Сергей Кара-Мурза - ОШИБКА СТОЛЫПИНА Премьер, перевернувший Россию

Глава 7 Крестьянский корень России

СССР был уничтожен, потерпев поражение в холодной войне. Это была война нового типа, информационнопсихологическая, и к ней советская система была не готова. Не обладала наша культура иммунитетом против новых идейных вирусов и не устояла под ударами мощного союза Запада с нашей отечественной либеральной интеллигенцией и преступным миром. Но здесь мы поговорим лишь о том, какую роль сыграло в этом поражении сохранившееся в глубинных слоях сознания наше крестьянское мышление и мироощущение. О том, каким разрушительным оказался конфликт наших крестьянских архетипов со стереотипами уже городского человека.

В психологической войне, направленной на разрушение общества, какой и была холодная война, важнейшим «условием местности» является недовольство населения противника. При этом неважно, какого рода это недовольство — оно может быть совершенно противоположно установкам манипулятора. Например, в ходе перестройки антисоветские идеологи в основном эксплуатировали недовольство людей, вызванное уклонением власти от советских идеалов. Внедрение новых стереотипов (обогащения, аморальности, насилия), с помощью которых можно было воздействовать на сознание подрастающего поколения, началось позже.

Начнем с очевидного. Главные дефекты любого общественного строя состоят в том, что он не удовлетворяет какие-то фундаментальные потребности значительных частей общества. Если обездоленных людей много и они сильны, проект под их давлением изменяется или, при достижении критического уровня, терпит крах. Давайте разберемся, кто и чем был обездолен в советском проекте. И не будем сразу расставлять оценки: мол, эта потребность разумна и достойна, а та — каприз, а вон та — порок. Сначала надо хладнокровно описать реальность.

Человек живет в двух мирах— в мире природы и мире культуры. На этот двойственный характер нашей окружающей среды можно посмотреть и под другим углом зрения. Человек живет в двух мирах — мире вещей и мире знаков. Вещи, созданные как природой, так и самим человеком, — материальный субстрат нашего мира. Мир знаков, обладающий гораздо большим разнообразием, связан с вещами, но сложными, текучими и часто неуловимыми отношениями (например, «не продается вдохновенье, но можно рукопись продать»). Даже такой с детства привычный особый вид знаков, как деньги (возникший как раз чтобы соединять мир вещей и мир знаков), полон тайн. С самого своего возникновения деньги служат предметом споров среди философов, поэтов, королей и нищих. Деньги полны тайн и с древности стали неисчерпаемым источником трюков и манипуляций.

Откуда вырос советский проект и какие потребности в нем считались фундаментальными? Он вырос прежде всего из крестьянского мироощущения Отсюда исходили представления о том, что необходимо человеку, что желательно, а что — лишнее, суета сует. В ходе революции и разрухи этот проект стал суровым и зауженным. Носители «ненужных» потребностей были перебиты, уехали за рубеж или перевоспитались самой реальностью. На какое-то время в обществе возникло «единство в потребностях».

По мере того как жизнь входила в мирную колею и становилась все более и более городской, узкий набор «признанных» потребностей стал ограничивать, а потом и угнетать часть общества. Для нее Запад стал идеальной, сказочной землей, где именно ее ущемленные потребности уважаются и даже ценятся. О тех потребностях, которые хорошо удовлетворял советский строй, в этот момент никто не думал. Когда ногу жмет ботинок, не думают о том, как хорошо греет пальто.

Начиная с 60-х годов СССР пережил ускоренную форсированную урбанизацию — переход к городскому образу жизни. В 1950 г. в СССР в городах жили 71 млн. человек (39 % населения), а в 1990 г. — 190 млн. (бб%). При этом, в отличие от Запада, следствием ускоренной индустриализации в России и СССР стало появление очень большого числа новых городов. В 1990 г. 40,3 % всех городов СССР составляли города, созданные после 1945 г. (и 69,3 % — созданные после 1917 г.). Города как материальные образования были построены, но становления городской культуры, городского образа жизни произойти еще не могло. Это— медленный процесс изменения культуры. Противоречие между материальной средой обитания и типом культуры обитателей переживалось болезненно и было важной предпосылкой для общего кризиса, который был спровоцирован перестройкой. Взять, например, Набережные Челны. Маленький городок, почти поселок, менее чем за 20 лет вырос в большой город с полумиллионным населением. А вся агломерация городов на нижней Каме, возникшая в 70—80-е годы в типично сельском районе, имеет население около 1 млн. человек.

Ясно, что сформировать полноценную городскую культурную среду обитания за такое время было невозможно. А значит, миллион человек, вырванных из своей прежней среды, не могли в этой городской агломерации удовлетворить свои насущные, пусть и неосознаваемые, потребности. Это — основание для острого недовольства, особый тип социального кризиса.

Чем же отличается крестьянская жизнь от «городской»? Тем, что она религиозна . А значит, земные потребности просты и естественны, зато они дополнены интенсивным «потреблением» духовных образов. Речь идет не столько о церкви, сколько о космическом чувстве, о способности видеть высший смысл во всех проявлениях Природы и человеческих отношений. Пахота, сев, уборка урожая, строительство дома и принятие пищи, рождение и смерть — все имеет у крестьянина литургическое значение («пахать — значит молиться»). Его жизнь полна этим смыслом. Его потребности велики, но они удовлетворяются внешне малыми средствами. Туман над рекой, роса на траве, песня жаворонка — все это наполняет человека ощущением бытия, неосознаваемым счастьем.

Жизнь в большом городе лишает человека множества естественных средств удовлетворения его потребностей. И в то же время создает постоянный стресс из-за того, что городская организация пространства и времени противоречит его природным ритмам. Думаю, стратегической ошибкой была принятая в период индустриализации ориентация на промышленное развитие в крупных городах (мегаполисах). Опора советского строя — село и малые города, их и надо было укреплять и развивать. Видимо, на это не хватало средств, да и расщеплено было сознание наших марксистов, увлеченных идеей прогресса.

Итак, реальностью жизни большинства граждан в СССР стал стресс, порожденный городской средой обитания. Этот стресс давил, компенсировать его было жизненной потребностью человека.

Вот пример. Транспортный стресс вызывает выделение нервных гормонов, порождающих особый, не связанный с голодом аппетит. Приехав с работы, человек хочет чего- нибудь пожевать. Не нормально поесть, чтобы утолить голод, а именно пожевать чего-нибудь аппетитного (это т. н. «синдром кафетерия»). Кажется, мелочь, а на деле — потребность, ее удовлетворение должно быть предусмотрено жизнеустройством. Если же это считается капризом, возникает масса реально обездоленных. Мать, которая говорит сыну, целый час пробывшему в городском транспорте: «Не жуй бутерброд, сядь и съешь тарелку щей», — просто не знает, что ему нужен именно бутерброд, красивый и без питательной ценности. Таких «бутербродов» (в широком смысле слова) советский строй не производил, он предлагал тарелку хороших щей.

И подобных явлений, неведомых крестьянину (и непонятных нашим старшим поколениям), в городе множество. Вновь подчеркнем, что кроме природных, биологических потребностей, для удовлетворения которых существуют вещи, человек нуждается в потреблении образов. Эти потребности не менее фундаментальны.

Сложность проблемы возрастает, если вспомнить, что мир вещей и мир знаков перекрываются, разделить их трудно. Многие вещи, вроде бы предназначенные для какой-то «полезной» цели, на самом деле дороги нам как образы, знаки, отражающие человеческие отношения. Старая чашка, модное платье, мотоцикл — все это образы, не сводимые к материальным функциям, но они воплощены в вещах. В жизни крестьян потребность в образах в огромной степени удовлетворяется как бы сама собой — связью с природой и людьми, типом труда. В городе эта потребность покрывается производством огромного количества вещей-знаков, «ненужных» вещей. В советское время престарелые идеологи клеймили вдруг вспыхнувший в нашем скромном человеке «вещизм». Стоявшую за ним потребность подавляли средствами государства — и она в конце концов вырвалась из-под гнета уже в уродливой форме.