Борис Сопельняк - Голгофа XX века. Том 1
«Испанцы, находящиеся в СССР, образуют три группы. Первая — моряки, летчики и педагоги. Вторая — дети в возрасте от 5 до 14 лет, их около пяти тысяч. Третья — бывшие бойцы, члены и руководители компартии, их более двух тысяч человек. Несмотря на то, что эти люди принадлежали к разным сословиям, общим для всех было моральное падение и разочарование в советской действительности.
После окончания войны с Франко большинство членов первой группы выразили желание уехать из СССР. Им отказали. Начались провокации, о них говорили как о морально разложившихся типах. А незадолго до начала войны с Гитлером все летчики исчезли — они оказались в концлагере в районе Караганды То же самое случилось с находящимися в Одессе моряками: они буянили, скандалили, требуя возвращения на родину, но все оказались в концлагере. Испанские пароходы, само собой, стали собственностью Советов.
«Хорошая» часть эмигрантов, состоящая из коммунистов, вскоре начала испытывать на себе последствия столкновения с советской действительностью. Руководители партии, старые агенты Москвы сразу же начали шпионскую работу среди эмигрантов, выявляя недовольных и разочарованных — на них-то и обрушились большевистские репрессии. Одной из первых жертв стал доктор Боте, который протестовал против произвола, царящего в детских домах.
«Плохие» испанцы, которых не загнали в концлагеря, продолжали работать на фабриках и заводах, в то время как «хорошие» получали высокооплачиваемые должности в издательствах, информационных агентствах и радиокомитете. «Плохие», сильно разочаровавшись в социалистической жизни, надеялись только на одно: кто-нибудь сбросит Франко и они вернутся домой. Понимая, что падение Франко связано с разгромом Гитлера, многие испанцы отважно боролись на фронтах, сражались в партизанских отрядах Белоруссии, Крыма и Кавказа. Немало испанцев, воюя под руководством бездарных советских командиров, попали в немецкий плен. Разразился скандал, и Долорес Ибаррури отдала приказ, чтобы испанцев не пускали на фронт. В течение долгого времени их держали в Москве и использовали на колке дров.
Тем временем их жены и дети, сосредоточенные в Средней Азии, умирали с голоду. Только в Коканде погибло 52 ребенка. Голод был страшный, кошки и собаки считались изысканной пищей. Чтобы прокормить детей, многие испанки занимались проституцией. А штаб партии во главе с Ибаррури благополучно жил в Уфе. В детских домах для испанских ребятишек свирепствовал туберкулез. Одни умирали, а другие, чтобы не умереть с голоду, организовывали преступные банды, которые занимались воровством и налетами. Когда бывший министр Эрнандес, который выехал в Мексику по поручению партии, рассказал о положении испанских детей и обвинил в этом Долорес Ибаррури, его тут же объявили предателем и исключили из партии.
После окончания войны началось настоящее паломничество за получением паспортов южноамериканских стран. Около 150 человек успели уехать, но вскоре руководители компартии организовали кампанию против выезда испанцев из Союза. Многие писали письма Сталину и Молотову, жалуясь на Ибаррури, но эти люди быстро исчезали. Некоторые, не выдерживая травли, кончали жизнь самоубийством, один из них — рабочий авиационного завода Меана.
Надежды на будущее — никакой. Мы живем здесь пленниками. Ничего нет более унизительного, чем прозябание в стране жестокой диктатуры, изнуряющей работы и отсутствия каких-либо перспектив!»
Самое же странное, эти записки были обнаружены не у Педро, а у доктора Фустера, которого арестовали 8 января 1948 года. Его обвинили в том, что «работая в ряде медицинских учреждений Москвы, он систематически вел среди сослуживцев антисоветскую агитацию, неоднократно заявлял об отсутствии демократии в Советском Союзе, клеветнически отзывался о советской интеллигенции и восхвалял жизнь за границей. Используя свое служебное положение, в целях личной наживы нелегально производил аборты. Установив связь с представителями аргентинского посольства, передавал им разведывательную информацию, получаемую от испанцев, проживающих в Москве».
На первом же допросе выяснилось, что в компартию он вступил в 1929 году, будучи студентом университета. На протяжении всей гражданской войны был начальником санчасти 18-го корпуса, затем был интернирован во Францию, а в 1939-м вместе с женой и двумя детьми приехал в Советский Союз. Во время войны работал ведущим хирургом в различных госпиталях, затем был откомандирован в Москву и после окончания войны устроился в институт нейрохирургии.
— Нам известно, что вы пытались выехать за границу. Каким образом вы хотели это сделать? — поинтересовался следователь.
— В Мексике живут мои родители. На основании их ходатайства я получил мексиканский паспорт и отдал его в ОВИР для получения визы. Но мне в этом отказали… Думаю, что не без стараний руководства испанской компартии, — добавил он. — Ибаррури и ее окружение очень не хотели, чтобы я уехал в Мексику.
— А почему вы хотели покинуть СССР?
— Да потому, что жить здесь невмоготу! Мне здесь все чуждо и враждебно! — сорвался на крик Фу стер. — Не скрою, что я так же враждебно отношусь к существующему в этой стране строю. И я этого не скрывал!
— А от кого вы этого не скрывали? С кем делились своими антисоветскими настроениями? — вкрадчиво спросил следователь.
— С кем? Да хотя бы с Рамосом. Мы знакомы еще с университетских времен, а потом вместе воевали — он был начальником штаба 18-го корпуса. Сейчас он работает инженером на авиазаводе.
— А это ваши слова? — заглянул следователь в бумажку. — «В СССР за любое высказывание, направленное против советского государства, человека могут подвергнуть репрессиям». И далее. «Выборы в Верховный Совет проходят под нажимом, без соблюдения демократических свобод. Все государственные органы, включая прокуратуру, действуют по указанию руководства большевистской партии».
— Мои, — поперхнулся Фустер. — Но откуда вам это известно? Ведь я говорил это в присутствии двоих-троих надежных друзей.
Следователь иронично улыбнулся и снова зарылся в бумаги.
— Не будете ли вы любезны перевести вот это письмо, — протянул он несколько страничек. — Оно написано по-испански, а наш переводчик в отпуске.
— Отчего же, с удовольствием, — улыбнулся Фустер.
Но когда он взял странички, улыбка мигом сошла с лица и Фустер смертельно побледнел: он узнал свой собственный почерк.
. — Разрешите… карандаш? — выдавил он.
— Зачем? Читайте вслух. Вы же писали в расчете на заинтересованного слушателя — вот я и послушаю.
— Дорогая сестра, — начал Фустер. — Пишу тебе в такой момент, когда не знаю, что со мной будет завтра. Два испанца, работающие вместе со мной в аргентинском посольстве, не добившись получения виз, по договоренности с аргентинскими дипломатами решили улететь на самолете, спрятавшись в их чемоданах. Туньон улетел, а Сепеда вернулся, так как не хватило денег для оплаты багажа. Но в воздухе Туньон стал задыхаться и начал стучать. Его обнаружили и задержали. Сепеду арестовали на следующий день. Думаю, что доберутся и до меня. Если со мной что-нибудь случится, тебе переправят это письмо. Скрой печальную новость от стариков, а то они могут умереть от огорчения.
Фустер оторвался от письма и… заплакал. Следователь предлагал папиросу, холодную воду, чай, но Фустер был безутешен.
— Что же вы так… не по-мужски? — упрекнул он. — Нашкодили — извольте отвечать.
— Не по-мужски?! — задело испанскую гордость Фустера. — Да не о себе плачу, не о себе! Я две войны прошел и вообще — хирург, так что крови насмотрелся. И что такое смерть, знаю получше вас. Но я десять лет не видел родителей, они состарились и без меня пропадут. А все они, вожди, черт бы их побрал!
— Стоп! — хлопнул по столу следователь. — Продолжим чтение.
— Хорошо, — как-то по-детски шмыгнул носом Фустер, — продолжим. «Но товарищам об этом случае расскажи, пусть все знают, как здесь с нами обращаются. Непосредственная вина за все это ложится на преступных руководителей испанской компартии, которые являются продажными агентами Москвы, — сверкая глазами громогласно читал Фустер. — Вот их имена: в первую очередь Долорес Ибаррури, будь проклято ее имя и пусть ее кости съедят собаки. Далее: Хосе Урибес, Карлос Ребельон-Клаудин, Висенте Урибе, Де Диего. Эти люди никогда не смогут уехать из России, потому что каждый честный испанец почтет за честь уничтожить этих типов».
— Да-a, накипело в вас, — как-то по-новому посмотрел следователь на Фустера. — И много испанцев могло бы подписаться под этими словами?
— Большинство, — твердо заявил Фустер. — Разумеется, кроме тех, кто хлебает из ее миски.
— Ладно, заканчивайте, — снова потух следователь. — Так что там про жену Рузвельта? — по-испански добавил он.
