Юрий Мухин - Убийцы Сталина. Главная тайна XX века
Следует сказать, что брак Кулика с Симонич-Шапиро сам по себе удивления не вызывает. Григорию Ивановичу никто и никогда не отказывал в личной храбрости и малообдуманном своеволии. Кроме знаний артиллерии Кулик имел и приличную потенцию, поэтому после Симонич он в 1940 г. женился на девятикласснице, подруге своей дочери, которая была на 27 лет младше его, и нажил с ней двоих детей. В связи с этим курортный роман как раз в духе Кулика — раз захотел, то женился, и плевать ему, что люди говорят. И Симонич можно понять — все ж Кулик генерал, и квартира у него в Москве.
А вот с Ежовым дело несколько сложнее. Мужчина он был довольно плюгавенький и, кроме этого, нетрадиционной сексуальной ориентации. (Правда, биограф Ежова считает, что гомосексуализм Ежову выдумали злые следователи, чтобы Ежова опозорить, но тут следует сказать: в те годы от следствия требовалась быстрота в раскрытии дел, и в деле о шпионаже следователи просто не стали бы тратить время на столь малозначительное обстоятельство, если бы не было оснований. Напомню, что у его предшественника Ягоды при обыске нашли тысячи порнографических открыток и 11 порнофильмов. Ввоз этой продукции в СССР карался строже, нежели мужеложство, кроме того, было очевидно, что эту порнуху Ягоде доставляла советская разведка на деньги, выделенные для сбора разведсведений. Тем не менее на процессе в 1938 г. судьи и прокуроры о порнухе даже не упомянули — на фоне измены Ягоды статья о ввозе порнографии уже не имела значения.) Чем Ежов, мелкий клерк отдела кадров ЦК, мог прельстить женщину, муж которой в Москве занимал должность намного выше должности низкорослого извращенца?
С другой стороны, большевики разводы не поощряли — это был большой минус в характеристике коммуниста. Первая жена Ежова Антонина Титова студенткой Казанского университета вступила в партию большевиков сразу после революции и бросила университет ради партийной работы, на которой она, кстати, и познакомилась с Ежовым. В 1924 г. она поступила в сельскохозяйственную академию, а в 1929 г. — в аспирантуру. Честность ее никогда не вызывала сомнений, и даже после ареста Ежова отношение к ней в ВКП(б) не изменилось. И Ежов просто так бросил уважаемую всеми жену, чтобы жениться на вертихвостке? После этого Ежову надо было бы поставить окончательный крест на своей карьере. Но он заводит с Файгенберг-Хаютиной-Гладун роман в сентябре 1929 г., а к зиме его назначают замом министра земледелия, в 1930 г. он женится на ней, и его возвращают в ЦК уже заведующим отделом. Удачный брак, спору нет.
Как бы то ни было, но обратим внимание на еще один объединяющий момент — и Кулик, и Ежов женились не на гимназистках и не на девушках из села, а на бывалых женщинах, как говорится, не одного мужика через себя перебросивших, с очень смутным прошлым и с очень сомнительными связями. Причем, поскольку из их биографий видно, что это женщины интеллигентные, то они, естественно, сомнительные связи усиленно развивали. А поскольку последнее их замужество длилось примерно 10 лет у каждой, то к его концу и после того, как НКВД возглавил Л. Берия, контрразведка начала эти связи проверять.
Жены должны молчать
Нарушим хронологию. За Симонич-Шапиро-Кулик НКВД установил слежку, видимо, с начала 1940 г., но безуспешно — жена Кулика в мае исчезла. Был объявлен ее всесоюзный розыск, и разыскивали ее 13 лет. Последний любовник Симонич-Шапиро-Кулик был арестован сразу же после ее исчезновения, но и это результатов не дало. Симонич не нашли. В свое время я выдвинул версию, что ее, вероятнее всего, убил сам Кулик, поскольку сразу же после исчезновения третьей жены Кулик женился в четвертый раз на подружке своей дочери. Но после того как я прочел о судьбе жены Ежова, следовало бы этот мотив дополнить еще одной причиной — Кулику могло потребоваться убрать ее, чтобы лишить следствие каких-либо фактов для обвинения себя в шпионаже. Вполне возможно, что к нему могли просочиться сведения — за его третьей женой уже следят, и он мог знать, как поступил со своей женой Ежов в аналогичном случае и что случилось с теми, кто так не поступил.
Теперь о жене Ежова. В августе 1938 г. заместителем к наркому внутренних дел Н. Ежову назначают первого секретаря Закавказского крайкома ВКП(б) и первого секретаря ЦК компартии Грузии Л. Берию. До 1931 г. Берия успешно возглавлял разведку и контрразведку Закавказья, и то, что такого крупного хозяйственника, каким на 1938 год был Берия, снова вернули в спецслужбы и назначили заместителем наркома внутренних дел, означало только одно — дни Ежова на посту наркома сочтены. Жена Ежова тут же ложится в больницу с диагнозом «астенодепрессивное состояние», в конце ноября ее переводят в санаторий под Москвой, и за 4 дня до снятия Ежова с должности она кончает жизнь самоубийством, отравившись якобы снотворным — люминалом.
Отвлекусь на характеристику источника, из которого черпаю факты. Биограф Ежова А. Полянский — бывший полковник КГБ, и книгу о Ежове он написал в духе того, что Ежов-де ни в каком шпионаже не виноват, а просто он добросовестно выполнял приказы Сталина, а потом Сталин за ненадобностью приказал сфабриковать на Ежова дело о шпионаже. Такая-де у них, работников КГБ, судьба — честно трудиться на хозяина, а потом, если не успеешь сбежать за границу, как Калугин и сотни «честных работников КГБ», то хозяин тебя же и убьет. Полянский изучил уголовное дело Ежова, но практически нигде в своей книге прямо не цитирует документы из него — не закавычивает текст, а пишет «художественно» — так, как будто он был свидетелем допросов. Это удобно, поскольку можно текст протоколов подправить так, как хочется автору. Тем не менее даже из такого тенденциозно составленного описания фактов Ежов с трудом подходит на роль «жертвы сталинизма».
Следователи НКВД сначала полагали, что Ежов работал на польскую разведку, но он в этом не признался, а фактов у следствия не было. Тогда, по-видимому, следователи внимательно изучили факты его биографии, и Ежов заговорил. В нижеследующей цитате Полянский, надо думать, близко к тексту дал содержание подлинного протокола допроса Ежова.
«— Когда вы стали германским шпионом?
— Я завербован в 1930 году. В Германии, в городе Кенигсберге.
— Как вы туда попали?
— Меня посылали в Германию от Наркомзема. За мною в Германии ухаживали, оказывали всяческое внимание. Наиболее предупредительным вниманием я пользовался у видного чиновника министерства хозяйства Германии Артнау. Будучи приглашен в его имение близ Кенигсберга, проводил время довольно весело, изрядно нагружаясь спиртными напитками. В Кенигсберге Артнау часто платил за меня деньги в ресторанах. Я против этого не протестовал. Все эти обстоятельства уже тогда меня сблизили с Артнау, и я часто, не стесняясь, выбалтывал ему всякого рода секреты о положении в Советском Союзе. Иногда, подвыпивши, бывал еще более откровенным с Артнау и давал ему понять, что я лично не во всем согласен с линией партии и существующим партийным руководством. Дело дошло до того, что в одном из разговоров я прямо обещал Артнау обсудить ряд вопросов в правительстве СССР по закупке скота и сельскохозяйственных машин, в решении которых была крайне заинтересована Германия и Артнау.
— А как немецкая разведка завербовала Жуковского? Вербовка осуществлялась через вас?
— Шпионскую связь с Жуковским я установил в 1932 году при следующих обстоятельствах: Жуковский тогда работал в качестве заместителя торгпреда СССР в Германии. Я в то время был заведующим Распредотдела ЦК ВКП(б). Как-то, находясь в Москве, Жуковский обратился ко мне с просьбой принять его для переговоров. До этого я с Жуковским знаком не был и впервые увидел его у себя в кабинете в ЦК. Меня удивило, что Жуковский начал мне докладывать о положении в берлинском торгпредстве СССР по вопросам, к которым я никакого отношения не имел. Я понял, что основная причина посещения меня Жуковским, очевидно, заключалась не в том, чтобы посвятить меня в состояние дел советского торгпредства в Берлине, а в чем-то другом, о чем он предпочитает пока молчать и ожидает моей инициативы. Незадолго до приезда Жуковского в Москву в бюро загранячеек, которое тогда входило в состав Распредотдела ЦК ВКП(б) и было подчинено мне, поступили материалы, характеризующие Жуковского крайне отрицательно. Из этих материалов было видно, что Жуковский провел ряд торговых операций, которые были убыточными для Наркомвоенторга. Из этих материалов было также видно, что Жуковский в Берлине путался с троцкистами и выступал в их защиту даже на официальных партийных собраниях советской колонии. На этом основании партийная организация советской колонии настаивала на отзыве Жуковского из Берлина. Зная, что эти материалы должны поступить ко мне, Жуковский, видимо, и ожидал, что я первый начну с ним разговор по поводу его дальнейшей работы за границей. После того, как Жуковский закончил свою информацию, я напомнил ему о промахах в его работе. Жуковский дал мне свои объяснения и в конце беседы спросил мое мнение о том, может ли он продолжать свою работу в советском торгпредстве или будет отозван в Москву. Я от ответа уклонился, обещал ему разобраться в материалах и результаты сообщить. В то же время у меня возникло решение передать все компрометирующие Жуковского материалы в Берлин, чтобы их мог использовать Артнау и завербовать Жуковского для сотрудничества с германской разведкой. Я считал Жуковского своим человеком, и любое мое поручение по линии немецкой разведки он беспрекословно выполнял. Жуковский имел необходимые условия свободного доступа ко всем материалам КПК, и он ими пользовался, когда германская разведка требовала от него материалы по тому или иному вопросу. В НКВД я ему создал такие условия, что он для шпионских целей мог пользоваться информацией через секретариат НКВД по любым вопросам».
