Владимир Бушин - Мне из Кремля пишут
И специально для Сванидзе тётка поэта подчёркивала: «Я нарочно привожу все эти подробности, чтобы разрушить басню, которую досужие русские эмигранты сложили о голодающем Блоке, которого-де кормил из милости какой-то иностранец. Всё, что можно было сделать для него в Петрограде, делалось» (Цит. по «ЛГ»26.XI.05). Поразительно! Те эмигранты уже перемёрли давно, а басня их в устах вовсе не досужих лакеев режима, эмигрантов из области правды, до сих пор жива.
Сванидзе знает, как в первые годы демократического ренессанса академика Н.П.Бехтереву заставили сказать, будто её дед знаменитый психиатр В.М.Бехтерев (1857–1927) в результате обследования Сталина установил, что он страдает эпилептоидной паранойей. Поэтому Сванидзе и скажет: «Да заставили большевики старушку Бекетову так сказать о племяннике! Накинули петлю на шею и заставили. Знаем мы это большевистские штучки!»
Но ведь вот какое дело. Через несколько лет Наталья Петровна призналась: «Это была тенденция: объявлять Сталина сумасшедшим, в том числе с использованием якобы известного высказывания моего деда. Но никакого высказывания не было, иначе мы знали бы. А кому-то понадобилась эта версия. На меня начали давить. И я должна была подтвердить, что это было так» (Аргументы и факты № 27. 1995). Конечно, участие во вранье не украшает Наталью Петровну, но мы же не знаем, каково было давление на неё. И всё-таки она же нашла в себе мужество в конце концов сказать правду.
Ну, а слова М.А.Бекетовой можно подкрепить признанием Самуила Мироовича Алянского (1891–1974), основателя издательства «Алконост», где печатался Блок: «В апреле 1921 года здоровье Александра Александровича заметно ухудшилось: он часто уставал и жаловался на сердце». И тоже специально для Сванидзе: «Продовольствие Блок получал по карточкам, как и все граждане. Дополнением к этой норме были пайки, которые выдавались некоторыми организациями своим сотрудникам. Блок получал два, а иногда три таких пайка: по Дому учёных, как писатель, и по Большому драматическому театру, как служащий, а в последнее время он получал ещё паёк по журналу «Красный милиционер». Блок получал гонорары и зарплату, как и Любовь Дмитриевна. Правда, были ещё мать и тётка, но не было детей» («ЛГ» 26.VI.05). А ещё и Корней Чуковский 1 мая 1921 года записал в дневнике: «Поездка в Москву. Блок подъехал в бричке ко мне, я снёс вниз чемодан, и мы поехали (на вокзал). Извозчику дали 3 тысячи и 2 фунта хлеба» (Т.1. с. 164). Это 800 грамм, целая буханка. Можете ли вы, Николай Карлович, вообразить, чтобы голодающие, умирающие от голода расплачивались с извозчиками буханками хлеба?
Андрей Турков в биографическом словаре «Русские писатели XX века» (М., 2000) пишет: «Блок весной 1921 года смертельно заболел. Попытки Горького и др. добиться для поэта разрешения на выезд за границу для лечения остались безуспешными» (с.98). Смертельно — да, безуспешными — неправда.
Вопрос о выезде деятелей культуры за границу был тогда очень сложен. С одной стороны, страна бедствовала, и некоторые писатели, артисты, художники были обречены здесь на скудное существование и хорошо бы им съездить в более сытые края, а иногда и для лечения, для санаторного отдыха, которого тогда в России не было. Голод, даже недоедание люди переносят по-разному. Нина Берберова вспоминала, как в 1944 году после освобождение Парижа она решила отметить свой 43-й день рождения. Раздобыла где-то колбасы и сделала бутербродики по числу приглашенных русских писателей. Первым пришёл Бунин, и сразу — в столовую. А именинница встречала в прихожей гостей. Когда все вошли в столовую, она взглянула на стол и ужаснулась: бутербродики стали просто кусочками хлеба: всю колбасу с них съел Иван Алексеевич Бунин, дворянин, классик, тонкий стилист, Нобелевский лауреат. Может, благодаря тем кусочкам колбасы и дожил до 83 лет.
Иначе держался в голодное время, например, Маяковский:
Не домой, не на суп,а к любимой в гостидве морковинки несуза зеленый хвостик.
И нет сомнений, эти морковинки он по дороге не съел, принёс по назначению, ибо признавался:
Мне — легше всех. Я — Маяковский.Сижу и ем кусок конский.
Между прочим, тоже дворянин. Но не все даже разночинцы могли сидеть и не всех даже простолюдинов радовал кусок конины.
Это одна сторона проблемы, а с другой, иные из уехавших, начинали заграницей антисоветскую деятельность. Но самое главное, надо же было постараться сберечь для страны культурные силы. И вот как быть? 10 мая 1921 года Политбюро разрешило отъезд за границу знаменитого Шаляпина, но — «при условии гарантии со стороны ВЧК, что артист возвратится. Если ВЧК будет возражать, вопрос пересмотреть». Видно, ВЧК побожилась. И первый раз, погуляв с полгодика по заграницам, Шаляпин вернулся. А чем дело кончилось во второй раз, всем известно. В 1927 году великого невозвращенца и звания Народного артиста лишили. В те дни Маяковский, уже давно забывший о конине, рявкнул:
Вернись сегодня этот артистопять на русские рублики,я первый крикну: — Назад катись,народный артист республики!
А 18 мая 1921 года руководители Иностранного отдела ВЧК писали в ЦК В.М.Молотову: «Ещё раз обращаем внимание ЦК на совершено недопустимое отношение Нарком-проса к выездам художественных сил за границу. Огромное большинство артистов и художников, выезжающих за границу, являются потерянными для Советской России по крайней мере на ближайшие годы. Кроме того, многие из них ведут явную или тайную кампанию против нас за границей.
Из числа выехавших за границу с разрешения Наркомпроса вернулось только 5 человек, остальные 19 не вернулись, 1 (Бальмонт) ведёт самую гнусную кампания против Советской России. (А было специальное решение Политбюро 20 декабря 1919 года об улучшении его обслуживания. — В.Б.).
Что касается 1-й студии Художественного театра, ВЧК уверенно может сказать, что она не вернётся. Все артисты театра, находящиеся сейчас за границей, пользуются там огромным успехом и великолепно живут в материальном отношении» (Власть и художественная интеллигенция. М. 1999. С.18).
И ещё 28 июня того же года — опять в ЦК В.М.Молотову: «В ИноВЧК имеются заявления ряда литераторов, в частности, Венгеровой, Блока, Сологуба о выезде за границу. Принимая во внимание, что уехавшие за границу литераторы ведут самую активную кампания против Советской России и что некоторые и них, как Бальмонт, Куприн, Бунин, не останавливаются перед самыми гнусными измышлениями, — ВЧК не считает возможным удовлетворять ходатайства» (об отъезде) (Там же, с. 20–21). Даже столь демократичный Куприн!
8 июля нарком просвещения Луначарский писал наркому иностранных дел Чичерину, в Особый отдел ВЧК Менжинскому и управделами Совнаркома Горбунову: «Общее положение писателей в России очень тяжелое. Вам, вероятно, известно дело об отпуске за границу Сологуба и просьба о том же Ремизова и Белого; но особенно трагично обернулось дело с Александром Блоком, несомненно, самым талантливым и наиболее нам симпатизирующим из известных русских поэтов. Я предпринимал все зависящие от меня шаги, как в смысле разрешения Блоку отпуска за границу, так и в смысле его устройства в сколько-нибудь удовлетворительных условиях здесь. В результате Блок сейчас тяжело болен цингой и серьёзно психически расстроен, так что боятся серьёзного психического заболевания. <…> Поэтому я ещё раз в самой энергичной форме протестую против невнимательного отношения ведомств к нуждам крупнейших русских писателей и с той же энергией ходатайствую о немедленном разрешении Блоку выехать в Финляндию для лечения» (Там же, с.22)
Понятное дело, что в просьбах нередко прибегают к преувеличениям. Но можете ли вы, читатель, представить авторами даже смягченного варианта подобного письма о нуждах русских писателей Швыдкого, Авдеева или Фурсенко? Да они, как Сванидзе, и слово-то «русский» не смеют, не желают произнести! За это в Фурсенко недавно во время его выступления в Южном федеральном университете (Ростов-на-Дону) студент исторического факультета Евгений Мельников запустил тухлое яйцо. Прекрасным историком будет Евгений!
11 июля года Луначарский пишет Ленину: «Поэт Александр Блок <…> тяжело заболел нервным расстройством. По мнению врачей, единственной возможностью поправить его является временный отпуск в Финляндию. Я лично и т. Горький об этом ходатайствуем. Бумаги находятся в Особом отделе. Просим ЦК повлиять на т. Менжинского в благоприятном для Блока смысле» (Там же, с.24).
В этот же день Ленин прочитал письмо и наложил резолюцию: «Тов. Менжинскому! Ваш отзыв? Верните, пожалуйста, с отзывом» (Там же). В этот же день Менжинский пишет Ленину:
«Уважаемый товарищ!
За Бальмонта ручался не только Луначарский, но и Бухарин. Блок натура поэтическая; произведёт на него дурное впечатление какая-нибудь история, и он совершенно естественно будет писать стихи против нас. По-моему, выпускать не стоит, а устроить Блоку хорошие условия где-нибудь в санатории» (Там же).
