Георгий Саталкин - Каменный пояс, 1988

— Впредь от подобных нелепостей удерживайся! — строго добавил от себя офицер.

6

Срываясь в Илек, вешняя вода нарезала промоин по всему высокому берегу, обживаемому Изобильным форпостом. По сторонам одной из них, с пологими, смытыми пережитыми веснами откосами, тесно присели красноуфимцы. Разговор давно сгас. Они старались не смотреть, как кордонные казаки, под присмотром землемера, вбивают колья. Вчера они отказались от жеребьевки на усадьбы, отказались принять деньги в помощь и отказались размечать делянки. Сохраняя последнее единство, они отказались заводиться на Изобильном. Принужденные выполнять чужую работу, кордонные спрятали первоначальное сочувствие к силой выдранным со своей станицы казакам.

Подошел Аржанухин. С левой руки от него остановился недавно взятый адъютантом Илья Мельников. Поднявшись, красноуфимцы встали кучно, но уважительно. Чувствуя на себе колючие взгляды, есаул, однако, не успевал ни с одним из них встретиться прямо — так быстро прятались они под опущенные брови.

— Красноуфимцы, — Аржанухин чувствовал, что не так просто хотя б надломить сидящее в них сопротивление, — кроме вас на Изобильном поселяются Чесноковского отряда казаки. Спросите их, где и как достать лес, из чего сподручнее здесь строить дома. А главное, они научат вас, как жить на краю. За нашей линией русского нет…

— А и на ней не ахти…

— Не у чего при Илеке селиться!

— Красноуфимцы! — возвысил голос Аржанухин, — В крепостях по нижней Оренбургской линии куплены для вас дома. Выгодной ценой куплены.

— В чужих углах нам не можно. Дома наши, — говорящий сделал особый нажим на слове «наши» и впервые упрямо не отвел глаз, — дома наши разны. Боимся, зашибаться будем, головой матицу озванивать. А нет, так задохнемся.

— Казаки! Назад дороги нет. Не желаете дома, я настоял, и Соляной промысел отвел вам часть леса при Урале. Сообща с уголинскими казаками езжайте за речку Куралу и оттоль выгоняйте бревна артелями прямо на форпост.

На сей уговор красноуфимцы дружно откачали головами. Потерев кончик носа, что в последнее время стал делать в минуту растерянности или раздумья, Аржанухин повернул уйти. Хоронившийся за его спиной казак-красноуфимец тут же шмыгнул к своим, прижимая к груди четверть мутной самогонки.

— Честь пачкаете, казаки… — сказал он как сумел презрительнее.

Наверное, в словах есаула имелась правда, так как красноуфимцы поспешили смыть захрустевший в их душах песок в глоток выпитым самогоном.

— Как хотите, казаки, а зря пыхтим. С родного сорвались — с чужим следом не совпасть. Там надо было, в Красноуфимской упереться, — высказал свое Чигвинцев.

— Поглядим еще… — Баранников изо всех сил потянул пук ковыля, но скользнув в кулаке, тот устоял. — У, зараза!

— Да чего там! Эх-х, угробились, пропадай жизнь! — кто-то пустил пьяную слезу. — Оно хорошо по теплу валяться, да пока жратва есть. А зима прихватит?

— Дурак, на то и бьем. Снежок посыплет, и мы тут как тут: вели, ваше благородие, гнать нас с линии, как неостроены еще избы.

— Ан не спустят?

— Морозить нас какой резон? — была ли эта мысль у Баранникова или родилась в разговоре, но он оживился, хитро щурился.

К вечеру, едва есаул отъехал в Илецкую Защиту, красноуфимцы направились к размеченной для них улице. Подойдя прежде других, Баранников подсел и, подавшись всей силой спины, легко вытащил еще не обжатый землей кол.

— Трава ихняя цепчи за мамку держится!

Когда первый кол был сломан, осмелели и остальные. Расшатав и вытянув ближний к себе, Зотей Смирнов смачно плюнул в черную ямку, а о бок с ним, Климен Андреев, в молодом азарте, уже рушил, обсыпая края каблуком сапога, топча свою. Дернув в руку толщиной тал, Ефим Чигвинцев на общую потеху помочился в скважинку, потом, вооружаясь выхваченным колом, посбивал еще несколько рядом торчащих. Через какое-то получасье следов разбивки трудно было сыскать.

…Император повелеть соизволил оставить казаков без наказания только в том случае, если они переселятся с покорностью и без малейшего сопротивления. О чем, вызвав всех 76 подсудимых в Войсковую канцелярию, и объявили им, приступив к отбиранию сказок за рукоприкладством; семь казаков изъявили свое полное согласие селиться на отведенных местах. Шестьдесят семь заявили, что, хотя желания своего на поселение на Новоилецкой линии они не имеют, однако повинуются воле Государя беспрекословно…

— Боле просить некого… кроме бога… — Климен вышел вперед, — но зачем просить его? Он знает все, и коль дозволяет, так его воля… — Климен подошел к столу, обмакнул перо в чернильницу, занес над листком. Как бы примеряясь, начертил в воздухе крест-роспись, задумался. На хвост фамилии упала жирная капля. Климен разогнулся, переломил и скомкал перо, отер о полу ладонь… Слов долго не требовалось. Все, и казаки и присутствующее начальство, смотрели на казака. Страх и уважение боролись в их груди.

— Хорони и меня, — будто гром после молнии, тихо произнес свое слово Фома Акулинин, вставший рядом с Андреевым.

«Казаки Фома Акулинин и Климен Андреев за всеми увещеваниями оказались упорными противу Правительства, недачею подписки. Казаки эти наказаны шпицрутенами через 1000 человек 3 раза и сосланы в армейские полки в г. Пензу, в 5-ю пехотную дивизию».

Красноуфимские казаки посевом не занимались. Они обносились и оголодали. Рассыпинцы и чесноковцы смотрели на них как на шатух. Встав поутру, красноуфимцы шли к Илеку, бросали в середину камни и плевали. Казачки, приходя за водой, крестили ведра от нечистой силы.

В один из редких приходов на берег Катерина Андреева, зачерпнув ведро, натолкнулась на солдата, чем-то больно кольнувшего ее сердце.

— Доброго здравия, хозяюшка. Привел бог свидеться… Позволь, позволь подсоблю, — поддернув штаны, солдат склонился и подцепил дужки ведер. — Указывай, куда несть… Значит, на Изобильный угодили? — он улыбался.

— При офицере у нас стояли… — девушка убрала глаза, закинула на плечи пустое коромысло.

— Точно, вспомнила красавица. А выходит, по-вашему не выгорело? Спихнули вас с земли родной? На нас-то шибко осерчали?

Солдат все оборачивался, семенил, далеко относя от себя ведра, улыбался.

— Да-а-а, чужа сторонка — мачеха! Отец твой, дай бог память, Петр Ларионович…

— Помер он.

— Во как… — руки солдата дрогнули. По отстоявшейся в ведрах воде прошла рябь. — Не сдюжил, стало быть… А с виду дубленый старик был. Дела-а-а…

Вот и потек Илек казачьей рекой. Рядом с Яиком, стародавней насиженной казаченьками жердочкой, вскормит он на своих берегах трудовой и храбрый народ. И хотя не раз еще помутнеют воды их, к устью докатит светлая волна.

Поэзия

Валерий Кузнецов

В МОЕМ КРАЮ

В моем краю с утра и до утра

Бушуют казахстанские ветра.

Они ревут — что стоит им сорваться!

Они свистят — что может быть сильней!

Они несутся с яростью сарматской

По всем просторам пашен и полей!

Гонимые по этой дикой воле,

Как зайцы

               скачут перекати-поле…

Сама стихия здесь живет,

Здесь тучи рыщут конницей Мамая,

Столбами смерчи пыльные вздымая, —

И так из века в век,

                             из года в год!..

Трещать в мороз,

                         в жару сгорать от зноя,

Копить пласты наречий и имен,

Служить в веках трубою вытяжною

Степных пространств

И кочевых племен!

Вот родина моя…

Державинская церковь в одноименном селе Оренбургской области построена в 1798 году. Та же дата — под стихотворением Г. Р. Державина «Арфа» со строкой, ставшей крылатой.

В названье этом дорог каждый звук,

Произношенье, как Россия, длинно.

Здесь в зелени струится Кутулук,

Волнуется в хлебах пологая долина.

Дух чабреца…

                      Здесь бы родиться мог

Среди хлебов, лесных шиханных пятен

Державина простой и сильный слог:

«Отечества и дым нам сладок и приятен».

Здесь ты бродить без устали готов —

Где небо застят вековые купы,

А выше — след заброшенных трудов —

И в дряхлости величественный купол.

Тот храм свои досматривает сны,

Лишь в жаркий день лицо овеет тенью, —

Отечества небрежные сыны

Давно привыкли к виду запустенья…

Свидетель тайны канувших времен,