Газета Завтра Газета - Газета Завтра 443 (21 2002)
А.П. Вообще мы очень неосторожны в наших формулировках. В этом смысле мы не меньшие популисты, чем власть. Иногда мы позволяем себе такие формулировки, которыми хотим даже зашифровать наши реальные тенденции. Например, на протяжении ряда лет мы говорим: вот мы выведем на площадь сотни тысяч людей, мы покажем власти кузькину мать и зальем красным цветом всю нашу провинцию, а потом выходят жидкие демонстрации где-нибудь на периферии. Мы блефуем, и это неправильно. Когда на наших демонстрациях я вижу сильную колонну крепких мужиков, которые несут транспарант во всю ширину улицы: “КПРФ — революционная партия”, я начинаю понимать, что это тоже блеф. Нельзя бросаться этими формулировками, это вещи святые. Либо мы конституционная партия и извлекаем из этого свои выгоды, находимся под сенью закона, и нас не вправе запретить, уничтожить, либо мы все-таки идем по пути революции.
И когда мы сейчас вышли из комитетов Думы и сказали: ну вот, теперь мы переходим к жесткой, непримиримой оппозиции, мы сформулировали некий тезис. Но что это за тезис “непримиримая оппозиция”? Что это за формула политического поведения, которая начинает нас отличать от той оппозиции, которая была две-три недели тому назад? Я бы исследовал этот термин, потому что либо это пустое словосочетание и под ним ничего нет, и мы опять блефуем, либо это установочный термин, в который мы можем вложить определенный смысл.
Так что же такое непримиримая оппозиция? Может, это уход от всех контактов с антинародной властью, одно прикосновение к которой чернит нас, и отношение к ней может быть только тотально отрицательное, включая все формы сопротивления: гражданское неповиновение, пусть даже партизанские движения, использование ленинских красных методик начала века; и тогда мы или переходим на абсолютно революционные рельсы и формулируем революционные тезисы и тактику красной антифады, или сваливаемся в провокационный блеф.
Мы прекрасно понимаем качество движения, лидеров, народных масс, с которыми сейчас говорить на этом языке достаточно трудно, потому что они переживают, с одной стороны, мелкобуржуазное опьянение, а с другой стороны, они смертельно устали, в них понижена энергетика.
Или, быть может, непримиримой оппозицией мы будем называться тогда, когда, находясь в Думе, в комитетах или за их пределами, сохраняя фракции, группы, имея своих вице-спикеров, имея свою исполнительную власть в губерниях, своих красных губернаторов, мы будем говорить режиму во всех его инициативах тотальное “нет”? Казалось бы, это наполнило бы термин “непримиримая оппозиция” смыслом. Но и это невозможно. Потому что, находясь в одной инфраструктуре и в недрах одного конституционного поля, мы входим в бесчисленное количество контактов с властью, явных, неявных, мучительных, но неизбежных. А о губернаторах вообще говорить нечего. Они абсолютно завязаны на Центр, на Федерацию, на национальные интересы, в недрах которых тотальное сопротивление режиму вообще бессмысленно. Что же, им радоваться тому, что ваххабиты взорвали улицу во время празднования Победы?..
Заявляя о том, что мы непримиримая оппозиция, мы продолжаем ходить к президенту с какими-то предложениями, стоим в очереди, высиживаем, ждем, когда нас примут там. Продолжаем присутствовать в Думе в лице вице-спикеров. Коммунисты-губернаторы доходят до того, что по своим курортам возят Ельцина на виду у всей публики, оказывая знаки гостеприимства антикоммунисту номер один, предателю, разрушителю Советского Союза, абсолютно дискредитируя сам смысл коммунистичности.
Что же такое все-таки непримиримая оппозиция?
В.Ч. Я не согласен с твоими “либо” — “либо” и хочу поспорить. Когда ты говоришь о ленинских разработках, о революционизированности движения, тогда не идет речь ни о какой оппозиции. Оппозиция — это структурная часть той системы, которая существует в стране. А Джугашвили и Ульянов — кто в Туруханске, кто в Мюнхене — это не оппозиция. Это борцы сопротивления. Но когда речь идет о встроенности в структуру управления страной, то тут могут быть совершенно разные оттенки взаимодействия.
Вот например, мы были встроены в структуру ООН, Совета Безопасности. О будущем послевоенного мира договаривались вожди: Рузвельт, Черчилль, Сталин. Потом начиналась политическая рутина. Договоренности в Ялте не обязывали представителя в ООН товарища Громыко соглашаться со всеми теми инициативами, которые выдвигались США во времена Трумэна и позже. И он говорил “нет”. И прослыл как “Господин Нет”. Он олицетворял непримиримую позицию Советского Союза по очень многим проблемам, связанным и с ситуацией в третьем мире, и с ситуацией в Европе.
Недавно я получил от кубинских друзей текст выступления Фиделя Кастро по поводу обвинения, которое Кубе предъявила американская администрация, — будто Куба готовит биологическую войну, напустит злых блох на Америку. Фидель выступает совершенно четко, обвиняет госдеп США во лжи, раздевает его донага и говорит: во всех ваших рассуждениях есть только один факт — тот, что Куба находится на расстоянии 90 километров от берегов Америки. Больше ничего нет... И эта позиция не мешает ему на другой день принять бывшего президента США Картера и сказать ему: вот тебе телевизионная студия, вот тебе время — сколько хочешь; говори, о чем ты хочешь, моему народу... Это не соглашательство с посланцем американской стороны, не игра в поддавки. Это четкое выявление своих принципиальных отношений.
Проблема заключается в том, чтобы нам постоянно и строго публично обозначать свое принципиальное отношение к политике президента и правительства.
Возьмем еще один, как ты выражаешься, термин, который можно воспринимать как символ блефа. Мы постоянно слышим от наших лидеров: “Требуем смены курса”. Иногда это звучит как заклинание. Смена курса... Даже я, имея дело с горячей политической кашей в газете, не совсем четко могу обозначить, что такое смена курса, на чем настаивает оппозиция. Настолько это не конкретизировано. Но ведь мы можем выставить, например, 10-15 требований или оценок каких-то политических направлений жизни общества и страны. Мы можем выстроить эту программу и сказать: наш курс вот такой. Ваш курс — вот такой. И мы требуем смены. Народ должен видеть: это — красное, это — белое, разумность и неразумность, народность и ненародность позиций. Я помню, даже в ельцинские времена, когда приходил Черномырдин в Думу либо утверждаться, либо с бюджетом, — даже тогда оппозиция выставляла: у нас одиннадцать требований — и перечисляла эти требования. Премьер вертелся, как уж на сковородке, и мы его дезавуировали: почему ты условия МВФ выполняешь, а интересы народа не хочешь блюсти? И требовали так или иначе корректировать бюджет, во всяком случае, достигали такого эффекта, когда мы показывали, в каком направлении мыслит себя оппозиция. Сейчас же, когда у нас уже возникают чуть ли не теневые кабинеты, мы этой стройной политики не видим.
Представляю, нам выложат мелованные издания и скажут: вот утверждено на форуме НПСР... Приведу суждения весьма продвинутого читателя и друга газеты из Нальчика Асланбека Шогенова:
“Лидер КПРФ Зюганов, многократно повторяясь, говорит, что у партии есть превосходная программа вывода РФ из разрушительного кризиса и замечательные кадры для этого: Глазьев, Маслюков, Мельников, Кондратенко, Илюхин и др. В связи с этим хочу спросить: где эта программа? Если имеется в виду обширная экономическая стратегия НПСР Глазьева, то она при всей своей возможной прелести скучна и непонятна не только рядовым людям, но и даже среднего уровня интеллигенции. Такую фундаментальную Программу надо, конечно, иметь НПСР, но в сейфе. Что касается программы для людей, она должна быть лаконичной, популярной, доходчивой и захватывающей для всех. Писать такие документы надо рукой преподавателей вузов, а то и школ. Издавать их надо массовыми тиражами и доходить с ними до каждого дома”.
Есть разница между жесткостью и непримиримостью. Жесткость должна заключаться в твердости формулирования своих позиций, а непримиримость — в отстаивании этих позиций. И далее: непримиримость еще должна заключаться в том, что всеми легальными, законными способами оппозиция добивается своей цели. Мы используем только малую часть легальных возможностей. К нашим услугам — суды от районных до Верховного и Конституционного, они должны быть завалены исками от народных представителей, от оппозиции. Мы должны доказывать: власть преступна в том-то и в том-то. Два года не платят зарплату. Представитель закона ударил женщину с ребенком. У нас глубочайшее неудовлетворение тем, как проводятся выборы, — есть законы, которые четко обозначают, где мы можем схватить за руку подлецов, врагов демократии. Но у нас почему-то не хватает юридических сил, и кровоточащие факты мы превращаем всего лишь в речевые сотрясения воздуха.
