Сергей Лойко - Шок и трепет. Война в Ираке
Семья Хакмата не прогуливалась по саду после посещения раненного родственника. Они не наслаждались пением птиц и не любовались нежными весенними цветами. Они лежали почти вплотную друг к другу, едва присыпанные землей, в неглубоких, наспех вырытых временных могилах. Из одного невысокого холмика на поверхность пробивались пальцы застывшей в смертельном оцепенении правой руки. Судя по неровной и неряшливо сделанной надписи на фанерной табличке, это была рука старшего сына Райда.
Водитель автобуса Башер Хафен, который на свой страх и риск ездил по окрестным улицам в самые страшные последние дни и привозил в больницу трупы случайных прохожих, нашел семью Хакмата в полном составе, разбросанную взрывом бомбы, ракеты или снаряда, недалеко от старого минивэна «Фольксваген» в районе Эль-Эскан, в центре Багдада. Видимо, они в последний момент пытались спастись и переехать куда-нибудь в более безопасное место, но не успели. На кладбище их везти было опасно, да и не разрешили бы хоронить без справки. Поэтому Башер привез их в больницу.
Морг забит. Рефрижераторы не работали — энергии генератора едва хватало на освещение операционных и больничных коридоров. Поэтому погибших в последние дни войны хоронили прямо в больничном саду, в котором раньше, в мирное время, гуляли выздоравливающие дети с одетыми в черные чадоры мамками и тетками. Я насчитал сто пятьдесят четыре могилы. Почти все холмики — с табличками. Багдадцы, в недавнем прошлом народ дисциплинированный, всегда носили с собой карточки, удостоверяющие личность (паспортов у них не было). В нескольких безымянных могилах похоронены федаины-смертники, которые наконец дождались своего часа.
Некоторые могилы использовались несколько раз — такие многоразовые ямы. Родственники, рискуя жизнью, выбирались в больницу, находили своих, получали справку о смерти и опять же, рискуя жизнью, выкапывали трупы и хоронили их, как положено, в саванах, на нормальном городском кладбище. Потом в тех же могилах хоронили других людей. Всего, по предположениям медперсонала больницы, на ее территории было захоронено более четырехсот человек, абсолютное большинство — гражданские лица.
За семьей Хакмата еще никто не пришел.
Я один сижу на теплой земле и никак не могу привыкнуть к мысли, что войны больше нет и можно просто так сидеть на земле и наслаждаться тем, что можешь вдыхать светлый весенний воздух и думать о простых и понятных вещах: о том, как вернешься домой, обнимешь жену и сына и нальешь коту молока.
Я не знаю, где жили Хакмат, его жена и их семеро детей. Я не знаю, какой у них был дом, кем был Хакмат по профессии, кем был его старший сын Райд и в какой школе учились Азиз — 18 лет (здесь и далее — по могильным табличкам), Усам — 15, Роа — 13 и Лава — 9 лет. Я не знаю, в какие игры они играли дома и какие любимые игрушки были у Имана — 5 лет и Ланы — 2 года. Я не знаю, что они ели все вместе в пятницу (единственный выходной в Ираке) на завтрак, над чем смеялись и о чем пели дома. Я не знаю, была ли у них кошка и кто наливал ей в миску молока. Но ведь что-то у них было. Целый свой мир. Они же не существуют просто в моем сознании, как серые земляные холмики с табличками. Они же по правде жили и любили друг друга, плакали и смеялись, молчали и разговаривали. Я ничего этого не знаю и никогда не узнаю. Я только знаю, что их маленький семейный мир умер вместе с ними.
Я знаю, что их помимо воли принесли в жертву ради освобождения иракского народа от тирании и ради того, чтобы большая часть этого народа, уцелевшая после войны, могла сейчас безнаказанно грабить и уничтожать свою собственную культуру и историю на глазах у всего мира.
На дрожащих, подкашивающихся ногах 75-летний Абу Амар Джуад, с серой, как зола, головой, входит в хранилище редких и древних книг Национальной библиотеки Багдада. В хранилище темно. Кто-то просит его подождать, пока принесут свечку или фонарик.
«Мне не нужен свет, я и так почти ничего не вижу. Я знаю каждую книгу на ощупь. Я знаю, где они все лежат, мои дорогие», — тихой скороговоркой, похожей на причитание, говорит Абу Амар. Не дождавшись света, старый библиотекарь, который всю жизнь проработал здесь, исчезает в черном дверном проеме. Через несколько секунд оттуда доносится вопль. Кажется, что кричит раненный и умирающий человек. Рыдающий в голос Абу Амар появляется в дверном проеме. В дрожащих ладонях он несет пригоршни пепла, который серыми нитями струится у старика между пальцев.
Библиотеки больше нет. То, что грабители не смогли унести, уничтожено огнем. Исчезли или сожжены более миллиона книг и документов, среди них — бесценные древние рукописные варианты Корана и первая копия газеты, изданной в Ираке в XIX веке.
Разграблен Национальный музей. Исчезли или уничтожены тысячи бесценных экспонатов Шумерского, Вавилонского, Ассирийского периодов истории Междуречья. По оценке ЮНЕСКО, это был музей «колыбели цивилизации». Неизвестна судьба уникальных табличек Кодекса Хамурапи — одного из старейших сводов закона в мире. Грабители похитили из залов и сейфов музея около 3500 золотых и серебряных изделий из древних гробниц. При этом они просто разбили в прах неизмеримо более дорогие, а по существу бесценные гипсовые и глиняные таблички с образцами древнейшей письменности пятитысячелетней давности.
Исчезли без следа: арфа из золота и слоновой кости из города Ур, созданная предположительно 2600 лет до нашей эры; бронзовый бюст царя Нарама; десятитысячелетний камень с 12 насечками на нем — один из первых календарей в истории человечества — и тысячи других памятников истории и культуры из мест, где зародились христианство, иудаизм и мусульманство. Некоторым экспонатам из кости, камня и кремня было больше 40 000 лет. Персонал музея подготовился к возможным грабежам и заранее спрятал наиболее ценные экспонаты в подземные сейфы. Тщетно. Сейфы оказались вскрыты, сокровища похищены. Всего в музее было около 170 000 экспонатов.
«Пропажа чего угодно из этого музея — это громадная, громадная утрата, — сказал в интервью «Лос-Анджелес тайме» МакГвайр Гибсон, профессор археологии Междуречья в Чикагском университете. — Любая сколько-нибудь важная вещица в этой стране находилась в этом музее».
Музей, как и библиотеку, грабили не единицы профессиональных грабителей (хотя они там, скорее всего, тоже были), а толпы народа — мужчин, женщин, детей, стариков, т. е. представители широких народных масс, которые американская армия освободила от диктаторского ига режима Саддама.
«Мне стыдно, что я иракец», — пустым, бесцветным голосом говорит директор Национальной библиотеки Шукур Эль-Козай. — Мы сможем восстановить все здания, но как мы восстановим нашу историю и культуру? Что, у нас теперь история будет начинаться с 10 апреля? Я не понимаю, почему американцы ничего не сделали, чтобы предотвратить эти бесчинства толпы».
Американцы действительно сделали не так много. Символично то, что в первый же день взятия Багдада американские морпехи выставили несколько танков и бронетранспортеров с усиленной охраной у иракского Министерства нефти, так что толпа покатилась мимо — грабить то, что не охранялось. За четыре дня повального мародерства и грабежей были разграблены и сожжены почти все министерства, ведомства и партийные комитеты. Ну если парткомы действительно больше не понадобятся, то как жить без министерств? Даже в Ираке?
«Режим Саддама усиленно воспроизводил плебс, зависящий целиком и полностью от ежемесячных продпайков, выдаваемых режимом, — говорит Ашод Аганян, пятидесятипятилетний архитектор, армянин по национальности, родившийся и всю жизнь проживший в Ираке. — Дикость и ярость, с какой эти толпы грабят и жгут, может быть объяснена той подсознательной ненавистью к режиму и подспудным чувством унижения. Это своего рода месть толпы властям. Жаль, что она перекинулась на памятники культуры и истории».
На улицах по всему городу можно видеть толпы мужчин, женщин, детей — пешком, на машинах, грузовиках, автобусах, тракторах и конных упряжках. Все что-то тащат, везут, волокут и прут в прямом и переносном смысле. С высоты птичьего полета город действительно должен напоминать муравейник.
Маленький даже для своих восьми лет, щуплый мальчишка Аяд Умар катит на тележке осветительную лампу-прожектор на треноге. В городе еще нет света, и неизвестно, когда дадут, а предусмотрительный некрасовский персонаж уже тащит эту незаменимую в хозяйстве вещь домой.
— Откуда «дровишки»?
Показывает рукой: из Министерства высшего образования, вестимо.
— Почему? Зачем?
— Почему нельзя? Все берут.
— А что это?
— Не знаю. Дома пригодится.
В конце центральной улицы Эль-Саадун идет полным ходом грабеж германского посольства. Немецкий красно-черно-желтый стяг гордо реет над сценой массового выноса стульев, унитазов, картин и занавесок из особняка посольства. Таксист Хуссейн Али деловито запихивает в багажник старого «пассата» пару стульев с шелковой обивкой из гарнитура посла.
