О чем говорят кости. Убийства, войны и геноцид глазами судмедэксперта - Клиа Кофф
Согласно рабочему протоколу лаборатории, после отделения от тела интересующих нас костных элементов мы задокументировали их изъятие в службе судмедэксперта (для обеспечения сохранности) и перевезли образцы в университетскую лабораторию. После нескольких этапов влажной очистки, в ходе которой были удалены мягкие ткани и жиры, проводился антропологический анализ, полная рентгенография зубов и последующая обработка пленки в фотокомнате лаборатории. Затем мы должны были представить службе судмедэкспертизы округа отчет с нашими выводами. Затем мы ждали, пока судмедэкспертиза пришлет нам прижизненные рентгеновские снимки людей из базы пропавших без вести, параметры которых соответствуют нашему антропологическому отчету. Получив данные, Уолт проводил сравнительный анализ по особенностям зубов и корневой системы (наличие пломб, мостов, зубных протезов и т. д.), по результатам которого выносил вердикт: наш это случай или нет.
Моя личная точка зрения на исследование скелета в целях идентификации личности состоит в том, что антрополог должен стремиться получить и проанализировать как можно больший массив данных. Одно отдельное исследование, даже вполне релевантное, не может дать надежного результата. Я думаю, что судебные антропологи – это переводчики с языка костей, и здесь опыт – это залог максимальной точности перевода. Такой опыт приходит только в конце долгого пути, в котором вы изучаете множество архивных дел и лично участвуете под руководством опытного профессионала в исследовании большого объема образцов.
В то время, когда я набиралась опыта в лаборатории идентификации, я была убеждена, что расследования нарушений прав человека могут иметь гуманитарное, общечеловеческое измерение, только если речь идет о выходящих за рамки государственных границ случаях, о резонансных преступлениях. Однако один случай в Аризоне заставил меня пересмотреть взгляды. Я вспоминала эту историю в Руанде, она оказалась для меня очень полезна. Как-то к нам в лабораторию привезли из судмедэкспертизы набор зубов и костные образцы неопознанного трупа. Мы посоветовались и решили попробовать разобраться с этим делом до конца рабочего дня. У нас была на руках рабочая версия: прижизненные рентгенограммы зубов пропавшего без вести человека, чей труп, по предположению полиции, мы исследовали. Нам удалось установить возраст, пол, расовую принадлежность, рост, а также наличие некоторых физических аномалий. Затем мы провели рентгенографию зубов и сразу же обработали пленки в фотолаборатории. Когда Уолт сравнил свежие снимки с архивными рентгенограммами зубов пропавшего человека, все встало на свои места: полицейские не ошиблись. Это был наш случай. Труп принадлежал молодому мужчине, уже более года числившемуся в базе пропавших без вести.
Когда тот день подошел к концу, я собрала свою сумку и зашла пожелать Уолту спокойной ночи. Подойдя к высокому книжному шкафу, отгораживавшему его «кабинет» от рабочего помещения, я услышала, как он говорит по телефону с судебным медиком, занимавшимся делом идентифицированного нами мужчины. Предстояло сообщить печальную новость семье погибшего.
– Скажи его родным, что на День благодарения он будет дома, – сказал Уолт, откидываясь на спинку стула. В интонации его голоса – обычно или строгой, или иронической – сейчас была гордость, гордость, которая тут же наполнила мое сердце, поскольку я тоже принимала участие в этом процессе. Наша работа выполнена: мы вернули человека его семье, близкого, кого они потеряли и вряд ли смогли бы найти и опознать без нашей помощи. Мне часто встречалась в литературе такая мысль: для семьи умершего врата печали не закрыты, пока не найдены его останки, даже если это не все тело, а лишь какая-то его часть.
Как я и предполагала еще до поступления в аспирантуру, работа с Уолтом в службе судмедэкспертизы оправдала самые мои смелые ожидания. Однако погружение с головой в настоящую работу, с реальными судебными делами, имело неожиданные побочные эффекты. Я превратилась в замкнутую домоседку, коротающую все свободные вечера за чтением старых британских детективов. Надо было как-то отвлекаться от того, с чем приходилось иметь дело каждый день на работе: тела умерших от передозировки в компании друзей (друзей настолько обдолбанных, что им не пришло в голову ничего лучше, чем просто выбросить мертвого друга в безлюдном месте), тела бывших жен (застреленных и избитых, да, именно в такой последовательности), тела нелегальных иммигрантов, умерших от обезвоживания в жаркой пустыне (где их бросили мошенники, которым несчастные заплатили за помощь в пересечении американо-мексиканской границы). Убийства, самоубийства, автокатастрофы, смерти на воде, смерти в горах и лесах, смерти, смерти, смерти…
В конце концов я стала бояться всего. Я жила одна, в жилом комплексе из сотен квартир, раскинувшемся на нескольких акрах земли у края пустыни. Я постоянно проверяла балконную дверь, желая удостовериться, что она закрыта. Я повесила прозрачную занавеску в душ, чтобы увидеть, не вломился ли кто-то. У меня был сосед, которого я редко видела, кажется, он работал продавцом, и иногда я чувствовала запах «разложения» из-под двери в его квартиру.
Как-то вечером, во время ужина, я включила телевизор посмотреть новости. В том выпуске репортер дал в эфир запись звонка в службу 911: женщина просила о помощи в момент, когда подвергалась нападению. Я вдруг поняла, что это та самая женщина, тело которой мы вместе с Уолтом осматривали буквально несколько часов назад в судмедэкспертизе. От Уолта требовалось определить последовательность, в которой были нанесены повреждения. Я помнила ее бритые ноги, помнила ее крашеные ногти, помнила, как после вскрытия выглядел изнутри ее череп с отверстиями от пуль… Но когда я услышала запись звонка, воспоминания вдруг перестали быть набором фактов, пунктами списка, которые бесстрастно перечисляешь. Я словно услышала голос кого-то, кого знала раньше. Знала уже умершим. Это привело меня в полный ужас.
В то самое время, когда я жила своими страхами, в далекой Руанде случился геноцид. Самое страшное произошло в апреле – июне 1994 года. Смотря телерепортажи, в которых массовая резня представлялась в основном как межплеменной конфликт, я уже знала достаточно, чтобы понимать, каково настоящее положение дел. Хотя журналисты не пытались вникнуть в происходящее, но телевизионная картинка говорила сама за себя. И я подумала: «Никто не хочет отправиться туда и провести опознание всех этих тел?» И так сложилось, что меньше чем через два года я сидела в самолете, который летел в Руанду.
Я была рада присоединиться к руандийской миссии – у меня теперь была возможность применить свои криминалистические навыки для расследования нарушений прав человека. Это именно та цель, о которой я мечтала и которой вдохновлялась многие годы. Поэтому меня не особо беспокоили мысли вроде «а если в
