Журнал Знамя - Знамя Журнал 7 (2008)
Антон пожал плечами. Честно говоря, он знал про Катькину беременность, но совершенно не понимал, на что она рассчитывала - Митя действительно был к ней равнодушен.
- Ладно, - залихватски рубанул по воздуху рукой Климов. - Люб, ну что ты расселась, как клуша? Дай нам что-нибудь поесть? Ты голодный? - обратился он к Пахомову.
- Да нет.
- Ну, за твою новую жизнь выпьем, хотя бы?
И Климов шутливо толкнул Пахомова в бок.
- Давай, Антон, раздевайся, я не люблю стояния в прихожей, я сразу нервничать начинаю. Ты ж знаешь, - засмеялся он. - И за стол. За стол, за стол!
И Климов от удовольствия потер руки и затем звонко хлопнул ладошами.
28
Дальнейшие события того дня были так подробно описаны в газетах, уделивших событиям в Больших Ущерах свое драгоценное “полосное” внимание, что, казалось бы, и добавить нечего. Однако многие детали в тех газетах были либо крайне бегло упомянуты, либо вовсе опущены, да и сам слог этих статей был настолько сух и безжизнен, что за ним не виделось ни причины, ни смысла, ни какой-либо логической цепи, которая связала бы одно с другим и позволила бы увидеть то, что шестеренки Истории никогда не крутятся вхолостую, а работают даже тогда, когда мы (их слуги или хозяева?) опрометчиво делаем перекур.
В то время, пока Антон находился в гостях у Климова, большеущерцы у дома Серикова неторопливо допивали свои законные двести, триста, а где и четыреста грамм за упокой сериковский души. Проклинали указ, злились на Пахомова и вспоминали повесившегося Сергея. Идея же посетить библиотекаря и “вывести его на чистую воду” все больше и больше обретала конкретные черты, и через некоторое время брожение в головах, помноженное на брожение алкоголя в крови, дошло до критической отметки. Возможно, появись Антон в ту минуту у дома Серикова, и не приключилось бы никакой беды - ну, поспорили, покричали бы, да только как тут поймешь, что хитрые шестеренки Истории задумали. Они, знай себе крутятся, и нет им дела до наших мыслей и предположений.
В пятом часу, когда Антон еще сидел у Климова и попивал чай с сушками, толпа недовольных большеущерцев двинулась по направлению к пахомовскому дому. Поначалу народу было не то чтоб много, но суббота есть суббота - по дороге к шествующим прилипали праздно шатающиеся односельчане, подходили жены и мужья, и мало-помалу толпа обрела вполне внушительные масштабы. Задние, как водится, слабо представляли, куда и зачем их ведут передние, но покорно шли, дыша общим отравленным воздухом недовольства и раздражения.
Дома Антона не оказалось. На крики вышла Нина, вытирая руки о передник, и только удивленно пожала плечами: “А на что он вам? Его нет, будет позже”.
- Поговорить надо, - крикнул кто-то из толпы.
- Интересно, шлендрается где-то, а Сериков на столе мертвый лежит, - добавил еще кто-то.
Логики в этих словах не было (как будто они сами не “шлендрались”, покуда покойник лежал “на столе”).
- И куда он пошел, интересно знать? - спросил Денис, прищурившись и выступив слегка вперед.
- Да откуда ж я знаю? - снова удивилась Нина. - Вроде, к Климову хотел зайти. А что случилось-то? - встревоженно добавила она.
Но на этот вопрос толпа ответа не дала, а молча двинулась к дому инженера. Отсутствие Антона пыла у большеущерцев не убавило и даже, наоборот, вызвало дополнительное раздражение.
Антон тем временем уже попрощался с Климовым, но прежде чем пойти в библиотеку, вспомнил, что неплохо было бы еще раз заскочить к Бузунько и сказать, что на сегодняшний, да, впрочем, и завтрашний экзамен он не придет. Ну и что, что обещал? Обещанного три года ждут, а у него пропало всякое настроение принимать участие в этом идиотском спектакле под названием “ГЕНАЦИД”, оказавшемся к тому же экспериментом. Предупреждать надо было! А раз с ним сыграли в темную, значит, и ему нет резона выполнять свои обещания. Конечно, можно было бы все это сказать и по телефону, но в лицо было бы правильнее, да и идти тут было недалеко. Было ли это очередным роковым решением, трудно сказать, но похоже, что от Антона уже мало что зависело.
К тому моменту, когда он подошел к отделению, толпа большеущерцев, шумя и время от времени прикладываясь к остаткам “огненной воды”, подходила к дому Климова. Антона там, естественно, уже не было. Климов вышел на крыльцо и сказал, что Пахомов да, был у него, но уже ушел. Вроде как к Каримову. Или в библиотеку.
- Да что он, черт проклятый, от нас бегает, что ли?! - крикнул кто-то. И толпа недовольно загудела.
- Не знаю, - хмуро ответил Климов. - С чего ему от вас бегать? Да и зачем он вам?
- Много будешь знать, скоро состаришься, - выплюнула толпа оскорбительную в своей нелепости пословицу.
Климов пожал плечами и повернулся к двери. В этот момент с радостным потявкиванием в дверной проем протиснулась Бульда и кинулась к переминающейся в нерешительности толпе. Не зная, с кого начать свое слюнявое приветствие, она бросилась к Гришке-плотнику, стоявшему в переднем ряду. Гришка, с детства недолюбливавший собак, отпрянул, схватил валявшийся у ограды булыжник и двумя опытными движениями размозжил Бульде голову. Брызнула кровь, и псина рухнула на землю, подергивая лапами, даже не успев удивиться такому неадекватному ответу на ее восторженное человеколюбие.
В толпе ахнули.
- Собаку-то за что? - раздался жалостливый женский голос.
- А Серикова? - едко спросил Гришка.
Удивительно все-таки, как в минуты массового недовольства включается совершенно новая логика мыслей и поступков. Связи между Бульдой и Сериковым было не больше, чем между Китаем и самогоном, но реплика Гришки показалась большинству вполне убедительной.
Климов, увидев это, завопил как умалишенный и побежал, как был в одних тапках, к Бульдиному телу.
- Гады! Сволочи! Что ж вы делаете?!
На шум выбежала Люба и, увидев кричащего Климова, обычно спокойного, заверещала и бросилась с кулаками в толпу. Ее легко оттеснили, отпихнули, наконец, просто оттолкнули, и она неуклюже повалилась в снег и забилась в истерике. Толпа, смутившись истошного женского крика, замерла в нерешительности. Однако в ту же секунду раздался чей-то нетрезвый вопль “К Мансуру!”, и вся нерешительность вмиг испарилась. Гришка своим поступком, сам того не подозревая, сдвинул скрипучие шестеренки Истории с места и придал их вращению лихорадочный темп.
- К Мансуру! - завопила Агафья.
- К Каримычу! - хрипло закукарекал дядя Миша.
- К Мансуру! - заголосила толпа.
- К Мансуру, - утвердительно кивнул головой Денис, и все сборище, развернувшись, замаршировало к дому таджика. Но уже не так вяло, как до этого, а живо и агрессивно.
Остановить ее теперь после первой, пусть и собачьей крови уже не представлялось возможным. Да никто и не пытался. Позади остались всхлипывающая Люба и присевший на корточки у мертвой Бульды молчащий Климов.
К дому Мансура толпа подошла в кондиции, уже малопригодной для ведения мирных переговоров.
Сначала забарабанили в дверь.
Мансур предусмотрительно выглянул в окно.
- Вон, он, желтомордый, в окне, - крикнул кто-то, и Денис, заметив растерянное смуглое лицо хозяина, отступил от двери на пару шагов назад.
- Пахомов у тебя? - спросил он почти в утвердительной форме.
Мансур испуганно замотал головой.
- Кончай заливать, утконос пупырчатый! - крикнул уже нетвердо стоящий на ногах Гришка-плотник. - Знамо, что у тебя, епт, окопавшись, запрятался.
- Открой дверь, мы тебя не тронем! - выкрикнул Степан.
- Давай, давай, морда азиятская! - добавила Галина.
Мансур, не понимая, откуда взялась толпа и почему она ищет Пахомова у него дома, тем не менее остро почувствовал исходящую угрозу. Как у всякого инаковыглядящего иностранца, любое скопление агрессивно настроенных людей вызывало у него страх и желание быстрее унести ноги. Но он был в ловушке собственного дома, к тому же с дочкой, и уносить ноги было просто некуда.
Передние снова забарабанили в дверь. Строитель Беда приложился последний раз к бутылке, крякнул и запустил ее в окно дома, где еще маячило испуганное лицо Мансура. Тот едва успел отскочить. Пустая бутылка, описав элегантную дугу, точно врезалась в стекло. С серебристым звоном осыпалось стекло. Кто-то из толпы, придя в восторг от столь меткого броска, растянул мизинцами рук губы и засвистел что есть мочи. Толпа тут же подхватила задорный свист, заулюлюкала и захлопала.
Мансур стоял посреди комнаты и, глядя на блестевшие осколки, судорожно соображал. Надо было что-то делать. Но после разбитого окна выбор у него, похоже, был небольшой. Он в два прыжка оказался у шкафа и схватил ружье. Трясущимися руками переломил его, проверил, заряжено ли, и, резко захлопнув, рванул к окну.
- Не подходить! Стрелять я буду! - закричал он. - Плохо будет!
- Ах, ты сука раскосая! - завопили в толпе. - Ружьем пугать вздумал!
