Газета Завтра - Газета Завтра 799 (63 2009)
В итоге оппозиция начинает грабить именно лихорадочно. Племя вымирает. Богатства вывозятся из страны резко активнее, чем прежде. Те, кто дали кредиты вождю, получают от оппозиции не возврат на условиях "ставка ЛИБОР плюс 2%", а многие сотни или даже тысячи процентов на каждый вложенный доллар. А зачем иначе они устраивали такую — хоть и примитивную, но дорогостоящую — спецоперацию?
ВОТ ЧТО ТАКОЕ "перестройка-2" с точки зрения так называемого "спецкредитования". О суверенитете в этой ситуации, коль скоро она возникнет, говорить, согласитесь, будет смешно. Но возникнет ли у нас нечто подобное?
Приглядимся к нашему "политикуму" под этим углом зрения.
В чем специфика наших либерально-западнических групп, готовящихся к двусмысленному политическому реваншу? В том, что никаких шансов выиграть в условиях свободной политической конкуренции у этих групп нет. А потому им нужны совершенно другие условия. Чем более суверенной будет страна, тем ниже их шансы на всё сразу — на власть, на участие в прибылях, на высокий социальный и политический статус.
А вот если начнется спецкредитование, то ситуация резко изменится. Вождь, который берет спецкредиты, начинает "приподнимать" те политические группы, на которые ему указывает спецкредитор. А это так называемые либерально-западнические группы. Как могут наши либералы-западники восстанавливать потерянные позиции, не имея поддержки внутри страны? Только сражаясь за ослабление страны и попадание ее в зависимость от симпатизирующего им спецкредитора. Это их неотменяемый, естественный, фундаментальный жизненный интерес! Есть зависимость страны от нужного им спецкредитора — будет и у них положение, статус, все остальное. Чем больше будет зависимость страны от спецкредитора — тем крепче будет их положение и тем выше будет их статус.
Но предположим, что спецкредитование осуществят в нынешней ситуации какие-нибудь неудобные для либералов незападные иноземные центры. И что? Они ведь тоже чего-нибудь потребуют, помимо элементарного возвращения кредитов. Любое такое требование — есть изменение траектории движения в сторону, отвечающее внешним интересам. Интересам страны, которая дала этот кредит. В принципе неважно, повторяю, кто его даст — Запад, Восток, Юг… Это важно для лоббистов. Западных прежде всего, потому что они верят в укрепление зависимости России именно от Запада и имеют к этому основания. Но о чем-то могут мечтать и другие лоббисты — восточные, южные.
Страна же… Ее в любом случае потянут за веревочку в ненужную для нее сторону. А уж если потянут сразу в несколько сторон, то… Впрочем, читатель не нуждается в длительных разъяснениях по поводу того, что бывает, если несколько сил (к примеру, лошадей) тянут человека в разные стороны…
Завершив рассмотрение спецкредитного фактора, одного из простейших и наиболее существенных, я могу заняться чуть более сложными вещами. И задать читателю вопрос: если утром гусь гогочет, а вечером им будут угощаться, то когда началась для гуся катастрофа? Ведь не тогда же, когда ему свернули шею? И не тогда, когда зажарили?
Вопрос мой имеет прямое отношение и к политической практике, и к теории катастроф. Для неспециалиста катастрофа — это момент. А для специалиста — это процесс. Но ведь неспециалист… он… ну, не знаю… как минимум он, наверное, читал сверхпопулярный в советское и постсоветское время роман Булгакова "Мастер и Маргарита".
Я апеллирую к этому роману именно потому, что он сверхпопулярен и в каком-то смысле достаточно прост. А также потому, что в нем действительно изложена теория катастроф, адаптированная к пониманию неспециалистом. Я не особый почитатель Булгакова вообще и этого его романа в частности. Но мне дозарезу нужно, чтобы и политики, и эксперты, и мои сколь-нибудь продвинутые сограждане не просто уяснили себе, что катастрофа — это не миг, а процесс со своими фазами, но и по-настоящему прониклись пониманием подобного обстоятельства. Пожалуйста, потратьте силы на то, чтобы проникнуться. Это очень пригодится! И с политической, и с бытовой точки зрения.
Итак, сюжет из Булгакова как одна из метафор, разъясняющих теорию катастроф…
Аннушка захотела купить масло. И в тот момент, когда она только захотела его купить, уже нечто началось… В любом случае, катастрофа началась не тогда, когда Берлиозу отрезало голову, а раньше. Воланд это всячески подчеркивает, указуя на то, что Аннушка-де, мол, "уже разлила масло", а значит, катастрофа началась… А начавшись, развертывается. Лекция Воланда вполне могла прозвучать на каком-нибудь нью-йоркском закрытом обеде. Не потому, что Нью-Йорк — это "город Желтого Дьявола", а Воланд — понятно, кто. А потому, что лекция Воланда — на тему о катастрофе. О том, что катастрофа — это нечто, разворачивающееся во времени.
В теории катастроф всегда есть место метафизике, эсхатологии и много еще чему. Не зря я назвал ее синтезом топологии и мифологии. Поверьте, это именно так.
ИТАК, ВОЛАНД в своей лекции о катастрофе, читаемой Берлиозу, всячески подчеркивает, что разлитое масло — есть часть катастрофы. Что когда вы идете к трамваю, а рядом с рельсами разлито масло, то это тоже определенная фаза катастрофы (в той же степени, в какой амбициозные проекты вождя в совокупности с отказом от мобилизационной идеологии являются фазой катастрофы). Воланд Берлиоза в этом убеждает — а Берлиоз Воланду не верит. Что ж, и гогочущий гусь не верит, что будет подан в соответствующем кулинарном исполнении на чей-то там "закрытый обед".
Что гогочущий гусь, что оптимистичный Берлиоз, что какая-нибудь вдруг лопнувшая огромная корпорация (та же Lehman Brothers, например… да и у нас есть на этот счет очень яркие примеры из прошлого). Что — политическое руководство, элита, класс в целом… Оптимистичность настоящего не означает, что оно не беременно катастрофой.
У Ленина была работа "Грозящая катастрофа и как с ней бороться". Если вы хотите бороться с катастрофой, то вам мало признать ее наличие в виде развертывающегося процесса (Аннушка вышла из дома, Аннушка идет покупать масло, Аннушка купила масло, Аннушка разлила масло и так далее). Это необходимо, но недостаточно. А что же достаточно? Вам, помимо признания того, что вы уже интегрированы в процесс под названием "катастрофа", надо выявить тонкую структуру именно той катастрофы, в которую вы вовлечены, — и начать игру. Катастрофа играет с вами, а вы с нею.
Нельзя играть с катастрофой — и уж тем более выигрывать у нее (а в принципе возможно и это) — не зная, "що це таке и з чим це йисты". Воланд мог, конечно, поговорить с Берлиозом на языке топологии или мифологии. Но он предпочел язык конкретного примера. Аналитиком он был, согласитесь, не худшим. И его рекомендациями по поводу необходимости использования в лекциях о катастрофе языка конкретных примеров пренебрегать негоже.
Так вот, примеры…
Вы, к примеру, переживаете скверный период в своей жизни. У вас возникли денежные неурядицы. Вы ими фрустрированы. Вам приходится отказываться от каких-то программ, с которыми вы связывали смысл жизни. У вас осложняются отношения с теми, кого вы в эти программы опрометчиво включили. А это могут быть и близкие, и друзья, и уважаемые вами единомышленники. Вы устали от всего этого… Вам тошно… У вас на почве этого еще и со здоровьем какие-то неприятности начались…
Что вам надо делать для того, чтобы преодолеть такое давление на вас совокупности разного рода тягостных обстоятельств? Притом, что обстоятельства пересекаются почему-то в одной точке и друг друга подпитывают (к вопросу об "идеальном шторме", к которому апеллировал в Давосе Владимир Путин).
Фраза "что мне делать?" состоит из трех слов.
Первое слово — "что".
Второе слово — "мне".
Третье слово — "делать".
Катастрофа начинается тогда, когда вы сводите эту фразу из трех слов к фразе из двух слов: "Что делать?".
Тогда исчезает субъект ("мне"). Действие обезличивается. У вас отнимают право на рефлексию: "А что такое "я"? Не должен ли я, чтобы начать нечто делать, стать другим? Существую ли я в виде субъекта действия? Не начинают ли по отношению ко мне, как к субъекту, осуществлять операцию под названием "диссоциация" (иначе — "распад субъекта", "потеря целостности")? Обладаю ли я бытием, достаточным для действия? Позволяет ли внутренняя структура моего "я" осуществить действие? А, может быть, мне и не нужно осуществлять никаких действий как волевых актов, направленных вовне? Может, мне всего лишь надо с кем-то посоветоваться? Не с психоаналитиком, так с философом? Или священником? А может, мне надо одному походить по лесной тропинке и подумать? Или книжку почитать? Или выспаться как следует?"
Что такое подобного рода вопросы, задаваемые самому себе? Это вовсе не уход от решения проблемы. Это другой подход к ее решению. Подход, основанный на аналитике себя как субъекта действия. На адекватности устройства себя как субъекта действия. На возможности преобразовать себя как субъект действия. То есть, на уходе от обезличивания действия. А значит, на отказе от технологического невроза. И на замене технологии как панацеи — субъектологией как необходимым компонентом решения проблемы.
