общественного мнения и языка общественной дискуссии заключался не в «что», не в содержании его месседжа, пусть даже и неверно прочитанного как властью, так и обществом, а в том, «как» это было сделано, какого рода жест это был. В конце концов, Чаадаев был денди, возведший
