Миле Белаяц - Кому нужна ревизия истории? Старые и новые споры о причинах Первой мировой войны
Согласно опубликованным российским источникам, 25 июля Штрандтман получил еще одну телеграмму от Сазонова с пометкой «срочно». В ней говорилось, что есть надежда избежать войны, если сербское правительство немедленно обратится к Великобритании, особая позиция которой позволяет ей выступить в роли посредника. Российскому представителю в Белграде поручалось подать эту идею Пашичу. Послу в Лондоне было сказано поддержать инициативу при общении с местными властями, если к ним поступит соответствующая просьба со стороны Сербии[397]. Однако Петербург стучался в открытую дверь, так как сербы сами до этого додумались и уже 24 июля предприняли необходимые меры.
Сохранилось несколько телеграмм, отправленных в те два роковых дня посланником в Петербурге Спалайковичем. Первая, которая хранится в Архиве Сербии, написана после разговора с Сазоновым 24 июля 1914 г. Его корректно воспроизводит авторитетный белградский историк Никола Б. Попович: «После заседания Сазонов встретился со Спалайковичем, который о содержании их беседы телеграфировал Пашичу. По словам посланника, Сазонов с отвращением осудил ультиматум, который ни одно государство не смогло бы принять, если только оно не собиралось бы покончить с собой. Министр заявил, что Сербия, несомненно, вправе рассчитывать на помощь России, но не уточнил характер этой помощи, решение о которой должен принимать царь по результатам консультаций с Францией. Сазонов, предпринявший энергичные шаги в Вене и Берлине, советовал Сербии осудить гнусное преступление, совершенное в Сараево, и заявить о готовности предать суду любого своего подданного, если будет доказано его участие в покушении»[398]. Кроме того, Спалайкович сообщил, что Сазонов упомянул депешу Штрандтмана, из которой следует, что Сербия пребывает в унынии в связи с отсутствием оружия и боеприпасов и обусловленной этим невозможностью оказать должное сопротивление. Говоря об этом, Сазонов предположил, что Сербии имело бы смысл воззвать «к чувствам справедливости и гуманности, присовокупив к этому заявление, что не может и не станет с оружием в руках защищаться от такой великой державы, как Австро-Венгрия, которая в 11 раз крупнее крохотной Сербии. Таким образом, министр советует нам условно следующее: если не можете защищаться, поступите так, как Болгария в прошлом году. Результатом стало бы осуждение Австро-Венгрии со стороны всех народов. В этом смысле он телеграфировал поверенному в делах в Белграде. Я ему ответил, что его совет имел бы практический смысл, если бы мы могли рассчитывать на то, что Австро-Венгрия вторгнется только в приграничные районы. Она разорит всю страну, чего мы не можем допустить. Нам пришлось бы где-то во внутренних районах организовать оборону и принять бой… Я сказал министру следующее: войну удастся предотвратить, только если Россия заявит Австро-Венгрии и Германии, что вынуждена будет объявить всеобщую мобилизацию, если сербско-австрийский спор не будет вынесен на суд великих держав, как это уже было в 1909 г. Сделанное тогда Сербией заявление – плод усилий великих держав, которым принадлежит исключительное право судить, выполнила ли Сербия обязательства, перечисленные в той декларации. Решение относительно этого министр примет сегодня вечером и объявит о нем в коммюнике»[399].
Следующая телеграмма опубликована в ДВПКС (док. 503), однако с очевидной ошибкой в датировке отправки из Петербурга и получения ее в Белграде. По номеру депеши (Секр. № 57) она следующая за предыдущей, которую комментирует Попович. А если судить по содержанию, ее отправили после беседы австро-венгерского посла с Сазоновым, то есть после заседания правительства 25 июля, на котором обсуждалось принятие более серьезных мер. В телеграмме упоминается коммюнике, опубликованное по результатам заседания, а также решение о подготовке частичной мобилизации 13 корпусов. Таким образом, речь идет о послании, которое якобы прибыло в Белград 24 июля в 11.30 утра, то есть даже до состоявшей из двух частей большой телеграммы, принятой 25 июля в 4.17 утра, соответственно в 10 часов. Вот ее содержание:
«Российский министр иностранных дел заявил австро-венгерскому послу, что ультиматум носит в высшей степени угрожающий характер. Общее мнение таково, что Сербия не может принять требований Австро-Венгрии. Совет министров решил принять энергичные меры, вплоть до мобилизации. Ожидается решение царя. Сейчас ожидается официальное коммюнике, в котором будет сказано, что Россия берет Сербию под свою защиту. Спалайкович»[400].
В ходе заседания российского правительства, состоявшегося 24 июля в 15 часов по местному времени, то есть после вручения текста ультиматума, Сазонов сообщил, что Сербия еще не попросила о помощи и, вероятно, сделает это в ближайшее время, поэтому правительство должно подготовить ответ. Никола Б. Попович упоминает два решения, принятые кабинетом по предложению главы МИДа:
«1) вместе с другими державами потребовать продления срока для предоставления ответа, дабы правительства великих держав имели возможность изучить документы о Сараевском покушении;
2) рекомендовать сербскому правительству не сопротивляться, если Сербия не в силах защитить себя от возможного вооруженного нападения Австро-Венгрии, и заявить, что покоряется и предает участь свою на суд великих держав»[401].
Согласно донесению, которое французский посол в Петербурге отправил в Париж после заседания правительства, Сазонов поведал ему, что постарается добиться от Вены продления срока ультиматума, чтобы обеспечить державам время для изучения документа. Министр попросил германского посла передать своему правительству, что ситуация опасная. При этом Сазонов не устает отвергать все просьбы хотя бы намекнуть, какие меры примет Россия, если независимость или территориальная целостность Сербии окажутся под угрозой. Поведение германского посла оценивается негативно. Завтра состоится заседание Совета министров под председательством царя. Сазонов предложит избегать всего, что может ускорить протекание кризиса. Пускай венский кабинет погрязнет в собственной ошибочной политике. Глава МИДа также считает, что, если австро-венгерское правительство перейдет к решительным действиям, Сербия не должна сопротивляться оккупации, дабы весь цивилизованный мир удостоверился в злонамеренности Австрии[402].
Таким образом, как свидетельствуют многие источники, 24 июля после заседания российского правительства Спалайковичу четко заявлено, что Сербии в ответе на австро-венгерский ультиматум следует придерживаться предельно сдержанной позиции[403].
Остается вопрос, на чем основан вывод Спалайковича, озвученный им во второй телеграмме (Секр. № 57), будто ожидаются энергичные меры вплоть до «мобилизации». Нам кажется, что кто-то намеренно неправильно датировал документ (или его копию) 24‑м июля, дабы представить дело так, будто сербское правительство заручилось поддержкой Петербурга еще до того, как ему стал известен текст ультиматума. Проблема, связанная с этой телеграммой, остается нерешенной и требует дополнительного изучения. На то, что датировка неверная, указывает и Кристофер Кларк, который без какого-либо обоснования датирует документ 25 июля. При этом по поводу времени отправки, указанном в ДВКПС (1.40 ночи), у автора нет возражений[404]. Если не рассуждать голословно и проанализировать содержание телеграммы, то оно может соответствовать только времени после заседания российского правительства, состоявшегося 25 июля. Следовательно, телеграмма, если верить ДВПКС, могла быть составлена в ночь с 25 на 26 июля. Марк Корнуолл полагает, что в основе всего вышеописанного затруднения – ошибка, допущенная Владимиром Дедиером, работавшим над сборником сербских дипломатических документов[405].
25 июля после обеда Штрандтман в Белграде встретил министра Любомира Йовановича, шедшего на заседание правительства. В ходе короткой беседы российский дипломат «обратил его внимание на всю неподготовленность России к войне и на вытекающую из сего необходимость уступить в возникшем конфликте все, что могло быть достойно и честно уступлено»[406].
По возвращении в посольство Штрандтман помог Зарину расшифровать принятую из Петербурга телеграмму, на которой перед текстом стоял условный знак о предоставлении на мое усмотрение выполнения заключавшейся в ней инструкции. Ее содержание было следующее: «Если беспомощное положение Сербии действительно таково, что оно не оставляет сомнения об исходе ее вооруженной борьбы с Австро-Венгрией, было бы, быть может, лучше, если сербы в случае нападения австрийцев совсем не пытались им оказывать сопротивления, а отступали, предоставляя неприятелю занять страну без боя, и обратились бы с торжественным призывом к Державам. Последним сербы могли бы вслед за указанием на их тяжелое положение после войны, в течение которой они своей умеренностью заслужили благодарность Европы, сослаться на то, что им невозможно выдержать неравную борьбу, и они просят помощи у Держав, основанной на чувстве справедливости»[407].
