Журнал Русская жизнь - Человек с рублем (ноябрь 2008)
Спрашивается: куда это они все побежали на зиму глядя без пальто и зубных коронок? К партизанам в лес. У партизан своего горя мало - брать на закорки целый табор вздорной и прожорливой публики. Переправлять на Большую землю, находятся авторы сериала. Деточки, это осень 42-го. Немцы трамбуют Сталинград, это от города Сновск в одной тысяче двухстах верст. Сейчас папа все бросит и снимет с фронта самолеты перевозить Гоцманов на Большую землю кушать геркулес. Ага. «Стариков, старух, больных укрыли у верных людей на хуторах», не сдается Рыбаков. Вообще-то за укрывательство еврея немцы расстреливали всю семью, а за выдачу давали вкусную булочку. Я, конечно, хорошо отношусь к украинскому народу, лучше, чем Миша Леонтьев, но твердо знаю, что семью и булочку украинский народ любит больше, чем дружбу народов. Наши проверяли. Поговорку «за копеечку продаст евреечку» придумали не в Алма-Ате.
Короче, как сказали бы сейчас, Рыбаков жжот. Ему однажды сказали не жалеть заварки - он не жалеет.
Не он один. За историю, как евреи немцам сделали погром, благодарный тель-авивский университет сделал его почетным доктором философии. Уже тогда было ясно, что званиями философских докторов они там в Тель-Авиве швыряются, как русские нобелевскими лауреатами. По аналогичному поводу под названием «Список Шиндлера» известный сетевой деятель Кузнецов сказал, что хватит уже наживаться на трагедии его народа. В смысле он такой же Кузнецов, как Рыбаков - Рыбаков, наших среди Кузнецовых каждый второй. «Бабий Яр» писал тоже не Райхельгауз.
Ну да. И вот все это идет в переплавку клану Барщевских и Виолиных, которые трудились над «Московской сагой». Что печально. Потому что первые 200 страниц подводки к сионистскому шабашу у Рыбакова можно читать почти без слез. Он там исправно пересказывал историю собственного дедушки - правда, торговца, а не сапожника, что среди наших встречается чаще. Дедушка живет в городе Сновск, который в годы бенца назывался Щорсом, да и сейчас называется: Украина любит Щорса. В Киеве памятник с саблей так и стоит у главных билетных касс на бульваре Шевченка - внизу, напротив Бессарабки, сам, а через пригорок к цирку - Щорс как живой. Ну, семья растет, дети снуют, дочка Рахиль выходит за фендрика Яшу с Базеля, все ссорятся-мирятся, у всех все хорошо и есть что поставить на стол. Чересчур много ненужной родни, но у нас и в жизни так, а сценарист мадам Виолина расправляется с лишней семитской родней энергичней немецких янычар, и ее можно понять. Потому что в юрких брюнетах за столом и так недолго заплутать - это ж не хоккей, где у всех на спине написано: «дядя Лазарь», «сирота Ицик», «Мойша с проходной». Мы не на еврейском дне рождения, тут лишних не надо, от них путаница.
Но дальше ж начинается кошмар. Потому что роман Рыбакова писан от первого лица, то есть вообще без прямой речи. На 16 серий нужна тонна самопальных диалогов - а диалогист из мадам Виолиной, как из Геббельса доктор, это видно по «Московской саге». Там все грузины говорят «генацвале», старорежимные доктора - «батенька», акушерки - «богатырь!», а комсомольцы, чуть что, делают пирамиду. И - надо понимать - править ее сочинения приглашают Леонида Зорина, которому, пардон, в обед 84 года, а в таком возрасте трудно грубить на ласковые и хлебные предложения. И поскольку фамилия Виолина публике не говорит ровным счетом ничего, выходит, что сценарий этой полудохлой, но длинной байды написал Зорин, автор, на минутку, «Покровских ворот» и много еще чего. Вот что бывает, если в старости гоняться за жирным гусем на хромой ноге, ай-яй.
Таки ж они дуэтом приступают к расправе над этим нерусским кагалом. Сокращают дядю Лазаря, трех рахилиных детей и ногу дяде Мише - одобряю. Ирина Лачина не в первый раз убедительно играет местечковую мадам, но на еврейскую мать-героиню она слегка кормой не вышла, это вам всякий скажет.
Потом приходит черед мамаши. Вообще-то дед Рахленко держал жену в черном теле и гулял от нее в соседний хутор к вдове Остапчук. Чтобы не бросать тень на евреев, которые нам с сентября друзья, мамашу Рахленко умерщвляют в первой серии родами: и места больше, и никто не мешает кататься вдовцу к вдове под песню «Динь-динь-динь». Вдовец вдову не обижает, так что к третьей серии за песню «Динь-динь-динь» хочется кого-нибудь убить. Зато в 12-й серии сводный братец Остапчук сидит на серебряной свадьбе второго колена Рахленок, как родной, что при живой бабушке было бы странно. Но это позже. Пока евреев забирают на Первую мировую и сильно изводят числом, чтобы все помещались в кадре. С войны переходят на совсем трефную тему, потому что у украинской иудейки Рахили и немецкого выкреста Яши нет ни одного общего языка. Хорошо Рыбакову писать «как-то объяснились», нет препятствий любящим сердцам, но «как-то» - это идиш, который хоть и похож на немецкий, как украинский на наш, но на экране невозможен ни в здравом уме, ни в трезвой памяти, да его уже и не знает никто, немцы постарались. Чтоб не морочить голову приличным людям, все начинают говорить по-гусски, считая швейцарских кузин, дальнюю базельскую матушку, певицу Бенедетти и раввина Каца в синагоге. В качестве сериальской условности это канает, но матушка Эльфрида (типичное, кстати, немецкое имя) зачем-то включает акцент фашистского коменданта из агитфильмов 42 года - типа «Мы вас будем немножко расстреляйт». Пришедшие в 13-ю серию оккупанты вообще знают по-русски все до одного, а по-немецки - только международные слова «шнель», «юде швайн» и «дойче официрен». На массовке экономят: в Базеле на заднем плане видны те же рожи, что в семитском Сновске - и даже это можно терпеть. Но когда в строю фашистских оккупантов маршируют откровенно наши бейтаровские ребята - уже вспоминается «Семнадцать мгновений весны». Там для проходов Штирлица по коридору вечно были нужны бессловесные эсэсовцы, их доставал директор, часто приглашая родню. Директор, как и все 100% директоров «Мосфильма», был, естественно, не из славян. И вот когда в подземной тюрьме гестапо решетки отпирают сплошные дети избранного народа, сразу видно, что в феврале 45-го у них на Принц-Альбертштрассе действительно проблема с кадрами.
Дальше больше. Партизаны звонят из землянки в Москву по телефону. Немец Иван Карлович прыгает на еврейской свадьбе в кипе. Еврей-коллаборант, соглашаясь на службу в юденрате, подает немецкому коменданту руку. Все только и делают, что рвутся на войну и в печку - что, безусловно, похвально, но не всегда отвечает правде жизни. Яша плачет, что его не берут на фронт и стыдно смотреть в глаза, пани Янжевецкая из солидарности нашивает на себя желтую звезду, Зина героически не хочет скрывать свою еврейскую половинку, которую лично я бы скрыл, если б там была половинка. Артист Харатьян, представьте себе, пляшет фламенко и обещает землю в Гренаде крестьянам отдать. Избранница его Дина - да, дура, но не до такой же степени - палит в дядю, не сняв предохранитель и не дослав патрон. А диктор вечерних новостей Андреева анонсирует последнюю серию как «историю людей, которые пережили самые страшные события ХХ века и не сломались».
Катюша, милая, даже доктор еврейской философии Рыбаков писал как раз о людях, которые НЕ пережили.
В старину пластинки из рентгеновских ребер назывались «музыкой на костях». Таки ж у ребят вышел неплохой тирлимбомбомчик. Нет, воспроизвести евреев без мизинцев вразлет - не самое легкое дело, кто спорит - но ведь никто ж на аркане и не тянул. В итоге - немцы в кипах, евреи в свастиках, русские Харатьяны с кастаньетами, польские Удовиченки с могендовидами.
Все складненько. Победила дружба.
Денис Горелов
Сегодня праздник у девчат
«Все умрут, а я останусь» Валерии Гай Германики
Все бы ничего и даже отлично - но она и есть одна из своих героинь. В фамилии Гай Германика столько лошадиных понтов, столько кафешантана, что сам собой вспоминается ликер «Амаретто» нашей молодости. А еще она матерится, понтится, кривляется и придуривается. «Ой, а хто это?». «Я тупо туплю - фильм все смотрят».
Органическое существо.
Таких опасаются на вступительных во ВГИК, особенно в актерки, совещаются долго. Абсолютная ленивая естественность перед камерой. Гам за щекой. «Не-а». «Фиолетово». «Пришла так, за компанию с подружкой. Ей хочется». Держится отлично, без дублей, но мало ли и без нее в профессии гопоты?
Беда в том, что когда гопниц берутся изображать девочки из хороших семей, они все время говорят «ваще», «лавэ» и «але, подруга». Слов у мочалок и впрямь наперечет, мыслей того меньше («вау»), но искусственницы ведь и желания свои сформулировать не в состоянии, а это неправда жизни.
Так вот тебе, бабушка, правда жизни, в которую поверят в Канне и даже кое-где в Капотне.
Три подружки вечерком готовятся на дискач и предвкушают. Меряют штаны и помаду, перебирают возможные взаимности. Самый возраст, когда пацаны еще лоховня, лобзиком выпиливают, а девки весь день в ожидании танцев. А он что? А сколько взяли? А вперло сразу или погодя?
