Великие религии мира - Миркина Зинаида А.
Предмет и мир
Мы уже говорили в начале главы о пещерных рисунках, которые называются «первобытным искусством». Советский исследователь А. Д. Столяр предпочитает говорить об «изобразительной деятельности». По его мнению, самым важным в этой деятельности было не рождающееся искусство, а формирование общих понятий. «В наиболее архаичных племенных языках, — пишет А.Д.Столяр, — слово передает еще не чисто отвлеченное понятие, а зрительный образ...» Пещерный рисунок был, таким образом, моделью понятия. Вместе с рисунком (и понятием) бизона вообще (а не только этого бизона, убитого вчера на охоте) возникает мышление в понятиях, и человек становится «homo sapiens», человеком разумным. Перед ним раскрывается таинственный мир сущностей, чего-то единого по ту сторону отдельных предметов. Он задумывается над жизнью и смертью, над временем и вечностью, над происхождением и смыслом бытия, над бездной бесконечного. Он начинает искать образ мира как целого, и этот образ становится его святыней.
Многие пещерные рисунки расположены в дальних, трудно доступных углах. Это, по-видимому, тайные святилища, доступ к которым был не всем открыт, своего рода «святая святых», куда входили немногие и по особым случаям. Судя по австралийцам, есть тайны мужчин, о которых не сообщают женщинам, а у женщин — свои тайны. Мужчины могли поклоняться великому отцу, женщины — великой матери.
Среди древнейших статуэток каменного века выделяется образ Матери. Рядом с ней стоит Отец — сперва как зверь (тотем), много позже как человек. Он такой же отец миру, как и своему ребенку. Живет он высоко на небе. Его образ сливается с образом неба. Небо — единое, неделимое, бесконечно огромное, созданное из какого-то легкого, светлого, сияющего вещества. Большие небесные светила (солнце, луна) тоже становятся образами творящей силы или жилищами бога, создающего мир примерно так же, как человек делает челнок или лодку. Этот творец вызывает страх, как бездна, и восторг, как жизнь, как небо. Он легкий, как пар (дыхание, дух), и его легкое, светлое, воздушное царство — наверху. В человеке тоже есть что-то легкое, воздушное (дух, дыхание, душа); оно способно подыматься на небо и жить там.
Один из древнейших образов мироздания — огонь. Костер, горевший на стоянках, напоминал о великом открытии, сделанном предками, переселившимися в страну сновидений, и был живым образом внутреннего огня, вдохновения, горения сердца. Австралийцы способны смотреть на костер до экстаза. С огнем связаны многочисленные обряды и культы (возжигание огня, хранение огня, хождение по огню, прыжки через огонь).
Несколько позже, по-видимому, возникает образ мирового дерева (возможно, с ним связано библейское дерево познания добра и зла). Корни этого дерева уходят в подземное царство, а ветви и листья — в небо. Справа от него и наверху расположились хорошие вещи, а слева и внизу — дурные, ядовитые.
Все, таким образом, заняло свои места. Человеческое сознание вышло из хаоса отдельных предметов, лишенных смысла, построило первую модель космоса, отделило добро от зла. Мы до сих пор пользуемся некоторыми символами, связанными с этой первой, наивной попыткой классификации впечатлений. Мы говорим: «высокие идеи» и «низкие помыслы», «правое дело» и т. п. С научной точки зрения низ не хуже верха, а правая сторона — ничуть не лучше левой. Но язык помнит старое, мифологические значение этих категорий; даже создавая новые выражения, он действует по старым правилам (сравните бытовой оборот «сработать налево», т. е. незаконно).
Образ мирового дерева — очень выразительный, емкий. Он объединяет единство и множественность. Дерево одно, у него один ствол, и в тоже время оно делится на множество ветвей — наверху, корней — внизу. Так и мир, единый и цельный, делится на множество предметов, сил, стихий. В своей практической жизни человек, как и животное, имеет дело со множеством, а не с единством. Он видит, обоняет, осязает предметы, а не целое. Но под влиянием полнолуния или восхода солнца, или закружившись в танце, он внезапно сознает, переживает жизнь как целое, как неведомый источник, то, что нельзя увидеть, к чему нельзя прикоснуться, но что, как ствол дерева, как некий стержень вселенной, удерживает ее в единстве, сохраняет в целом мир, полный красоты и смысла.
К распространенным образам мифологии относится также яйцо, из которого мир вылупился, как цыпленок, и некоторые другие. Но о всех здесь не расскажешь.
Понятия первобытного человека — это только наглядные символы понятий, рисунки в роли понятий. Отношения между явлениями и символами природы выступают поэтому для первобытного человека как отношения между рисунками, статуэтками, масками, ряжеными участниками хоровода.
Входя в роль, замаскированный и раскрашенный участник обряда начинал думать и чувствовать как образ, который он создал. Его мировоззрение могло быть только мифологическим мировоззрением. Его классификация предметного мира могла быть только мифологической классификацией; его разумное освоение мира — только мифологическим освоением. Прошло много тысячелетий, прежде чем из мифологических классификаций выработались философские и научные теории.
Развитие логической мысли цивилизованных народов время от времени отвергало истинность мифопоэтического творчества, и казалось, что его образы сохранятся только как риторические фигуры, как украшение речи. Но потом возникали вопросы, перед которыми логика вставала в тупик. Индийский мыслитель Нзхавшыаща, живший около двух тысяч лет назад, показал, что всякое логическое предложение связывает или разделяет отдельные предметы, понятия: Жучка — собака, собака — не кошка (по-русски мы подразумеваем связку «есть», в других языках она обязательна: Bobby is a dog; a dog is not a cat). Но целое — это и субъект (Жучка), и предикат (собака), и связка «есть», целое нераздельно. К нераздельности целого (и вечного) логика не дает подступа. И время от времени тоска по цельности заставляет возвращаться к мифологическим образам, к мифопоэтическим намекам на тайну Целого и критиковать мысль, которая разрушает целостность жизни (эту разрушительную роль логики хорошо показал Достоевский в «Сне смешного человека»).
Традиции мировых религий различают икону (символ нераздробленного света вечности) и кумир, идол, которому можно мазать губы салом, добиваясь удачи. Впрочем, было уже сказано, что многие до сих пор путают икону и кумир, не только бесписьменные племена, но и люди, тронутые образованием. Надо полагать, что наши отдаленные предки тоже не умели различать разные сферы духовного опыта. Научившись рисовать, научившись ваять из камня и кости, человек дал образ тому, что не имело образа, подошел к тайне целостного и вечного. Но другие рисунки и фигурки (а иногда те же самые) могли использоваться для колдовства, для управления скрытыми стихийными силами. Прошли десятки тысяч лет, прежде чем Исаак Сирия-нин написал: «Просить у Бога земного — все равно что просить у царя навоза».
По веревке на небо
Ни один бушмен или австралиец не сомневается, что можно видеть своих духов, даже самого главного, «того, который наверху». Духи приходят во сне или в особых состояниях, которые многие племена превосходно умеют вызывать. Индейцы не признают юношу полноценным членом общества, пока он не увидит своего духа. Мальчики во время обряда инициации (посвящения в мужчины) постятся, не спят ночами и иными способами доводят себя до состояния транса, в котором действительно видят какой-то призрак. Считается, что этот дух становится потом личным покровителем человека (наподобие ан-гела-хранителя у христиан). Таким образом, каждый человек должен сам прикоснуться к некой тайне, стать тайновидцем (мистиком). Английский этнограф Тайлор говорил: «дикарь видит то, во что он верит, и верит в то, что он видит». Ошибается ли «дикарь» в своем опыте? Или в чем-то ошибаемся мы, недоверяя ему?
