Вадим Медведев - В команде Горбачева - взгляд изнутри
Так закончилось противоборство двух рыночных программ.
Правда, вопрос о программе "500 дней" и в последующем часто поднимался в общественных дискуссиях. Непринятие этой программы Президентом вменялось ему в вину, как крупнейшая ошибка, которая чуть ли и не привела к драматическому развитию последующих событий. Президента обвиняли в том, что он осенью резко качнулся вправо, что он несет вину за срыв наметившегося летом диалога и соглашения с российским руководством.
Не претендуя на истину в последней инстанции, хочу высказать некоторые соображения по этому поводу. Вышеприведенные рассуждения исходят из преувеличенного представления о сути и значении программы "500 дней". К тому же принятый в конечном счете документ -- Основные направления перехода к рынку -- воспроизводил основное экономическое содержание программы Шаталина-Явлинского, освободив ее от налета романтизма и эйфории, декларативности и излишней детализации и, что особенно важно, -- от претензий на то, чтобы предопределять будущее Союза, содержание Союзного договора.
А вот отставка правительства, которая маячила за программой "500 дней", реорганизация его на основе президентского правления, то есть то, что Горбачев вынужден был сделать тремя месяцами позднее, могла бы, вероятно, существенно повлиять на ход событий, ускорить осуществление рыночных реформ на основе продолжения и закрепления общественного компромисса.
Качнулся ли Горбачев вправо? Очень сильно сомневаюсь в обоснованности такого утверждения. Оно просто не подтверждается анализом событий лета и осени 1990 года. Я считаю, что Горбачев действовал в духе левоцентристской линии XXVIII съезда партии, рассчитанной на консолидацию перестроечных, реформаторских сил.
Об этом говорит сама попытка разработать совместно с Ельциным программу перехода к рынку. Но тут началось массированное давление на Президента со стороны радикальных демократов, не удовлетворенных, по-видимому, масштабом компромисса, на который пошел Горбачев. Кому-то показалось, что наступил момент, когда от него можно добиться значительно большего -- если не полного перехода на противоположные позиции, то во всяком случае крупного шага в этом направлении. Не этим ли объясняются жесткость и ультимативность требований полной, по сути дела, без изъятия поддержки программы "500 дней", включая, в первую очередь, те ее моменты, которые предопределяли характер отношений между республиками, а также требование отставки правительства.
Как истолковывать тот факт, что российское руководство, сознавая, что программа "500 дней" в рамках одной Российской Федерации без развала Союза неосуществима, не дожидаясь реакции Президента СССР и принятия программы Верховным Советом страны, в спешном порядке провело ее через свой Верховный Совет? Кто тут и на кого давил? А когда Горбачев, сохранив практически полностью экономическую ткань программы "500 дней", но освободив ее от неприемлемой политической подоплеки, представил свои конструктивные предложения, давшие к тому же широкий простор для инициативы республик, последовала конфронтационная речь Председателя Верховного Совета Российской Федерации.
Можно ли говорить о какой-то уступке Горбачева консервативным силам, с которыми он в это время вел острейшую борьбу по вопросам перехода к рынку?
О чем, действительно, можно сожалеть, так это о том, что, во-первых, разработка и принятие рыночной программы недопустимо растянулись из-за политический распрей. Было потеряно драгоценное время для разворота стабилизационных мероприятий. И, во-вторых, прошедшая дискуссия не могла не отразиться на авторитете принятой в конечном счете программы, что затруднило ее практическую реализацию. "Парламентский бунт" и реорганизация президентской власти
С переходом к президентской системе резко ускорился процесс легитимизации власти. Любой непредубежденный человек не мог не видеть, как активно идет размежевание партии и государства, преодолевается сращивание партийных и государственных структур. Никто из государственных руководителей и членов Президентского Совета не остался в составе Политбюро ЦК и никто из членов Политбюро не был введен в Президентский Совет. Не могло быть и речи о том, чтобы Совет действовал по указке Политбюро и тем более штамповал его решения. Утверждаю это с полной ответственностью и доскональным знанием прежних и возникающих вновь механизмов управления. Основные его нити, по крайней мере в центре, действительно, сосредотачивались в правительственных структурах, а партийное влияние все более ограничивалось общеполитическими аспектами в соответствии с принципами правового государства.
Меняющиеся взаимоотношения президентской власти и партии находились под пристальным и придирчивым вниманием общественности. Тема партийного диктата не сходила со страниц газет и из телепередач. Президентский Совет критиковался за то, что в нем состоят бывшие члены Политбюро. Президенту не раз пришлось отвечать на вопросы и в связи с моим назначением на эту роль. В "демократической" печати начался систематический обстрел членов Президентского Совета. Были пропагандистские залпы и в мой адрес. Смысл всего этого ясен -- доказать, что, дескать, ничего не изменилось, сохраняется в новых, слегка завуалированных формах прежняя система власти партии.
В то же время в партийных инстанциях, в том числе и в новом Политбюро, стали нарастать критические настроения в адрес президентской власти в связи с тем, что Политбюро отстранено от важнейших вопросов, лишено возможности влиять на них, вынуждено лишь поддерживать уже принятые решения и т. д. Это была если и не ностальгия по старому, то инерция прежних представлений о роли ЦК КПСС, его Политбюро и Секретариата, которые должны решать все -- от назначения руководителей до распределения ресурсов и награждения.
Сам процесс становления президентской власти протекал довольно сложно. Постепенно выявлялась неадекватность первоначально созданных президентских структур. Возьмем Президентский Совет. Надобность в таком авторитетном коллективном органе при Президенте, который мог бы служить ему опорой, обсуждать на высшем уровне важнейшие проблемы развития страны и вырабатывать решения, которые могли бы через указы Президента приобретать силу государственного закона, не подлежит сомнению. По сути дела, это те функции, которые во времена, когда партия была ядром государственной системы, взяло на себя Политбюро ЦК, но теперь они выполнялись бы в нормальных легитимных формах. Другое дело -- реальная практика образования и функционирования Совета. Тут было многое не отработано и не додумано.
Члены Совета делились как бы на три категории: первая была представлена главой правительства и руководителями его основных ведомств (Рыжков, Бакатин, Крючков, Маслюков, Шеварднадзе, Язов, а позднее Губенко), вторая -штатными членами Совета, не занимавшими государственных постов (Яковлев, Примаков, Ревенко, Болдин, Медведев), третья -- лицами, выполнявшими эти обязанности как бы на общественных началах, совмещая их с основной работой (Шаталин, Осипьян, Распутин, Каулс, Ярин). Распределение сфер влияния и круг обязанностей во второй и третьей категориях было проведено вчерне, в какой-то мере условно.
У членов Совета, занимающих высокие государственные посты, не возникало неясностей и вопросов ни с полномочиями, правами и обязанностями, ни с наличием аппарата: тут все было. Но этого нельзя сказать о членах Совета, не входящих в распорядительно-исполнительные структуры.
Мне, например, было поручено заниматься внешнеэкономическими проблемами. Но в правительстве существовал и заместитель Председателя Совмина по этому направлению с большим аппаратом, ряд министерств, ведомств и других организаций. Они через Рыжкова, да и непосредственно, имели выход на Президента, предлагая ему проекты указов, решений. Вторжение в этот процесс, если не отторгалось, то не вызывало положительных эмоций, несмотря на хорошие личные отношения с этими товарищами.
Еще более неопределенным оказалось положение членов Совета "на общественных началах". Я знаю, с каким чувством ответственности и желания внести лепту в общее дело встретили они это назначение. А потом постепенно наступило разочарование из-за невозможности реализовать себя в новом качестве.
Наметились тенденции превратить аппарат Президента в могущественную бюрократическую структуру, контролировать через рутинные, канцелярские функции прохождение крупных вопросов и по существу. Тут чувствовалась рука Болдина. Вместе с тем острая необходимость в серьезных службах политического анализа и планирования, без которых Президент мог превратиться в заложника правительства и разветвленных парламентских структур, не реализовалась.
Дело было не только в неясностях с Президентским Советом. Не отрегулировано распределение полномочий между Президентом и Верховным Советом. Последний, особенно в лице своих комитетов и комиссий," тянул одеяло на себя", пытаясь выполнять некоторые не свойственные ему контрольные и даже распорядительные функции. Не определен статус Совета Федерации, а его роль должна возрасти и т. д.
