Анатолий Левандовский - Первый среди Равных

Такова была позиция официальной власти: жертвы именовались «угнетателями», убийцы — «терпевшими притеснения», а правительство призывалось к принятию «общих мер», иначе говоря, к поголовному истреблению арестованных «террористов».

Убийцы 16 флореаля для формы были привлечены к суду; но суд их, естественно, оправдал, а «прелестницы» осыпали букетами цветов.

При известии о прериальском восстании в Париже Буассе выписал тысячу ружей из Сент-Этьена и роздал их национальным гвардейцам Лиона, сплошь входившим в «общество Иисуса»… С этого момента Лион стал главным штабом эмигрантов и «мюскаденов»; из него распространялись призывы и инструкции в соседние области и города; из него же направлялись банды убийц в Эн, в Юру, на Луару.

Излюбленный метод бандитов состоял в перехвате обозов с арестованными «террористами». Обычно эмиссары Конвента переправляли партии таких арестантов в соседние города для суда и содержания в местных тюрьмах. «Рыцари Солнца», узнав заранее о пути следования обоза, внезапно нападали на него. Конвой бездействовал. Арестанты, прикованные цепями к телегам, не могли сопротивляться, и их уничтожали одного за другим. Подобные «перехваты» имели место в Лон-де-Сонье, близ Бура и в других районах; официальных «охранителей порядка» это не трогало.

Из Лиона деятельность «братьев Иисуса» быстро перебросилась в Лангедок и Прованс. И здесь также уполномоченные Конвента, вместо того чтобы прекратить избиения, всячески потворствовали им.

Узнав, что в Эксе должно состояться судебное разбирательство дел многих якобинцев, находившихся в местной тюрьме, «мстители» решили предупредить официальное правосудие. Из Марселя в Экс направился большой отряд убийц. Когда они прибыли, муниципалитет Экса созвал экстренное совещание, раздумывая, как обеспечить безопасность заключенных. Тщетные потуги! Днем 22 флореаля убийцы, овладев городскими пушками, вышибли двери тюрьмы, в два приёма уничтожили сорок четыре арестованных и закончили всё грандиозным пожаром.

Один из убиваемых, прежде чем был нанесён роковой удар, догадался крикнуть: «Я не якобинец, я простой фальшивомонетчик!» Его оставили в покое: ведь это был всего лишь уголовный преступник…

Побоище в Эксе стало прелюдией к зверствам в самом Марселе. Однако им предшествовали тулонские события.

Поскольку убийцы не скрывали своих планов, а, напротив, громко похвалялись ими, слухи быстро дошли до Тулона. Возмущённые рабочие города решили помешать изуверам. 1 прериаля, в тот день, когда в Париже началось восстание санкюлотов, пролетарии Тулона под лозунгом, который несли их столичные братья, — «Хлеба и конституции 1793 года!» овладели арсеналом и двинулись на выручку марсельских патриотов.

Комиссары Кадруа, Шамбон и Инар стянули войска. Быстро составив два батальона в 2200 штыков, комиссары, снабдив солдат артиллерией, бросили их навстречу толпе кое-как вооружённых тулонских рабочих…

…Бойня, которая произошла 11 прериаля (30 мая), в официальном докладе Конвенту описывалась как «выигранное сражение». Те из рабочих, которые не были добиты на месте, позднее подверглись казни по приговору военного суда. Но еще до этого произошли массовые избиения в Тарасконе и в форте Сен-Жан.

Трагедия Тараскона случилась 6 прериаля (25 мая). Она была обставлена как подлинное театральное представление.

На шоссе между Тарасконом и Бокером заранее расставили кресла и скамейки, на которых расположились эмигранты, восстановленное в правах духовенство, «прелестницы» и «мюскадены». К этому времени две сотни замаскированных убийц уже овладели тюремным замком. Вместо того чтобы задушить или зарезать обречённых, хитроумные «мстители», разнообразя развлечение, на этот раз поступили по-новому. Выводя заключённых одного за другим на площадку высокой башни, они привешивали им на шею дощечку, на которой значился запрет под страхом смерти хоронить убитого, а затем под бурные аплодисменты собравшейся публики сбрасывали несчастных на острые скалы, служившие подножием замка.

Обыватели соседних селений боялись нарушить запрет; в течение нескольких ближайших дней голодные волки и хищные птицы могли до отвала насытиться человеческим мясом…

Местные власти, оправдывая «мстителей», заметили, что «прискорбное» событие явилось результатом «негодования добрых граждан при вести о тулонском мятеже».

Вслед за тем 17 прериаля (5 июня) пролилась кровь и в самом Марселе, в форте Сен-Жан.

Это была наиболее массовая из акций термидорианского террора; она тщательно готовилась и проводилась с ведома комиссаров Конвента.

Уже с 1 прериаля заключенным почти перестали выдавать пищу. У них отобрали складные кровати, ремни от матрацев, ложки и вилки — одним словом, все предметы, которые, как было сказано в инструкции, «можно использовать ради лишения себя жизни в приступе отчаяния, вызванного какими-либо внешними обстоятельствами».

Власти хорошо позаботились, чтобы убийцы не остались без своей кровавой забавы.

Сигнал был дан в пять часов пополудни.

Щеголеватые молодые люди, вооружённые саблями, кинжалами и пистолетами, проникли в форт. Подвергнув для формы аресту помощника коменданта крепости, они начали без излишней спешки обходить камеры…

У камер под номерами 1 и 9 их ожидал неприятный сюрприз: арестованные столь тщательно забаррикадировались, что выбить двери никак не удавалось. Тогда «рыцари Солнца» начали стрелять сквозь дверные решётки и подбрасывать внутрь горящую серу, чтобы вызвать удушье непокорных. Во всех остальных камерах они справились довольно успешно, так что к половине девятого, когда наконец появились уполномоченные Конвента, окружённые стражей, свыше сотни изуродованных трупов уже валялось в коридорах и на дворе форта.

Однако кровавая «работа» ещё далеко не закончилась.

Комиссар Кадруа выразил недовольство:

— Идиоты! Разве у вас не было времени? Что вы так долго копаетесь?

«Молодцы» с окровавленными руками просили?

— Ещё час — и всё будет кончено!

Кадруа, пожав плечами, обернулся к свите:

— Ну что с ними поделаешь?

Затем буркнул:

— Ладно, я ухожу. Кончайте же быстрее…

…К ночи всего было истреблено около двухсот человек — весь наличный состав «террористов», содержавшихся в форте Сен-Жан…

…Лоран захлопнул папку, дальше читать не хотелось. Он думал: слава богу, что Бабёф сидел в то время в аррасской тюрьме — на северо-востоке страны белый терpop прошёл много слабее и не вызвал таких опустошений, как на юге.

Находясь в тюрьме Боде, Бабёф, разумеется, не мог знать всех подробностей белого террора, свирепствовавшего в Лионнэ, Провансе и Лангедоке, но слухи о зверствах «рыцарей Солнца» и «братьев Иисуса» доходила сюда постоянно.

Свою камеру Бабёф делил с журналистом-издателем Лебуа, как и он, доставленным из Парижа. В этой же и соседних тюрьмах находились многие демократы из разных департаментов. Иным из них даже не было предъявлено сколько-нибудь весомого обвинения. Так, молодой гусарский офицер Жермен, с которым Бабёф вскоре особенно сблизился, был задержан лишь за то, что активно посещал заседания народных обществ, а в приказе Комитета общей безопасности просто значилось: «…оставить под арестом для порядка». И вот «для порядка» он томился в одной из аррасских тюрем с середины декабря 1794 года…

Бабёф произвел огромное впечатление на Жермена, решительного и пылкого патриота. Молодой офицер вскоре провозгласил себя учеником трибуна Гракха, заявил о безоговорочной готовности следовать всем его предначертаниям и занялся активной вербовкой «рыцарей ордена Равенства». Почувствовав искренность и энтузиазм Жермена, Бабёф в свою очередь проникся к нему доверием и не скрыл от него своих мыслей.

Жермен был первый, с кем он поделился своим великим планом.

Конечно же план родился не вдруг.

Его идейные истоки — теперь Лоран понимал это прекрасно — уходили ещё в предреволюционную пору, в годы ранней юности Бабёфа.

Лоран часто вспоминал слова друга из неотправленного письма 1786 года:

«Поверьте мне, всё придется разрушать, всё придется переделывать, пока не будет срыта до основания постройка, непригодная для благополучия всех людей, и пока её вновь не примутся воздвигать с самого фундамента, по абсолютно новому плану, в полном соответствии с требованиями свободного и совершенного развития».

Вот когда он впервые заговорил о новом плане!

Конечно, в то время это было лишь озарение, предчувствие будущего. Только теперь план начал оформляться в своих главных чертах; именно здесь, в тюрьме Боде, когда за плечами был уже опыт разных этапов революции и когда сам автор плана получил наконец достаточный досуг для осмысления этого опыта.