Лев Вершинин - Россия, которую мы догоняем
Не составляла исключения и Палестина, принадлежавшая тогда туркам, но жившая своей внутренней жизнью. Она была в те времена очень велика, — нынешние Израиль, ПА плюс Иордания, — куда менее населена и, тем не менее, весьма сложна по составу. Была Газа — маленький, ухоженный и уютный городок, вокруг которого бродили, мигрируя по пустыне Негев и Синаю, бедуинские племена, считавшие себя пупами земли, а больше не было почти никого, так что туркам приходилось для всякого рода работ завозить и расселять народ отовсюду, откуда было возможно, вплоть до южного Судана. Были каменистые пустыни восточнее Иордана, где тоже бродили бедуины, а цивилизации, почитай, не было, — разве что караван-сараи в оазисах. Было побережье, практически не пригодное для жизни, зато с несколькими важными портами, где за века смешались десятки кровей. Были, наконец, богатые, до сантиметра возделанные регионы (ныне они входят в Израиль и т. н. «Западный берег ПА»), населенные, кто бы что ни говорил, теми самыми «детьми земли», прямыми потомками коренных народов (в том числе, если не главным образом, и древних иудеев), ценой многократной перемены веры усидевшие на отчей земле. Жило оно, по традиции, большими семействами-кланами (не путать с племенами), тоже древними, крупнейшими же считались семейства Аль-Хусейни и Нашашиби. Они веками конкурировали друг с дружкой за влияние, но в ХIХ веке турки сделали окончательную ставку на Аль-Хусейни, и Нашашиби затаили обиду, до времени — никуда не денешься — терпя.
Завершу же на том, что кем-кем, а «дикарями» тогдашнюю палестинскую (как, впрочем, и египетскую, и сирийскую, и прочую арабскую знать) назвать никак нельзя. «Улица» и бедуины — да, те жили в мире, который застыл, по канонам глухого средневековья, а вот элиты, хотя традиции тоже чтили, к новым веяниям были чутки: языки учили, книги из Лондонов-Парижей выписывали, модные теории зубрили и старались им следовать, даже не совсем понимая. Так что «пробуждение наций», докатившееся из Европы до Ближнего Востока, не обошло стороной и Святую Землю. Арабы, сотни лет терпевшие власть турок, с появлением собственной, пусть слабенькой, буржуазии начали заявлять о себе, а естественно возникшие интеллигенты-разночинцы, как водится, облекали смутные метания в чеканные формулировки. Особенно в наиболее развитых арабских регионах, типа Сирии и Ливана, что вызывало сильнейшие конфликты со Стамбулом, где у власти были националисты, хорошо понимающие уровень угрозы всех, кроме турецкого, национализмов. В 1916-м сотню особо активных арабских просветителей даже повесили, — в общем, ни за что, если считать «ничем» разговорчики в военное время, но процесс сие мероприятие, конечно, не затормозило. Бурлило везде, и Палестина, хотя и отстававшая по темпам, не была исключением. Извините, если длинно и путано, но без понимания всего этого суть всего дальнейшего не понять.
Я уже писал, и не раз, что появление сионистов арабы сперва восприняли с приветливым равнодушием, а программа сионистов в плане отношений с «кузенами» была изначально лучше некуда. Предполагалось не просто ладить, но дружить и взаимно помогать друг другу, чему-то уча, а чему-то и учась. Так и старались жить, находя поначалу полное понимание в высших кругах арабского общества, ориентированных на «прогресс» и «европейские ценности». В 1916-м Хаим Вейцман даже подписал с неким шейхом Фейсалом, верховным предстоятелем палестинских мусульман, официальный договор о дружбе и взаимопомощи двух общин. И тем не менее, в арабской среде понемногу нарастало смутное, не очень осознанное недовольство. Сам факт изменения демографического баланса (за четверть века доля еврейского населения выросла впятеро, с 4 % до 25 %) нарушала сложившееся за долгие века равновесие, ломая устоявшиеся традиции, что сильно било по интересам арабских элит. Если раньше евреи рассматривались как «зимми» (опекаемое религиозное меньшинство), в политику не встревавшее, то сионисты в политику, наоборот, лезли очень активно, совершенно не считаясь с мнением шейхов, а зачастую и действуя вопреки этому мнению. Что крайне не нравилось, а с окончанием Великой Войны перестало нравиться и вовсе. Теперь, когда турок не стало, элиты, глядя на соседей из Египта, Сирии и Ирака, всерьез намеревались взять власть в свои руки и (точь-в-точь как сионисты) «влиться в международное сообщество на равных». А та самая слабенькая буржуазия к тому же еще и обнаружила, что не выдерживает конкуренции с более активными и приспособленными евреями, чьи фабрички на корню убивали полукустарное местное производство.
Серьезные поводы возникли и в «низах». Чем больше появлялось эмигрантов, тем больше требовалось земли, но вся бросовая земля уже была выкуплена у латифундистов, живших вне Палестины, и с началом «Третьей Алии» (не говоря уж о «Четвертой», когда явление стало массовым) началась скупка участков более приличных, где из поколения в поколение жили потомственные арендаторы. Живые деньги, предлагаемые Еврейским Агентством, превышали вероятный доход от аренды за многие годы, и богатые арабы охотно расторгали древние договоры. А поскольку принцип «Еврейский труд на еврейской земле» соблюдался жестко, получалось так, что многим арабским поднанимателям приходилось покидать фермы и брести в города, оседая на окраинах и перебиваясь случайными заработками. Вчера еще пусть не богатые, но твердо стоящие на ногах, уважаемые люди испытывали серьезный дискомфорт от резкого падения уровня жизни, безнадеги (цены на землю резко взлетели, накопить на свой участок было нереально) и (что очень важно) социального статуса. Критическая масса копилась и за счет арабских мигрантов. С появлением сионистов возникла надобность в подсобной рабочей силе, и в ранее не слишком привлекательную Палестину потянулись искатели счастья из других арабских стран, где заработков вовсе уж не было. Здесь они могли, по крайней мере, прокормить себя и семьи, но (к удивлению «новых евреев») никакой благодарности не испытывали, поскольку работать на хозяина (если не управителем и не бодигардом) считалось и вообще зазорным, а уж на немусульманина так и тем паче. Тем более, за гроши, позволяющие только выжить. Обострялись и обиды бедуинских кланов: «старые евреи», как предписывала традиция, безропотно платили «дары смирения» за покровительство, а «новые» считали это рэкетом, не платили ни копейки и, что самое противное, могли постоять за себя. Естественно, вело сложную игру семейство Аль-Хусейни, чье влияние после ухода турок пошатнулось, а следовательно, возникла необходимость в обострении обстановки ради его укрепления (ловить рыбку в мутной воде всегда удобно). О том, что предельно неприглядная, прямо противоречащая элементарным нормам Ислама картина складывалась в глазах духовенства, говорить, наверное, излишне, и священнослужители, в первую очередь сельские и уличные, не упускали случая разъяснить это пасомым.
Впервые гнойник прорвался в начале 1920 года, вскоре после начала «Третьей Алии» и, что неудивительно, в Иерусалиме. Сперва «улица» просто волновалась, впервые выкрикивая ранее не звучавшие обвинения в адрес евреев, причем всех, а не только «понаехавших», а в апреле все сделалось совсем серьезно. Формальным поводом стало одно из выступлений Жаботинского, неосторожно выразившегося в том духе, что, типа, вот теперь нас станет много, и мы будем главными. Ни для кого не было секретом, что за Владимиром Евгеньевичем стоит абсолютное меньшинство «новых евреев», но никто и не собирался разбираться в нюансах. Лидер клана Аль-Хусейни, Амин, молодой, но уже вполне авторитетный богослов (между прочим, один из первых «правильных», на классический европейский манер арабских националистов Палестины), бросил в массы призыв показать евреям, из-за которых жизнь стала так тяжела, кто в доме хозяин, и город на целых четыре дня погрузился в хаос. Вовсе разгромить Еврейский квартал не получилось — евреи сумели наладить самооборону, но крови пролилось немало, а о разрушениях и говорить нечего. Многие, разумеется, и поживились. Параллельно, прослышав о событиях, жители сел, считавших себя униженными и оскорбленными, атаковали несколько городков и кибуцев, взяв и разорив некоторые из них (защищая родной дом, погиб и уже известный нам полный георгиевский кавалер Иосиф Трумпельдор). Порядок был наведен англичанами относительно легко, но слонов раздавали сурово: наряду с погромщиками под суд попал и Жаботинский (как «подстрекатель»), получив 15 лет тюрьмы. Правда, учтя заслуги, основателя Легиона через 3 месяца помиловали, но что идиллия кончилась, было намекнуто прозрачнее некуда, — и лидеры ишува пришли к выводу о необходимости преобразовать рыхлую самооборону «Ха-Шомер» («Страж») в нечто куда более организованное и военизированное, названное «Хагана» («Защита») и построенное по армейскому принципу.
И очень вовремя. Уже в 1921-м случились жесточайшие «Яффские бунты» — явная реакция на резкий всплеск приезда чужаков, стоившая жизни более чем сотне евреев. Итогом стало решение англичан разделить мандат. От Большой Палестины отрезали почти две трети территории, создав восточнее Иордана, где обитали в основном кочевые бедуины, эмират Трансиордания, куда евреи ехать, согласно приказу эмира, не могли. Еврейское Агентство, покряхтев, — ведь ранее считалось, что «национальным домом» станут все земли, помянутые в Библии, — приняло нововведение, тем более что «за речкой» еще никто обосноваться не успел. Возмутились, правда, «ревизионисты» — типа, «Два берега у Иордана, и оба наши!», — но их мнение мало кого волновало; главное, что обстановка слегка разрядилась. На несколько лет все стихло (очень условно, потому что конфликты теперь шли чередой), а в августе 1929 года по всей территории, особенно, в местах, считавшихся священнее прочих, прошел шквал жесточайших (крестьянские бунты всегда крайне жестоки) погромов. На сей раз убивали именно для того, чтобы убить побольше, в основном, беззащитных ортодоксов (атаковать кибуцы, где можно было запросто слопать пулю, бунтовщики на сей раз поостереглись). Масштаб насилия был такой, что «Хагана» не могла поспеть везде, да и бойцов в ее рядах было немного, и прежде чем присланные из Египта войска навели порядок, погибло около 500 человек, по большей части, женщин и детей.
