Сергей Кургинян - Суть времени. Цикл передач. № 11-20

Вот что такое перестройка. В этом смысле в стране сегодня может быть только один фронт — антиперестроечный. Мы перестройки-2 не допустим. Как говорили евреи, пережившие Холокост: «Никогда больше!». Мы, пережившие перестройку, должны все себе сказать: «Никогда больше!». Этого не будет. Как пелось в песне Галича: «Нет, любезный, так не выйдет. Так не будет, дорогой». По второму разу этот номер не пройдёт. И интеллигентскими ужимками и прыжками, как из басни Крылова, не надо замазывать и прикрывать правду.

Были люди, которые встали, чтобы любой ценой, жертвуя всем чем угодно, защитить страну от разрушения, а были люди, которые её разрушали. И [заявить], что те и другие являются участниками перестройки… Не надо, милые. Не надо!

А самое главное, что в таких играх меня интересует это «„Да“ и „нет“ не говорите, чёрного и белого не называйте, понятий не давайте»… Непонятийный язык!

Рассуждаем о перестройке и не определяем, что это такое.

Рассуждаем о модернизации и не определяем, что это такое.

Рассуждаем ещё о чём-то и не определяем что это такое.

Когда запахло в воздухе очередной перестройкой, и когда я об этом сказал? Когда заговорили о развитии определённым образом. Развитие — ценнейшая вещь, метафизическая. Ничего в мире нет важнее развития (для меня лично). И тогда надо чётко определить, что такое были предшествующие периоды.

Перестройка — это скверна, в ходе которой власть сознательно разрушала страну. Но тогда надо договаривать — как именно она её разрушала…

Человек — существо бесконечно сложное, в нём всё намешано: добро, зло, пакость, геройство… И под тонкой плёнкой всего, что представляет собой он… а ему-то как существу, ну, я не знаю… 20-30-40-50 тысяч лет, не более, там внутри всё звериное-то кипит. Он часть этой природной, звериной среды. Он из неё вышел. Он создал для себя искусственную среду обитания. Он создал способы управления этой средой, он создал себя самого. Он безумно сложное существо.

И внутри этого существа, конечно, есть зверь. Ну, скажем совсем грубо: там, внутри каждого человеческого существа, сидит хрюкающая свинья — вот этот зверь затаившийся. Для того, чтобы этого зверя отделить от человека, существует табу и всё остальное: запреты (не буду их перечислять, с древнейших), моральные регуляторы, религия… Всё это существует для того, чтобы «свинью» не выпускать из клетки, чтобы посадить её в клетку и там держать.

И есть некая возможность выпустить этого зверя наружу. Есть кнопка такая — кнопка, на которую всегда можно нажать, и свинья из клетки вылезет. Вылезет из неё — и начнёт всё вокруг себя пожирать. И все знают, как устроена эта свинья. То есть учёные-то хорошо знают, как устроена эта клетка и как устроена эта кнопка.

В демократических системах существует консенсус элиты. Есть элитный субъект, способный сформировать консенсус, и в рамках этого консенсуса на кнопку не нажимают. Борющиеся силы не нажимают на эту кнопку. Кнопку охраняют.

В таких системах, как советская, где нет демократии, сама система тянет человека наверх и эту кнопку тщательно охраняет от того, чтобы её не нажали, не нажали никогда. Потому что все понимают, что если её нажать — кранты. Вот эту кнопку и всю зону рядом с ней охраняют — это запретная зона.

И эта зона была, и её охраняли. И тогда человек худо-бедно, но восходил. Восходил. Медленно, коряво, как угодно… Даже фальшиво… Извините, но когда модно держать Толстого, Достоевского и прочих в стенных шкафах книжных, то это уже хорошо. Даже если там стоят одни корешки от Толстого, Достоевского, Пушкина и прочих — это лучше, чем если там стоит порнография. А когда это не корешки, а книги, это ещё лучше. И когда стоят в очередях на фильмы Феллини и Антониони — это прекрасно.

Пусть это мода. Мода моде рознь. Мода на порнографию — это не мода на Толстого и Пушкина. Это разные моды. Одна мода тянет человека наверх — к Толстму, Достоевскму, Пушкину. Другая мода толкает вниз.

Толкнуть человека вниз можно. Его тянули наверх всеми способами: «Моральный кодекс строителя коммунизма» — такая достаточно классическая моральная парадигма, существовавшая в советскую эпоху.

Все вспоминают, что когда-то одна из коммунистических барышень сказала про «стакан воды». Ленин её тут же одёрнул, а уж при Сталине там от этого стакана воды и свободы любви, и всяких прочих разнузданностей не осталось ничего. Система стала очень жёсткой, классической, и она тянула человека наверх. Она вела его по ступеням образования, культуры, социализации, труда. Она это делала. И она охраняла эту кнопку. Кнопку, нажав на которую, можно выпустить свинью из клетки. Она загнала её, эту свинью, в клетку. Загнала. И она там сидела. И не хрюкала даже. А если хрюкала, то исподтишка.

Дальше произошёл момент, когда на эту кнопку нажала сама правящая партия. Это ещё страшнее, чем разрушить страну (хотя и это страшнейший грех). Это страшнее всего на свете. Это предательство человеческого. Всего. Она знала, эта власть, где находится кнопка. Она её сначала охраняла, а потом сама на неё нажала. И не надо мне говорить, что этого не произошло.

В этом суть спора Бахтина и Лосева.

Лосев говорил Бахтину: «Миш, ты что делаешь? Ты выдаёшь народную культуру за скотство, низ, фекалии. Ты мой любимый Ренессанс представляешь, как торжество низа. Ты зачем этот низ (то есть свинью) живописуешь так? Это же неправда! К ней всё не сводится. Народная культура к ней не сводится. Это не культура низа. Это не твой любимый Рабле. Там всё есть. В народной культуре духовные стихи тоже есть. Фольклор — это высокая культура, это то, что поднимает человека наверх. Ты мне не рассказывай про карнавалы и всё прочее. Карнавал — это удар колокола, когда церковь бьёт в этот колокол и на один день даёт возможность перевернуть верх и них, и тут же возвращает систему назад. Это не карнавал нон-стоп. Ты не говори мне про это, Миш. Ты зачем врёшь? Ты же такой талантливый человек, такой умница. Зачем ты всё это извращаешь?»

В этом суть дискуссии Лосева и Бахтина.

На что Бахтин говорил Лосеву: «Так надо. Так надо. Мы не победим этих мерзких коммунистов, если не выпустим свинью из клетки».

Но Бахтин Бахтиным… Михаил Бахтин — талантливейший человек. Его исследования Достоевского — это великий вклад в культурологию. Такого типа вещи только и могли делать великие люди. Лосев же не осуждал то, что Бахтин писал о Достоевском! Он сказал: «О Рабле-то ты зачем это пишешь, о Ренессансе-то зачем это пишешь? Зачем ты вдруг, Миша, начал всё извращать? Ты же знаешь, что это не так».

Миша улыбался. Кожинов потом объяснял, почему Миша улыбался.

И все подряд — Юлиан Семёнов, который был близок к Андропову, Евгений Киселёв — говорили о том, как именно Андропов привёл Бахтина, чтобы Бахтин рассказал, что это за кнопочка и как на неё нажимать. И Бахтин рассказал. Бахтин рассказал, извращая всё на свете — природу Ренессанса, природу человеческой жизни вообще, народную культуру. Он это всё рассказал очень тонко. Недаром Кристева, один из величайших теоретиков постмодернизма, радовалась тому, как тонко Бахтин всё рассказывает.

А потом на эту кнопку нажали, точно на неё. И породили мировую катастрофу. Мировую. Здесь захотели уничтожить человека вообще. Идеальное вообще. И в значительной степени сумели это сделать.

Свинья из клетки вышла и начала всё пожирать. Всё.

И теперь возникает очень серьёзный политический, метафизический, культурный, экзистенциальный вопрос: а как её назад загонять? Она же с жизнью несовместима. Кто и как её будет загонять назад в клетку?

И каждый раз, когда я обращаюсь к своим сторонникам, говорю им: «Люди, поймите, нам нужны катакомбы! Мы должны преодолеть соблазн формальных иерархий (кто из нас генерал, а кто солдат), соблазн всяких низменных вещей (нужно изгнать золотого тельца из всего этого)» и так далее, — я понимаю, что мир повреждён. Не разговаривают в неповреждённом мире о катакомбах.

Мир повреждён — свинью выпустили. Взорвали чудовищную бомбу расчеловечивания, озверивания человека. И в этом преступление перестройки.

И вы, пожалуйста, не уравнивайте тех, кто с ней боролся, вскрывая её суть ещё тогда и предупреждая об этом всех, — и тех, кто, ухмыляясь, её осуществлял. Вы не прячьтесь от понятий, от сути произошедшего, от факта преступления, всемирно-исторического преступления. Вы от этого факта не прячьтесь! Потому что когда вы прячете суть за своими ужимками, кривляниями, вещами, которые вы сами называете пошловатыми и так далее, — вы не даёте людям предуготовиться. Их хотят второй раз запустить в эту перестройку. Их не добили. Они ещё недостаточно озверели. В них ещё есть человеческое. Снова что-то вырастает. Стоят новые «воробьи», 17-20-тилетние, открыв глаза, смотрят и спрашивают, как Родину спасать. И часами готовы слушать про серьёзное, про интересное, про подлинное.