Наталья Иванова - Ностальящее. Собрание наблюдений

Погружаясь в чтение внушительного тома антологии «Санкт-Петербург, Петроград, Ленинград в русской поэзии» («Лимбус-пресс», СПб., 1999, составление и комментарии Михаила Синельникова), обнаруживаешь, что тексту этому в его поэтической составляющей со всеми его наслоениями — уже 270 лет, если началом считать знаменитую «Петриаду» Антиоха Кантемира с ее энергичным описанием процесса созидания:

Над бреги реки выходят искусством преславнымДомы так, что хоть нов град, ничем хуждши давным!

Уже через двадцать с небольшим лет Василий Тредиаковский в «Похвале ижерской земле и царствующему граду Санкт-Петербургу» воспевает

Преславный град, что Петр наш основалИ на красе построил столь полезно,Уж древним всем он ныне равен стал,И обитать в нем всякому любезно.

Тредиаковский сочиняет свою «Похвалу» к первому юбилею — пятидесятилетию города:

Что ж бы тогда, как пройдет уж сто лет?О! вы, по нас идущие потомки,Вам слышать то, сему коль граду свет,В восторг пришед, хвалы петь будет громко.

Еще через десятилетие Михайло Ломоносов складывает «Оду торжественную Екатерине Алексеевне на ея восшествие на престол», и уже здесь начинают проступать черты того описательного канона, который сопровождает образ Петрополя на протяжении двух с половиной веков:

В удвоенном Петрополь блескеТоржественный подъемлет шум,При громком восхищаясь плескеОтрадой возвышает ум.Взирая на свою избаву,На мысль приводит прежню славу.В церьквах, по стогнам, по домамНесчетно множество народуГремящу представляет воду,Что глас возносит к небесам.

Выявлением этого канона я и постараюсь заняться, сосредоточась на эпитетах, особенно цветовых.

Описательный (и цветовой, в частности) канон Петербурга, конечно же, претерпевает с течением исторического времени определенные изменения; более того — рядом появляется еще один, оппозиционный канон, — иногда они совмещаются внутри одного произведения. Но этот канон (каноны) проходит сквозь школы, группы и направления практически неизменным (неизменными). Эстетическое влияние самого locus'a, вернее, genius loci, побеждает эстетическую изменчивость поэтических движений. Черты лица Петербурга, особенности его освещения и цвета города поэты проносят сквозь века — не то чтобы видоизменяя городской пейзаж, нет — видоизменяется сам источник зрения, высвечивая то одну, то другую краску (или цветовую гамму), что свидетельствует не только о состоянии города, но и об умонастроении и психофизических особенностях восприятия поэта.

В самих цветах, в колористике, заключен особый символизм, который может быть использован поэзией сознательно — или вовсе бессознательно.

Особенности географического положения Петербурга отзываются в том, что у него в поэтическом восприятии доминируют два цвета, вокруг которых и группируются основной и оппозиционный каноны.

Первый цвет — белый, связанный, безусловно, с белыми ночами, придающими городу особый, индивидуальный характер освещения. «Белый» имеет множество позитивных смыслов в языках и мировых религиях, являясь своеобразным переводчиком (а не только символом) идеи в эмоциональную сферу. Белый — цвет чистоты, света, знания, счастья, правды, невинности. Вокруг него группируются и в нем собираются все прозрачные цвета радуги, и ясные цельные, и, акварельного типа, смешанные с белым — голубой, розовый, палевый, салатовый, сиреневый, светло-желтый (золотой) и т. д. Забегая далеко вперед, скажу, что эта цветовая богатая и праздничная гамма оказалась очень мощной — и от XVIII века доплеснулась до конца XX; упомяну хотя бы «Летний сад днем» Виктора Сосноры. Но о нем дальше — сейчас двинемся по порядку.

Второй цвет, вернее, антицвет — черный, связанный с несчастьями города, как природными, так и социальными. Это цвет ада, мрака, грязи, бури. Вокруг черного группируются багровый (красный в черноту), коричневый, грязно-желтый, болотный — все смешанные цвета, связанные с потерями, уничтожением, деградацией, тяжкими испытаниями. Еще один, последний раз сломаю хронологический порядок — не могу не напомнить четырехстишие Олега Григорьева, замыкающего поэтическую часть антологии:

Бутылку чернилЯ в Неву уронил.Как черносливСтал Финский залив.

Хоть и смешно, а все равно — от черного и юмор черный…

Особый смысл в полемике двух этих описательных канонов приобретает столь значимый для Петербурга символ, как медный всадник, «…Медь, ложное золото, обозначает деградированную любовь или материализованную религию», — пишет исследователь[42]. Эпитет с колеблющимся значением. Медь как бы пытается заместить, вытеснить золото — но при этом не обладает его положительными свойствами («в геральдике золото — это символ любви, постоянства и мудрости»).

Медный приближается по цвету к красному; красный так же амбивалентен — с примесью какого-либо другого он либо становится пурпурным, царско-имперским, либо алым, обозначающим тревогу, либо багровым — цветом пожара и уничтожения, либо розовым — цветом любви и веры. Красный многоаспектен в отличие от синего (лазоревый, бирюзовый, васильковый, голубой, темно-синий), имеющего безусловно позитивную характеристику.

Но вернемся к стихам.

Опорные слова-сигналы в «Оде» Ломоносова — «блеск», «шум», «слава», «вода», «небеса». Цветовое изображение привносит в поэзию Петербурга Гаврила Державин в знаменитом «Видении Мурзы»: в дремлющем Петрополе

На темно-голубом эфиреЗлатая плавала луна;В серебряной своей порфиреБлистаючи с высот, онаСквозь окна дом мой освещала

И палевым своем лучомЗлатые стекла рисовалаНа лаковом полу моем.

Роскошная палитра — темно-голубой, золотой, серебряный, палевый. Оптимистичное, праздничное зрение поэтов XVIII века исключает гамму красок, сконцентрированную вокруг черного. Но на протяжении последующих веков в поэзии Петербурга будут господствовать два изобразительных полюса: пышное разнообразив красок (вокруг белого — синего — золотого — розового — сиреневого) будет оспаривать мрачный, туманный, призрачный город (вокруг черного цвета — красный, коричневый, серый и т. д.). «Просторный, мертвый» (К. Вагинов, «Психея»).

У Семена Боброва в оде на «Торжественный день столетия» города цветовой конфликт основывается на самой природе, на характере местности, где был воздвигнут город:

Где ил тонул под серым мхом,Там прянул водомет сребром;Там куполы в огне краснеют;Там стогны в мрачну даль идут.

В пушкинской антитезе — «город пышный, город бедный», как в капсуле, и содержится это постоянное напряжение в поэтическом изображении Петербурга.

Особенно выразительным и сюжетообразующим это напряжение становится в «Медном всаднике». Сам конфликт этой «петербургской повести», как обозначил жанр сам Пушкин, можно рассмотреть как конфликт эпитетов.

Попробуем их организовать в два ряда:

бедный…………………………………….пышно

мшистые, топкие………………………….горделиво

в тумане спрятанное солнце………………оживленные

изношенный………………………………..стройные

печальный………………………………….богатые

низкие………………………………………новая(царица)

ветхий………………………………………мощный

старая (Москва)…………………………….гордый

ужасная (пора)……………………………..вечный (сон)

Этот конфликт эпитетов дублируется — и усиливается — конфликтом цветовым, соответственно -

черный (куст)…………………………..темно-зеленые (сады)

бледная (луна)………………………….прозрачный (сумрак)

омраченный (Петроград)………………безлунный (блеск)

темно…………………………………..золотые (небеса)

страшно бледный (Евгений)………….ярче роз(лица)

некрашеный (забор)…………………..голубой(пламень)

медный…………………………………синий (лед)

Конфликт проявляет победителя — он там, где центр, медь — «золото», но «ложное»; блеск подчеркнут «сияньем шапок медных». Казалось бы, такой северный, неяркий город — но при его поэтическом описании побеждает красочность, кажущаяся даже избыточной, привнесенной, сверхпафосной:

С пылающим небом слиясь, загорелося море,И пурпур, и золото залили рощи и домы.Шпиц тверди Петровой, возвышенной, вспыхнул над градом,Как огненный столп, на лазури небесной играя.Угас он; но пурпур на западном небе не гаснет;Вот вечер, но сумрак за ним не слетает на землю;Вот ночь, а светла синевою одетая дальность;Без звезд и без месяца небо ночное сияет;И пурпур заката сливается с златом востока;Как будто денница за вечером следом выводитРумяное утро.

В описании петербургского пейзажа Гнедичем — вопреки гасящей цвета северной реальности — присутствует вся палитра, весь спектр красок. Это же восприятие подтверждают и «Прощание с Петербургом» Петра Ершова, и «Заневский край» Владимира Бенедиктова, где город сравнивается с роскошной красавицей, любующейся собою перед зеркалом: