Александр Мелихов - Броня из облака
Эта стратегия требует особой деликатности в том случае, когда речь идет о традициях ислама и православия. Поскольку обе эти традиции в настоящий исторический момент испытывают чувство тревоги из-за своей неполной принятости наиболее процветающим и авторитетным ядром цивилизованного мира. Страх отверженности многократно обостряет чувствительность любой культуры даже к предполагаемому, призрачному унижению. И те взаимные неудовольствия мусульман и христиан, которые в эпохи процветания не вызвали бы серьезных последствий, в кризисную эпоху способны привести к серьезнейшим конфликтам.
Однако исподволь, ничего не декларируя вслух, очень даже стоило бы развивать специальное (но не выделенное организационно) направление в литературе, в популярной (воодушевляющей) истории, в кино и телевидении, которое сосредоточивало бы внимание на светлых эпизодах взаимодействия мусульман и православных, на сотрудничестве их в каком-то общем благородном деле, на противостоянии какому-то общему врагу…
Программу такого рода мог бы довольно быстро разработать небольшой коллектив, включающий в себя историков, культурологов, а также художников слова и экрана, ощущающих принадлежность разным традициям, но испытывающих желание преодолеть свою особость во имя более многосложной культурной целостности. Интеллектуальные, культурные элиты мусульманской и христианской традиции для начала должны научиться вести диалог в собственном узком кругу, создавая синтетическую систему умиротворяющих образов, и лишь затем обращаться с ними к массовому сознанию.
Но, к сожалению, прийти к согласию относительно каких-то наименее опасных принципов диалога культур даже самим интеллектуалам мешает то самое подчинение интеллекта потребности в душевном комфорте, которое является главным препятствием для диалога масс. Даже многие интеллектуалы не желают видеть неустранимого трагизма социального бытия, то есть конфликта всех ценностей, включая самые возвышенные и желанные. Эта полунамеренная слепота и заставляет во всех мучительных ситуациях искать какую-то панацею, какой-то ключ, который открывал бы разом все замки.
В последнее время одной из таких панацей сделалось слово диалог: предполагается, что все конфликты можно умиротворить, если конфликтующие стороны сумеют каким-то особо мудрым образом вступить в диалог друг с другом. В подтверждение приводят те или иные экзотические примеры мирного сожительства наций или конфессий, не замечая при этом, что социальные группы, говорящие на разных языках, вовсе не обязательно являются нациями: нацию создает, как я однажды выразился в «Исповеди еврея», вовсе не язык или территория, а общий запас воодушевляющего вранья. То есть система наследственных иллюзий, осуществляющих коллективную защиту населения от экзистенциального ужаса.
Мирное соседство швейцарцев, говорящих по-итальянски и по-немецки, никак не послужило примирению Италии и Австрии во время Первой мировой войны, равно как мирное соседство армянина и азербайджанца за одним столом в профсоюзном санатории ни в коей мере не смогло предотвратить Карабахский конфликт.
К сожалению, даже интеллектуалы часто не различают конкурентных и неконкурентных ситуаций и способ примирения, пригодный в ситуациях неконкурентных, надеются с успехом применить в ситуациях острой конкуренции.
А между тем, мировая и даже внутригосударственная конкуренция, хотим мы того или не хотим, неизбежно разделяет народы на более успешные и менее успешные. И если чисто материальную неуспешность перенести было бы сравнительно легко, особенно если она не меняет существенно привычного образа жизни, то неуспешность экзистенциальную перенести почти невозможно. Ибо наша ущемленность в миру открывает нам глаза на нашу ничтожность в мироздании. И в этих случаях метафизика служит стремлению побежденных взять реванш над победителями. Грубо говоря, победители заинтересованы в том, чтобы признать существующий порядок вещей справедливым, а побежденные заинтересованы ровно в обратном. И всякая попытка прийти к компромиссу будет восприниматься побежденными как призыв признать свое поражение заслуженным.
Диалог должен строиться совершенно по-разному в зависимости от того, какого рода интересы скрываются за внешне «объективными» аргументами. При конфликте материальных интересов диалог вполне возможно вести в терминах прибылей и убытков, доказывая, что мир выгоднее войны, — а заодно искать условия взаимовыгодного мира. При конфликте мнений, которые относятся к вопросам, не являющимся вопросами жизни и смерти (таковы в большинстве своем научные прения), можно указывать оппоненту на новые факты и слабые места в его логике. Но при конфликте иллюзий — идеологий, метафизических систем — нужно прежде всего понять, какими интересами они порождены.
Метафизические системы порождаются стремлением придать универсальный характер собственным психологическим интересам, и самой глубокой потребностью человека является потребность преодолеть ужас собственной мизерности и мимолетности, присоединяясь к чему-то великому и долговечному. Поэтому, вступая в метафизические дискуссии, следует более всего опасаться выказать сомнение в величии и долговечности того, в чем оппонент находит психологическую защиту. Особую осторожность должны проявлять более защищенные, то есть более преуспевшие. Как раз им-то не следует ни в коем случае даже ставить на обсуждение собственную метафизику, поскольку она как правило предназначена для оправдания того самого порядка вещей, который разрушает экзистенциальную защиту проигравших. Напротив, им следует объяснять свой выигрыш случайностью, подчеркивать достоинства оппонента и мудрость его метафизического самооправдания…
Ну, словом, вести себя так, как каждый деликатный человек ведет себя с менее преуспевшими коллегами.
Надо лишь помнить, что деликатность не может уничтожить расхождения интересов, равно как ущемление экзистенциальных потребностей этноса не может быть уничтожено политкорректной имитацией слепоты.
Поэтому империя позволяет индивидам удовлетворять экзистенциальные потребности в национальных общинах, допуская их автономию в той степени, в какой это не угрожает имперскому целому — вернее, угрожает в меньшей степени, чем отсутствие автономии. И лично мне представляется меньшей опасностью совместное проживание меньшинств, организованных в общины, во главе которых стоят авторитетные, располагающие рычагами давления, и рациональные лидеры, принадлежащие одновременно и к имперской элите соответствующего уровня — районного, муниципального, регионального, федерального. Чтобы внутри общин их члены могли утолять свои экзистенциальные нужды, а за их пределами социальные. Грубо говоря, внутри красовались, а снаружи зарабатывали.
Да, мы не властны замкнуться, мы не властны отменить такие явления, как миграция, международное сотрудничество, межнациональные браки, прогресс средств транспорта и коммуникации, интернационализация элит и т. д., и т. п. Но в нашей власти создавать условия для самоорганизации соседствующих меньшинств, к которой они и без нас тяготеют, и демонстрировать этим общинам преимущества позитивного сотрудничества с интернационализированной властью. Это осуществить очень непросто, на этом пути наверняка лежит множество ухабов, но, скорее всего, именно здесь пролегает путь к наименьшему злу.
За минимальность которого приходится вступать в борьбу каждый день заново без надежды когда-либо окончательно победить. Но сегодня сложилась редчайшая ситуация, когда рациональные оказались сильнее иррациональных. И этим нужно пользоваться не только внутри страны, но и, как выразился бы товарищ Чапаев, в мировом масштабе.
Эхо Цхинвала
Символический реваншизмВсе сколько-нибудь интеллигентные люди еще задолго до перестройки пересмотрели главные ценности советской истории — и Ленина, и Сталина, и сам социализм, — кажется, одно только освобождение Европы от фашизма мы продолжали ощущать как безусловное наше благодеяние, и когда до нашего открывшегося миру слуха вместо благодарностей стали доноситься упреки — среди моих друзей я не знаю никого, кто не испытал бы шока.
История Второй мировой войны и в самом деле до крайности богата как воинскими подвигами, так и военными преступлениями, четко различить которые заведомо невозможно, ибо военная целесообразность редко согласуется с правом, создаваемым в мирное время для разрешения конфликтов с неизмеримо более низкими ставками. Если подойти с умом — прокурорским умом, — то преступлениям стран-победительниц действительно не будет конца: любое дело и впрямь можно оценивать как по достижениям, так и по издержкам, как по намерениям, так и по результатам, как по ближайшим последствиям, так и по отдаленным, как по законам, так и по совести. А совесть такая вещь, которую люди постоянно стараются пробудить в других и заглушить в себе.
