Журнал Русская жизнь - Земля (сентябрь 2007)
Что- то тут не тае, как говаривал Аким у Льва Толстого во «Власти тьмы». Перебор какой-то. Портят ли эти финалы картину? Да, в общем, нет, на зрительском возбуждении от ее могучей энергетики и виртуозной актерской игры проходит и это. И все же осадок остается. Фальшинка концовки при дальнейшем анализе вытягивает некоторые несовершенства и в ходе фильма: искусственные, неоправданные сюжетные ходы, явную сконструированность иных монологов, излишнюю жирную театральность при внутреннем холоде в некоторых моментах актерской игры. Я бы сказала, что в этом роскошном ковре ручной работы из натуральных материалов есть одна неважная синтетическая ниточка. Она не портит ковер, но слишком заметна, и критики не преминут этим воспользоваться. Публика же ничего, думаю, и не заметит. Зрительский успех фильма вне дискуссии.
Для меня же главное достоинство картины в том, насколько интересным, захватывающе разным, привлекательным, увлекательным и завлекательным может быть на экране человеческое лицо. Чтобы с такой любовью показать человека, надо любить его искренне. Влюбленность Михалкова и в человека вообще, и в актеров, и в придуманных им персонажей и приводит режиссера к постоянной авантюре: самому переодеться в действующее лицо, вмешаться в пространство экрана, научить, наставить, навести порядок, помочь, спасти.
Что тут возразишь? Когда создатель сам заявляется в созданный им мир, кто же ему судья, интересно?
Денис Горелов
Вас догонят
«Доказательство смерти» К. Тарантино. Скажи тете «До свиданья»
Убей дуру.
Убей дуру. Убей. Сладкую булочку с полуприкрытыми веками, ритмично подергивающуюся в такт ей одной слышной музычке, - сколько раз увидишь ее, столько раз ее и убей. Дуру, что раковой опухолью накрывает твой мир, твою страну, твою вселенную - отнимая у тебя прошлое стремительно, как жидкость, и неотвратимо, как густая жидкость. Безошибочно распознав друг друга по загару, прыг-скоку, розовой майке с диснеевской лошадкой или словом «жасмин», по педикюру на высунутых в окно «шевроле» ходулях, желтые, белые, кофейно-мулатские, латино и прочие разноцветные дуры сливаются в ровную, покрытую напрасными словами лаву цветовой гаммы «желтый pink» и начинают трещать, трещать и трещать. Подтверждая убийственную догадку постиндустриальных времен о том, что большинству человеческих особей речь дана зря. Большинству не стоило брать палку и заниматься прямохождением, а следовало и дальше скакать по деревьям, чесаться под мышками и заниматься свальным приматским грехом.
Потому что говорить дура способна только о двух вещах: о том, как она вчера этому дала, а сегодня этому не дала, потому что ее опередила сучка дублерша Рики Сантаны, акуна матата ей по лбу, - и о том, как ей срочно, быстро, вот прямо сейчас надобно пописать. Останови этот сплошной трах и пис, Каскадер Майк, и имя твое отольется в веках, и на могилу твою будут водить пионеров - только мальчиков и только грамотных. Их будет мало, но все будут твои. Сделай это, брателло, - не потому, что будет поздно, поздно уже давно, ты не страж нерушимой границы с дурами, ты партизан в их глубоком тылу. И работать можешь никак не на победу, а только на нанесение максимального урона врагу.
Пусть их будет меньше.
Есть девочки в очечках, и они вне игры, потому что их не возьмут в один ручеек и одну тачку.
Есть девочки из бара, зараженные трахом и писом и медленно становящиеся дурами, - но они тоже вне игры, потому что иногда в глубине души любят старые мальчиковые фильмы вроде «Лихорадки на белой полосе» и «Три пинка в голову, часть 3».
Но чу! Шустрой стайкой - летящей походкой под одну и ту же песню «Битлз» O Baby, It‘s You (ша-ла-ла-ла-ла-ла-лаа), нагло перепетую какой-то из их породы мандой, вваливается твоя настоящая клиентура по дороге на озеро Дикое, куда мальчишкам вход воспрещен. «Вваливается» - это обман и иллюзия. Это ты, браза, в бар входишь, а дуры там живут: пьют, трут, зажигают, колбасятся, писают, снимают кэш с банкомата, трахаются на стоянке и обсуждают, как пописали и как потрахались. Просто вся планета их бар, и, перемещаясь из одного в другой по трассе, они создают постоянную плотность и звуковой фон «кекс прикольный, ну просто уписаться». Тут наступает твой час, Каскадер Майк, бери их в прицел объектива и щелкай напоследок - в майках Sugar Baby и блестящих порнографических сандальках, - щелкай в последний раз, чтоб молодость знала, а старость могла; давай, не всплакнет никто, об их смерти подруги расскажут равнодушным жвачным голосом «прикинь, да?», а у тебя будут новые звездочки на фюзеляже. Терпи и копи, тебе недолго напиваться содовым лаймом, пока они нагрузятся, набухаются и обдолбаются достаточно для вердикта судмедэкспертизы «Дуре дурово». А потом за руль, мертвый каскадерский крепеж, защитная сбруя, обгон-разворот и - сапогом из крокодиловой кожи в правую педаль до отказа. Честная лобовая, чтоб загорелая нога с педикюром долго скакала по мостовой.
И на карте их поганого мира «джага-джага» погаснут еще три-четыре звездочки - скверного мира, в котором «Техас» пишется через три икса, и «Мексика» пишется через три икса, а если нет больше слов с иксом, на стене просто мерцают четыре неоновых икса (и здесь глобализация! русское «х» и американское «икс» означают одно и то же - пис и трах; работай, Майк).
В тот миг, когда насмешливое равнодушие постмодерна, распотешив умников, обратило прочий подражательный мир в ленивую безэмоциональную скотину, когда с его помощью человек уравнял в правах мозг и его отсутствие, когда всем стало фиолетово по барабану и притом показалось, что библией этого отношения к жизни было «Криминальное чтиво», Тарантино снял фильм, в котором сквозь блабла и хихи проглядывает чистое авторское отношение крупных планов. Каскадер Майк попадает в кадр голубым глазом из-за мощного плеча с голубыми флажками в шашечку - глазом, изучающим врага. Квадратной челюстью со шрамом, перемалывающей чизбургер. Тяжелой лапой с голубым перстнем. Прической «Элвис отдыхает» (Курт Рассел играл Короля дважды). В дуре камера фиксирует только подвижную жопу: что еще есть у дуры кроме жопы в обрезанных под самую мохнатку джинсовых лохмотьях, вихляющейся в стиле «индивидуальный streap» под автоматную песенку Down in Mexico? Еще у нее есть напедикюренные ступни в шлепках - главный фетиш Тарантино, от которого он не в силах отказаться, даже изменив постмодерну и предав свою недоумевающую пивную аудиторию. Да, пародия на семидесятнический трэш Расса Майера вроде «Супермегер» и «Мочи их, киска!» (для тех, кто понимает, одна из дур одета в майку с главной эмблемой майеровского кино, где азиатка в черных джинсах и перчатках ломает руку очередному кексу). Да, полный комплект Майер-фенек: винил на игле, батарея стопок, музыкальный автомат, человек-с-лицом-Элвиса, общая атмосфера придорожной забегаловки. Да, по стенам развешаны постеры B-movies на французском и испанском, а саундтрек набит тарантиновским ретроубоем вроде Gangster Story или Paranoya Prima. Только вопреки железным законам жанра автор четко знает, кто козел, а кто пацан. И козлам в зале скучно. Они не могут понять, почему из ста минут (два по пятьдесят) девичьей болтовни на экране невозможно запомнить ни единого слова. Потому что это ваша болтовня, милые. Козлы думают, что Тарантино стареет, исписался и показывает былой класс только в финальной десятиминутке «Шлепни Каскадера Майка». А ему просто надоело быть вашим гуру: когда постмодерн перестает быть прогрессивным, его уничтожают - или по меньшей мере корректируют.
Вырванное признание: мы живем в одно время с гением, который способен не только фиксировать, но и управлять, и подчинять себе процесс. И этот гений не Ларс фон Триер, как было принято считать раньше. В «Бешеных псах», «Кримчтиве» и сценарии «Прирожденных убийц» стоял знак абсолютного равенства между внедренными стукачами, разбитными психопатами, копами-маньяками и киллерами-моралистами, но уже в «Убей Билла» с помощью постмодернистского инструментария рассказана сугубо классицистическая история расплаты и мести. И нет мозаичной многогеройности. И совершенно ясно, на чьей стороне автор. Безбожно талантливый злой даун с фантиками в кармане вырос в безбожно талантливого и осатанелого на свою целевую аудиторию-планктон дядьку. Он, конечно, может в дальнейшем осклабиться, сделать козью рожу и изобразить все сказанное хохмой на четыре кулака, но что-то подсказывает, что этого не случится. Смерть Каскадера от руки дур объясняется не игривым авторским произволом, а фатальным предчувствием собственной исторической обреченности. Скоро на планете не останется людей, способных по одной фразе угадать фильм (любой!). Скоро все заживут по принципу «Стань знаменитым, и Джулия Джунгли найдет тебя сама». Скоро все мальчиковые бэнды будут зваться «Пит, Дигги, Чаки и Тралула», и не останется имен, которые бы не напоминали сетевые никнеймы. Скоро парни со шрамом и без татуировки «человек-паук» будут вызывать лишь снисходительный гогот амеб: «Порезался, когда выпал из машины времени, и-го-го».
