Дмитрий Губин - Русь, собака, RU
Когда бы не одно «но».
У этого самого классического брака есть одна ценность. Ценность в том, что семья превращает совершенно чужих друг другу до брака мужчину и женщину в родственников. Когда жена уже не только возлюбленная, а сестренка, мамочка, дочка (и даже братишка порой). А родственность — это такая штука, над которой не властны ни деньги, ни годы. Нам ведь плевать, что там с материальным успехом или пропорциями 90-60-90 у наших любимых мам, дочек, бабушек, теть, сестер. Собственно, поэтому в таком браке разводов и не бывает: с родственниками развестись невозможно.
Собственно, вся ценность брака единственно в этом: в образовании родственности там, где ее до этого не было. И это дорогого стоит. Как и все то, что ни за какие деньги не купить.
А то, что ни за какие деньги не купить, доступно обычно не всем, потому как встречается крайне редко.
Уж поверьте мне как человеку, 20 лет живущему в единственном браке.
Сделайте нам красиво
Настоящий дурной вкус — это когда, как от огня, бегут от любых изменений в сторону «непреходящих ценностей классики», причем под классикой именуют не оригиналы, а современные подделки: обманки, фальшак
Недавно в крупном издательском доме, выпускающем и гламурные, и деловые издания, произошел забавный случай.
Кто-то из сотрудников принес свежий номер журнала «Яхты». Среди подробно представленных плавсредств там была примечательная яхта, Tecnomar Velvet 120, сделанная по заказу петербургского клиента, — прекрасная, минималистского элегантного экстерьера 37-метровая скоростная лодка, снабженная вертолетной площадкой. Как говорится, растет благосостояние народа.
Но когда любопытствующий журналист перевернул страницу, то застыл с открытым ртом на манер жены праведника Лота, глянувшей туда, куда глядеть не следовало. Дело в том, что на следующих страницах располагались снимки интерьера вышеописанной яхты. Ну, как это объяснить… Вот, скажем, известно, что буйное и пышное цветение Ренессанса нашло отражение в стиле барокко. Столетия спустя барокко вызвало эхо в виде еще более пышного и пустоцветного рококо. А затем рококо отразилось от себя самого в эпоху эклектики и поиска стиля, породив наипышнейшее и наиглупейшее, бессмысленное второе рококо.
Так вот, внутри лодка Velvet 120 была отделана в стиле примерно пятого рококо — это когда не просто все ножки гнутые и вокруг завитушечки, крендельки, гербы и кресты, но когда все это крыто золотом, причем, похоже, в два слоя. То есть ясно было, что с раннего детства заказчика восхищала румынская мебель с кривоногими шелковыми козетками — к ним еще прилагались такие же тумбочки под телефон.
Остолбенение коллеги заметили товарищи — и вскоре у журнала собралась поначалу молчавшая толпа, офигевшая от всех этих портьер с бомбошками, столешниц в технике маркетри и золотой (буквально) кожи диванов, на фоне которых угасали и Зимний дворец, и Версаль.
— Да он стебается, — предположил робко кто-то. — Проверяет на вшивость гостей. Кто похвалит — тот козел!
— Неа, тут не предусмотрено гостевых кают. Дайте-ка посмотреть: наверняка должны быть стразы от Swarovski, а называться все это добро должно типа «Велiкая Россiя»!
И точно — обнаружились и обильные стразы, и название «Штандартъ», и двуглавый орел на спинках стульев. И тут издательский дом не выдержал и грохнул. А поскольку планировка там открытого типа, то есть без дверей, через минуту к смеющимся присоединились все редакции, имеющиеся в здании.
— Мамочка, сейчас умру! Он копии эрмитажных мраморных мавров на борт заказал! 430 кг каждый! Здесь написано, что, если бы их при погрузке уронили, яхта пошла бы на дно!
— Господи, да тут все ткани от Versace и лейбл посредине, чтобы сразу видели!
Я бы не стал упоминать этот случай, как не упоминаю имени этого достойнейшего джентльмена, если бы примерно в те же дни нелегкая журналистская судьба не столкнула меня с художником Михаилом Сатаровым. Опять же, может быть, широкой публике имя его неизвестно. Но вот очень богатым русским известно непременно: мне, например, приходилось слышать, что Сатаров — самый подделываемый художник современности. Себя Сатаров называет гением, и я с ним практически согласен: он гений разводки своего клиента на деньги. Художник до деталей изучил вкус заказчика (внезапно разбогатевшего русского или корпоративного клиента, который напоминает внезапно разбогатевшего частного клиента, как змей — змею). Вкус этот взыскует прекрасного, а прекрасное ему представляется ровно в трех ипостасях:
а) морской пейзаж а-ля Айвазовский;
б) просто пейзаж а-ля Шишкин или (о, дореволюционный кабинет начальника!) Юлий Клевер;
в) парадный портрет в женском варианте: с полуобнаженной дамой, ангелами, ракушками и пеной морской, цветами — причем нарисованный в пленительном стиле обвенчанного с Шиловым Боттичелли.
Собственно, именно это и поставляют в изобилии многие коммерческие галереи — но сила Сатарова в том, что он пишет свои марины и Марины тонкими кисточками в миллион мазков, играющих примерно ту роль, что золото и завитушечки на яхте «Штандартъ». Красота-то какая. Сразу видно, трудился мастер. Не этих же покупать, которые чего намазали — сами не знают, так любой дурак может.
Опять же я бы и про Сатарова не стал упоминать — в конце концов пейзажик неземной красоты с несущейся через лес на закате птицей-тройкой лучше висящего над столом портрета генсека (или не лучше? Нет, все же лучше, пусть разница и невелика). Но дело в том, что вкус в стиле «сделайте нам красиво» в современной России не то что даже обнаглел — он просто уверовал, что это вот он и есть «прелесть что такое». А все остальное — это попытки неудачников нам насолить. Но мы всем этим козлам, бэконам-мондрианам и «Синим носам» с их целующимися в березовой роще ментами (вот ведь похабень развели, прав был Хрущев — «пидорасы!») покажем фигу. Причем этот новый русский эстетический вкус — в духе пелевинского «солидный Господь для солидных господ» — уверен, что и за границей все точно так же, просто они завидуют нам, а оттого и гадости говорят.
Вот, скажем, сидел я недавно в приятной компании в ресторанчике в марсельском порту, ел буйабес. Хозяин ресторана, услышав русскую речь, подошел. Завязался разговор, и вдруг он спросил, правда ли, что богатые русские дико боятся покушений на себя, и всегда ли они требуют, чтобы ресторан очистили от всех посетителей, и приезжают ли на невероятных машинах с кучей охраны. У него такое вот этим летом было.
— Да ладно, — махнули мы рукой, — ну, какой-нибудь наворовавшийся идиот. А что, сильно смахивало на приезд мафии?
— Сильно, — сказал хозяин. — Только это была не мафия. Это был ваш мэр. Вот за тем столом сидел. В гавайской рубашке в цветах. Я столько охраны в жизни не видел.
И вот, признаться, в Марселе я не сдержался, а сейчас прикусываю язык. Потому что Юрий Лужков — наисимпатичнейший мужчина, и марсельскому ресторатору следует радоваться, что такого замечательного клиента Бог принес. Не все же кормить так и не обзаведшуюся бодигардами шантрапу.
Чего стесняться-то?
Я вот, вернувшись из Франции, чуть ли не на следующий день прочел в «Ведомостях» интервью с Еленой Батуриной, цитирую: «Я, честно говоря, с ужасом гляжу на Венецию, на эти жуткие облупившиеся дома — страшное зрелище на самом деле».
Редкого вкуса женщина! И говорит все правильно. Итальяшки трясутся над своими старыми камнями от бедности. А на самом деле венецианское дерьмо нуждается в капремонте с частичным сносом. После чего новенький Палаццо Ка-д’Оро можно будет покрыть, наконец, золотом от ступенек до крыши, чтобы соответствовать названию. (Думаю, людям такого вида должен нравиться Лас-Вегас: все чистое, железобетонное и та же Венеция в казино воспроизведена — в натуральную величину.) Вот, Иверскую часовню, храм Христа Спасителя, половину Китай-города, все Царицыно воспроизвели — и что? Лепота: народ гуляет, деньги тратит, Богу молится — что еще нужно для счастья? И самое главное: кто сказал, что ЭТОТ вкус (которого в России все меньше и меньше стесняются, эвона и в Питере уже в монолите на Невском каждый десятый дом), что он хуже?
И это очень важный вопрос.
Потому что четкий ответ, почему вкус всех этих гнутоножечных яхтовладельцев, всех этих сановновыездных чиновников ужасен, очевиден только тем, кто смеется над ними.
И лично мой ответ таков.
Эстетическое отношение искусства к действительности состоит в том, что искусство, как и жизнь, не может остановиться в развитии, ибо остановка в развитии означает вовсе не жизнь, а смерть. Вещь, точь-в-точь повторяющая шедевр, будет не шедевром, а в лучшем случае копией, в худшем — подделкой. Я уж не знаю, почему так искусство устроено, — может быть, затем, чтобы человек мог реализовать шанс на бессмертие, который искусство, безусловно, дает, — но устроено оно именно так. Повесть с десятком страниц описаний природы в стиле «солнце осветило мириады капель росы на просыпающихся травах и заиграло бриллиантом в каждой из них» сегодня может написать либо идиот, либо пошляк, хотя именно так писал Тургенев, который ни первым, ни вторым не был. Нельзя писать «под Шишкина», «под Дали», нельзя строить «под Растрелли», нельзя шить «под Вивьен Вествуд» — именно потому, что это уже написано и построено Шишкиным, Дали, Растрелли, Вествуд. Самый дешевый стиль в искусстве — это историзм, эклектика, когда понадергано отовсюду, но в отличие от постмодернизма выдано за свое.
